Агата Кристи - Смерть в облаках
– Ах, так! Вот, оказывается, что было у вас на уме… Наш друг Джепп сказал бы, что у вас чересчур богатая фантазия.
– Да, он постоянно обвиняет меня в стремлении все усложнять. Но это не соответствует действительности! Я всегда стараюсь выбирать как можно более простой путь. И всегда смотрю фактам в лицо.
– Но вы разочарованы? Ожидали большего от этой Анни Морисо?
Они вошли в здание отеля, где остановился Пуаро, и вдруг Фурнье бросился в глаза лежавший на стойке администратора предмет, который напомнил ему о том, что говорил маленький бельгиец утром.
– Я забыл поблагодарить вас за то, что вы указали мне на совершенную мною ошибку, – сказал он. – Я обратил внимание на мундштуки леди Хорбери и курдские трубки Дюпонов и самым непростительным образом упустил из вида флейту доктора Брайанта. Хотя всерьез я его и не подозреваю…
– В самом деле?
– Он не производит впечатления человека, способного…
Фурнье запнулся. Человек, стоявший у стойки администратора и беседовавший со служащим, повернулся к ним. Его рука лежала на футляре из-под флейты. Увидев Пуаро, он, судя по выражению лица, узнал его.
Фурнье из деликатности остался на заднем плане, тем более что Брайанту было совсем ни к чему видеть его.
– Доктор Брайант, – произнес Пуаро, поклонившись.
– Месье Пуаро.
Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, направилась к лифту. Сыщик проводил ее взглядом.
– Месье доктор, ваши пациенты смогут обойтись без вас некоторое время? – спросил он.
Доктор Брайант улыбнулся той приятной, несколько меланхоличной улыбкой, столь памятной Пуаро. У него был усталый, но при этом умиротворенный вид.
– У меня теперь нет пациентов, – ответил он и двинулся в сторону маленького столика. – Бокал шерри, месье Пуаро, или какого-нибудь другого аперитива?
– Благодарю вас.
Они сели за столик, и доктор сделал заказ.
– У меня теперь нет пациентов, – повторил он. – Я оставил практику.
– Неожиданное решение…
– Не такое уж и неожиданное.
Сделав паузу, пока официант расставлял бокалы, он продолжил, говоря спокойно и как будто отстраненно:
– Это необходимое решение. Я отказался от практики по собственной воле, дабы меня не лишили права заниматься ею. В жизни каждого наступает поворотный момент, месье Пуаро. Человек оказывается на распутье, и он должен принять решение. Я очень люблю свою работу, и для меня отказ от нее – душевная боль. Но в жизни существует и кое-что помимо работы, месье Пуаро… Счастье человеческого бытия.
Маленький бельгиец молчал, решив дать ему высказаться.
– Есть женщина – моя пациентка, – которую я тоже очень люблю. У нее имеется муж, приносящий ей невыносимые несчастья. Он употребляет наркотики. Если б вы были врачом, то понимали бы, что это означает. У нее нет собственных денег, и поэтому она не может уйти от него… Некоторое время я колебался, но теперь принял решение. Мы с ней собираемся уехать в Кению и начать новую жизнь. Надеюсь, она наконец узнает, что такое счастье. На ее долю выпало столько страданий…
Немного помолчав, он заговорил более оживленным тоном:
– Я ничего не скрываю от вас, месье Пуаро, поскольку рано или поздно это все равно станет достоянием общественности, и чем быстрее вы узнаете об этом, тем лучше.
– Понимаю, – сказал Пуаро. – Я вижу, вы носите с собой флейту?
Доктор Брайант улыбнулся:
– Флейта – моя неизменная спутница… Что бы ни случилось, она всегда со мной.
Он с нежностью погладил футляр, затем поднялся из-за стола и поклонился. Пуаро последовал его примеру.
– Желаю вам всего наилучшего, месье доктор, – сказал он. – А также мадам.
Когда Фурнье присоединился к своему другу, Пуаро стоял у стойки администратора и заказывал телефонный разговор с Квебеком.
Глава 24. Сломанный ноготь
– И что теперь? – спросил Фурнье. – Вас все еще занимает наследница? Определенно это ваша идея фикс.
– Отнюдь, – возразил Пуаро. – Но во всем должен быть порядок и метод. Прежде чем переходить к следующему шагу, необходимо закончить с предыдущим.
Он бросил взгляд на Джейн.
– Пожалуй, вы с мадемуазель Джейн начинайте завтракать, а я чуть позже присоединюсь к вам.
Фурнье с видимой неохотой согласился, и они с девушкой направились в столовую.
– И как она выглядит? – с любопытством спросила Джейн, когда они сели за стол.
– Немного выше среднего роста, темные волосы, матовое лицо, заостренный подбородок…
– Вы как будто приводите описание в паспорте, – перебила его Джейн. – Описание в моем паспорте просто оскорбительно. Все у меня «среднее» и «обычное». Нос средний, губы обычные (как вообще можно описывать губы?), лоб обычный, подбородок обычный…
– Но необычные глаза, – заметил Фурнье.
– Серые, ничего особо примечательного.
– И кто же вам сказал, мадемуазель, что этот цвет глаз непримечателен? – спросил француз, подавшись вперед.
Джейн рассмеялась.
– Вы прекрасно владеете английским языком, месье, – сказала она. – Но все-таки расскажите мне подробнее об Анни Морисо. Она красива?
– Assez bien[48], – осторожно произнес Фурнье. – И не Анни Морисо, а Анни Ричардс. Она замужем.
– Ее муж тоже здесь?
– Нет.
– А почему?
– Потому что сейчас он в Канаде или Америке.
Фурнье принялся пересказывать ей то, что им рассказала Анни. Когда его повествование близилось к завершению, к ним присоединился Пуаро. Он выглядел несколько подавленным.
– Что случилось, mon cher?
– Я только что беседовал с матерью Анжеликой. Это очень романтично – разговаривать с человеком, находящимся по другую сторону Атлантики, на другом конце света.
– Фотография, переданная по телеграфу, это тоже романтично. И о чем же вы беседовали?
– Она подтвердила все, что миссис Ричардс рассказала нам о своей жизни. Ее мать уехала из Квебека с французом, занимавшимся виноторговлей, в то самое время, когда ребенок особенно нуждается в материнской заботе. С точки зрения матери Анжелики, мадам Жизель катилась по наклонной плоскости. Деньги она присылала регулярно, но желания навестить дочь никогда не изъявляла.
– Фактически это повторение того, что мы уже слышали сегодня утром.
– Да, только эта информация более подробна. Покинув шесть лет назад Институт Марии, Анни Морисо стала работать маникюршей, а затем получила место горничной у одной леди и уехала вместе с ней из Квебека в Европу. Письма от нее мать Анжелика получала нечасто – примерно два в год. Увидев в газете заметку о расследовании убийства Мари Морисо, она поняла, что речь, по всей вероятности, идет о матери Анни.
– Кто же был ее мужем? – спросил Фурнье. – Если, как нам теперь известно, Жизель была замужем, и к ее убийству может быть причастен муж.
– Я думал об этом. И в этом заключалась одна из причин моего звонка. Джордж Леман, муж Жизель, бросивший ее, был убит в самом начале войны.
Немного помолчав, он неожиданно спросил:
– Что я сейчас сказал – не последнюю фразу, а перед ней? У меня возникла идея, а я даже не осознал этого… Я сказал что-то важное.
Призвав на помощь память, Фурнье принялся повторять содержание всего, сказанного Пуаро за последние несколько минут, но тот лишь недовольно качал головой.
– Нет-нет, не то… Ладно, оставим это.
Повернувшись к Джейн, сыщик вступил с ней в беседу. Когда завтрак подошел к концу, он предложил выпить кофе в вестибюле. Джейн согласно кивнула и протянула руку к сумочке и перчаткам, лежавшим на столе. Взяв их, она поморщилась.
– Что такое, мадемуазель?
– Ничего, – со смехом ответила Джейн. – У меня сломался ноготь. Нужно подпилить его.
Пуаро вдруг снова опустился на стул.
– Nom d’un nom d’un nom[49], – вполголоса произнес он.
Фурнье и Джейн с удивлением посмотрели на него.
– Что это значит, месье Пуаро? – воскликнула Джейн.
– Это значит, что я понял, почему мне знакомо лицо Анни Морисо. Я видел ее прежде… в самолете в день убийства. Леди Хорбери послала ее за пилкой для ногтей. Анни Морисо была горничной леди Хорбери.
Глава 25. «Я боюсь»
I
Это внезапное откровение произвело на всех троих ошеломляющий эффект. Дело принимало новый, совершенно неожиданный оборот.
Анни Морисо – казалось бы, столь далекая от произошедшей трагедии – в действительности присутствовала на месте преступления. Им потребовалось несколько минут, чтобы усвоить эту мысль.
Пуаро сделал отчаянный жест рукой. Его лицо исказила мучительная гримаса.
– Подождите немного, – сказал он. – Я должен подумать, должен понять, как это согласуется с моими теориями. Мне нужно кое-что вспомнить… Тысяча проклятий моему несчастному желудку! Меня тогда заботили исключительно собственные внутренние ощущения…
– Стало быть, она находилась на борту самолета, – задумчиво произнес Фурнье. – Теперь я начинаю понимать.
