Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)
– Что, черт возьми… – растерянно пробормотал журналист, но собеседник продолжал дальше:
– В общем, это то, что называется аскетизмом. Одна из распространенных в наше время ошибок заключается в том, что в него не верят. Человека, который, подобно Марильяку, ведет жизнь, исполненную суровых самоограничений и самоотречения, в современном обществе окружают необычайные затруднения и непонимание. Общество может принять отдельные пуританские причуды наподобие сухого закона, тем более если ограничения возлагаются на кого-то другого, и в особенности на беднейших людей. Но когда человек, подобный Марильяку, идет по пути воздержания не от вина, а от всевозможных земных радостей…
– Прошу прощения, – перебил собеседника Пиньон, стараясь говорить как можно более учтиво, – я никогда не пал бы настолько низко, чтобы предположить, что вы сошли с ума. Поэтому умоляю вас со всей откровенностью сообщить мне, что из нас двоих безумен я.
– Большинство людей, – отозвался собеседник Пиньона, – ответили бы вам, что сошел с ума именно Марильяк. Возможно, так оно и есть. В любом случае люди, узнавшие правду, именно так бы и подумали. Но он скрывает свои мечты об отшельничестве под маской гедонизма[31] не только из опасения угодить в сумасшедший дом. Это часть всего замысла в его единственно приемлемой форме. Самое скверное в тех свисающих с крючьев восточных факирах то, что их все видят. Это может подпитывать их тщеславие. Я не отрицаю: столпники[32] и некоторые из первых отшельников могли подвергаться подобной опасности. Однако наш друг христианский анахорет[33] и хорошо понимает значение наставления: «Когда постишься, умасти голову и умой лицо». Он не предстает перед обществом в облике постящегося. Как раз наоборот, его все принимают за чревоугодника. Просто – и я надеюсь, вы это уже поняли, – он изобрел новый способ поститься.
Мистер Пиньон, журналист газеты «Комет», внезапно издал короткий ошеломленный смешок – он был весьма смекалист и уже догадался, что над ним подшучивают.
– Не хотите же вы сказать… – начал он.
– Но ведь все очень просто, вы не находите? – прервал его собеседник. – Граф угощается самыми изысканными, дорогими блюдами, которые ему совершенно не по вкусу. Особенно это касается угощений, которые он терпеть не может. Под таким прикрытием никому не удастся обвинить его в добродетели. За бастионом из омерзительных устриц и нелюбимых им аперитивов ему это не угрожает. Словом, сейчас наш отшельник должен скрываться где угодно, но только не в ските. Обычно он предпочитает самые современные и роскошные золоченые отели, ведь именно они славятся наиболее скверной кухней.
– Никогда ничего подобного не слышал, – высоко подняв брови, пробормотал американец.
– Теперь вы начинаете понимать? – продолжал собеседник Пиньона. – Если перед ним ставят двадцать различных закусок, а он выбирает оливки, откуда окружающим знать, что он их ненавидит. Если он долго и задумчиво изучает карту вин и в конце концов выбирает какой-то малоизвестный белый рейнвейн, кто способен догадаться, что его воротит от одной мысли о рейнвейне. Более того, он знает: то, что выбрал, является самым отвратительным вином даже среди рейнвейнов. Но если бы, обедая в Ритце, граф потребовал подать ему сухой горох или заплесневелую корку, это неизбежно привлекло бы к нему всеобщее внимание.
– Я никогда не понимал, – обеспокоенно произнес человек в очках, – кому все это нужно.
Мужчина, обладающий магнетическим взглядом, смущенно отвел глаза и уставился в пол. Наконец он произнес:
– Мне кажется, я понимаю, но не думаю, что смог бы произнести это вслух. Некогда я страдал чем-то подобным, только в несколько ином роде. Обнаружив, что почти никто меня не понимает, я ничего так и не смог им объяснить. Но отличием настоящего мистика и аскета является то, что он желает проделывать все это только с самим собой. Он хочет, чтобы все остальные пили и курили то, что им нравится, и ради этого способен перевернуть весь Ритц. Как только мистик попытается принуждать к чему-то других людей, его засосет трясина деградации, и он превратится в кальвиниста от морали.
Воцарилось молчание, внезапно нарушенное журналистом:
– Но послушайте, так не пойдет. Дурную репутацию Марильяку принесла не только его страсть сорить деньгами в ресторанах. Речь идет о его образе жизни в целом. Почему он так любит эти отвратительные эротические спектакли и прочее? Почему он связался с такой женщиной, как эта миссис Праг? Тут отшельничеством и не пахнет.
Мужчина, сидящий напротив Пиньона, улыбнулся, а здоровяк справа от него, обернувшись, издал некое подобие смешка.
– Сразу видно, что вы никогда не общались с миссис Праг.
– Не понял, вы это о чем? – растерялся Пиньон, и на сей раз рассмеялись все остальные.
– Поговаривают, что она его незамужняя тетка и заботиться о ней его долг… – начал было один из мужчин, но другой ворчливо его перебил:
– Почему ты называешь ее незамужней теткой, если она похожа на…
– Вот именно, вот именно, – несколько поспешно откликнулся первый, – и вообще, если уж на то пошло, почему ты говоришь, что она «похожа»?
– Но ее речь! – простонал его приятель. – А Марильяк готов терпеть ее часами!
– А ее пьеса! – поддержал его первый мужчина. – Марильяк высиживает все пять смертоубийственных актов. Если это не мученичество…
– Неужели вы не понимаете? – с волнением в голосе воскликнул человек в поношенной одежде. – Граф культурный и, я бы сказал, даже образованный человек. Помимо того он католик и терпеть не может алогичности. И тем не менее, он упорно гнет свою линию. Он высиживает пять или шесть актов по-настоящему современной интеллектуальной проницательной драмы. В первом акте она заявляет, что не будут больше возводить женщину на пьедестал. Во втором акте сообщает, что не будут больше помещать женщину под стекло. В третьем мы узнаем, что женщина больше не будет игрушкой в руках мужчины, а в четвертом, что она не будет его рабыней. Словом, сплошные clichés[34]. А перед графом еще два акта, в которых она не будет никем иным, а также рабыней в собственном доме или отщепенкой, которую из этого дома вышвыривают на улицу. Он посмотрел все это шесть раз и глазом не моргнул. Он даже зубами ни разу не заскрежетал. А чего стоит речь миссис Праг! Первый супруг ее вообще не понимал, глядя на второго мужа, можно было предположить, что он способен ее понять, и только третий производил впечатление понимающего человека, словно там есть что понимать. Все вы знаете, что такое законченный самовлюбленный идиот. Но он даже подобных идиотов терпит с удивительной готовностью.
– Вообще-то, – произнес здоровяк в свойственной ему угрюмой манере, – можно сказать, что он выдумал современное искупление. Искупление скукой. По сравнению с этим власяницы и пещеры отшельников в унылой глуши не такое уж мучительное испытание для нервов современного человека.
– Послушать вас, – задумчиво произнес Пиньон, – так я шел по следу искателя наслаждений, а набрел на перевернутого с ног на голову отшельника. – Он погрузился в молчание, а затем неожиданно добавил: – Неужели все это правда? Как вы о таком узнали?
– Это довольно длинная история, – ответил мужчина, сидевший напротив. – Если честно, Марильяк позволяет себе одно застолье в году, на Рождество, когда он ест и пьет то, что ему на самом деле нравится. Я впервые увидел его в неприметном пабе в Хокстоне. Он ел рубец с луком и пил пиво. Как-то так вышло, что между нами завязалась доверительная беседа. Надеюсь, вы понимаете, что у нас с вами доверительная беседа?
– Разумеется, я не собираюсь публиковать то, о чем мы говорим, – ответил журналист. – Если бы я это сделал, меня сочли бы умалишенным. В наши дни к подобному безумию относятся отнюдь не с сочувствием. Честно говоря, я удивлен тем, что оно вас так увлекает.
– Видите ли, – ответил человек, сидящий напротив, – я поведал ему о себе. В некотором смысле наши истории оказались схожими. А потом я представил его своим друзьям, и он стал президентом нашего маленького клуба.
– О, – растерянно произнес Пиньон, – я и не знал, что у вас свой клуб.
– Понимаете, нас всех связывает то, что в отдельные моменты жизни мы, как и Марильяк, выглядели хуже, чем есть на самом деле.
– Да уж, – с кислым видом пробормотал здоровяк. – Всех нас не поняли, как миссис Праг.
– Но клуб непонятых мужчин не настолько безрадостен, как это может показаться, – продолжал его друг. – С учетом того, что черные и омерзительные преступления не оставили от нашей репутации камня на камне, мы тут настоящие весельчаки. Суть деятельности нашего клуба заключается в том, что мы посвятили себя детективным историям, или, если угодно, детективным услугам нового типа. Мы стремимся раскрыть не преступления, но потаенные добродетели. Порой, как в случае с Марильяком, они скрыты искуснейшим образом. И вы можете с полным правом утверждать, что мы научились утаивать и свои собственные добродетели, причем делаем это блестяще.
