Майкл Грубер - День мертвых
Он принес с кухни мусорный мешок на сорок галлонов и выдвинул верхний ящик. Документация по прежним проектам, финансовая кухня, старые налоговые отчеты, деловые письма, полученные до появления электронной почты, – все с шуршанием отправилось в мешок. В нижнем ящике хранились бумаги более личного характера, в том числе старомодная красная папка из картона, подписанная старательным школьным почерком матери:
РИЧАРД.
Он открыл папку. Внутри лежали его свидетельства о рождении и крещении, табели успеваемости, школьные грамоты, стопка открыток ко Дню матери и на день рождения, которые он со все возраставшим мастерством рисовал вплоть до начальной школы, когда у него наконец появились деньги на магазинные. Далее шли письма, присланные им из армии, нацарапанные шариковой ручкой на дешевой бумаге из военного магазина; на некоторых осталась красная вьетнамская грязь. Он вспомнил, какие послания мать писала ему в ответ каждые несколько дней: дежурная жизнерадостность, подробный отчет о молитвах за его здоровье, с которыми она обращалась к святому Иерониму, и, разнообразия ради, рассуждения о католическом антивоенном движении, гордостью которого как раз и была Кэтрин Девлин Мардер. Он с сожалением понял, что не представляет, где теперь эти письма.
На более тонкой папке сам Мардер аккуратными печатными буквами когда-то вывел: ПАПА. В ней содержались документы, связанные со службой Оджи Мардера во времена Правильной войны[5]. Помимо прочего, здесь было свидетельство об увольнении с положительной характеристикой, в пожелтевшем рваном конверте с армейской печатью. В составе 6-й армии под командованием Макартура он воевал в Новой Гвинее и на Филиппинах – жестокая, бесславная кампания, о которой не снимали фильмов с голливудскими звездами и о которой отец почти не говорил. Всю войну он провел в пехоте и ушел в отставку капралом с двумя «Пурпурными сердцами» и «Бронзовой звездой»[6]. Когда его сын собирался на не столь уже правильную вой-ну, он дал всего два совета, и один был таким: держись подальше от чертовой пехоты. Мардер послушался и сам записался в ВВС, чтобы не угодить под призыв, но проигнорировал второй совет (никогда, ни за что не вызывайся добровольцем!) и в результате попал в ситуацию, по сравнению с которой пехотная служба в Новой Гвинее была прогулкой по пляжу.
Тут же были пенсионные и профсоюзные документы, аннулированные сберегательные книжки, пара пожелтевших фотографий с потрепанными углами: жилистый парень с голым торсом стоит перед гаубицей и улыбается на фоне джунглей; тот же парень, уже без улыбки, в компании двоих ровесников, все в штатском, на какой-то пыльной улице – трое из легиона подростков, уничтоживших Японскую империю. Страховой полис с перфорированной надписью: ВЫПЛАЧЕНО.
Отец Мардера был не дурак. Он знал, что бывает с людьми, которые всю жизнь отливают текстовые матрицы, сидя возле емкостей с расплавленным свинцом и дыша его парами. Линотиписты умирают с мозгами набекрень, говаривал он; даже шутил по этому поводу, пока ничего смешного не осталось, пока вспышки ярости и паранойи не добили этого честного работягу и он не скончался в шестьдесят лет, в бреду, в государственной больнице. Однако он воспользовался страховой программой, организованной его профсоюзом, и не пропустил ни единого платежа, так что после его смерти пришло письмо с чеком на пятьсот пятьдесят тысяч долларов, из которых полтораста предназначались Мардеру. Остальное причиталось матери, и этого как раз хватило на достойный уход за ней в следующем году, последнем в ее жизни.
Еще одна папка, потолще. На наклейке напечатано: «ЭППЛ». Внутри – брокерские отчеты за несколько десятилетий. Им было удобнее пересылать документы через Интернет, но Мардеру нравилось ощущение бумаги в руках. Он взглянул на последнюю выписку: сейчас баланс составлял колоссальную, невероятную сумму – в сорок раз больше той, что заработал его отец за все годы шумной, грязной, вредной работы. А Мардеру было достаточно всего-то зайти в один прекрасный день, в обеденный перерыв, в офис «Меррилл Линч» – в акциях он ничего не смыслил, но во время попойки по случаю Суперкубка увидел знаменитый ролик «1984»[7] – и приобрести на страховые деньги тридцать пять тысяч акций корпорации «Эппл» по три доллара двадцать два цента за штуку. И не выпускать их из рук, хотя на протяжении многих лет он чувствовал себя дураком, наблюдая, как котировки стоят без движения, падают, растут и снова падают в цене; и все же упрямо цеплялся за свою веру, пока в последние годы технологии не расцвели буйным цветом, курс не взлетел до финансовых небес, а сам он не стал мультимиллионером. Слепая удача, конечно, но для Мардера это была и свое-образная «Месть линотиписта».
Эппловская папка полетела в мусор, но «РИЧАРДА» и «ПАПУ» он оставил для детей. В его представлении, они стали частью семейной истории, и права что-либо уничтожать у него не было. Нашлись и папки с именами детей – Кармел и Питера. Впрочем, вторая оказалась пуста. После смерти матери Питер забрал из лофта все свое добро; обстоятельства ее гибели были таковы, что отец и сын отдалились друг от друга, и Мардер уже не надеялся когда-нибудь восстановить эту связь. На мгновение у него мелькнула мысль позвонить сыну и, если тот возьмет трубку, рассказать ему о своих медицинских делах, и… что дальше? Я умираю; ты должен простить меня за то, что случилось с матерью. Нет. Он напортачил, и от последствий не уйдешь. Кармел – другое дело. Ей позвонить он мог. Но не для того, чтобы открыть правду, само собой.
Пока трусость опять не одержала верх, он взял телефон и набрал номер дочери. Прозвучало несколько прерывистых гудков, затем включилась голосовая почта, и Мардер почувствовал постыдное облегчение. Он знал, что Кармел перезвонит, когда освободится от этих своих вечных дел, которые занимали ее и сейчас. В этом отношении она походила на мать. А Питер напоминал отца – хладнокровный, рациональный, не забывающий обид. Ожидая звонка, Мардер вернулся к компьютеру и зашел на сайт фирмы «Су Асьенда». Это было риелторское агентство, предлагавшее виллы и земельные владения состоятельным американцам, которые желали отдохнуть либо дожить остаток дней в Мексике, нежась на солнышке и не испытывая недостатка в дешевых слугах. Подобных агентств было немало, но для целей Мардера подходило лишь одно. Разыскав на сайте контакты, он набрал номер, по которому не звонил уже три года.
В трубке звучали гудки. Пот ручьями тек из-под мышек и по лбу Мардера.
– Добрый день, вы дозвонились в «Су Асьенда», у телефона Нина.
– Нина, это Рик.
Пауза; потрескивающее шипение эфира. Мардер представил маленький, на одного человека, кабинетик с обрамленными фотографиями домов и поместий. Представил и ее саму, хоть и помимо воли, потому что с ней была связана единственная жалкая измена за всю его супружескую жизнь, роман в шесть недель.
И в эту последнюю неделю его жена соорудила себе небывало мощный коктейль из прописанных ей лекарств и текилы, после которого ей показалось уместным вылезть на крышу этого самого здания, раздеться и устроить пляску на парапете – посреди сильнейшей метели. Она упала в вентиляционную шахту, и ее занесло сугробами. Бо́льшую часть недели она там и пролежала – а он все это время провел с Ниной на одной из ее вилл к югу от Акапулько, трахаясь до потери пульса.
Удивленный голос:
– Рик Мардер?
– Да, это я.
Смешок.
– Ну надо же. Вот уж кого не ожидала услышать. Сколько лет прошло.
– Ну да. Слушай, Нина, я хочу купить дом.
Снова пауза.
– Ах, Рик… если хочешь со мной увидеться, необязательно покупать дом. Вполне хватит и выпивки.
– Нет, тут не в этом дело, не в нас. Я действительно хочу купить дом – добротный, уединенный, где-нибудь на побережье. Чтобы отдыхать там иногда.
– Ты же не про тот дом, правда? Его давно купили и продавать уже не собираются, насколько я знаю.
– Нет, мне в районе Акапулько не надо. Нужен дом с хорошим участком в Плайя-Диаманте.
– Плайя?.. Ты про то место в Мичоакане?
– Да. Есть что-нибудь на примете? Это срочно.
Долгая тишина на линии. Мардер уже начал думать, что система сбросила звонок.
– Алло?
Когда она наконец заговорила, ее голос звучал холоднее и по-деловому:
– Извини… Просто вот так вот услышать тебя спустя все это время… Я немного ошарашена. Когда тебя бросают, а на прощанье отправляют лишь три строчки по электронке, это довольно жестоко.
– Наверное, это было ошибкой, Нина. Мне позвонить кому-нибудь другому?
– О нет, что ты. Если честно, мне сейчас комиссия не помешала бы. Вторичное жилье в Мексике… знаешь, рынок слегка усох из-за кризиса. И преступности. Не говоря уже о ситуации с ипотекой…
– Мне ипотека не нужна. Заплачу́ наличными.
– А, ну тогда вот что: давай я наведу справки, потом выпьем вместе где-нибудь – уверена, я для тебя что-нибудь подыщу.
