Кристофер Мур - Дом духов
Она кивнула, ее палец заскользил дальше.
– Я сказала, хорошо, Уини. Ты не помнить Ной, может, ты помнить пушка.
Указательный палец на спусковом крючке похож на детский язычок, лениво лижущий рожок мороженого. Винсент перевел взгляд с ее рук и револьвера на сердитые глаза. Это плохой признак, подумал он.
– Да, Ной, я тебя помню. Конечно, милая. Пут лен – шутка.
Но тайка понимала, что он играет не со словами, а с ней.
Она медленно покачала головой.
– Мужчины слишком много пить. Мешает занимайся любовью. Мешает стреляй. По-моему, я самашедший девочка, потому что иди с тобой. По-мой, ты можешь приносить неприятности. Ты знаком слишком много дам Таиланда. Убить тебя пустая трата время, – сказала она, опуская револьвер, слегка повернулась и вложила пушку в кобуру. – Я сейчас уходяй, окэ?
– Ной, в следующий раз я тебя не забуду, – прошептал Кальвино, содрогнувшись, скользнул под простыню и укрылся ею с головой, как саваном.
– Следующий раза не будет, Уини, – ответила она, закурила сигарету, сделала глубокую затяжку и после этого вышла из спальни.
Он ждал, с закрытыми глазами, прислушиваясь к тому, как она сунула ноги в туфли, и через минуту хлопнула входная дверь. Единственные звуки издавала миссис Джэмтонг: гремела кастрюлями на кухне и что-то напевала. Она должна была заметить чужую пару туфель на высоких каблуках и понять, что Кальвино вернулся со спутницей. На эту тему они никогда не говорили напрямую и не обсуждали ее. Такова природа вещей: огонь, земля, ветер и вода. Они существуют, но об этих строительных кирпичиках жизни редко говорят в повседневных беседах. То же самое можно сказать о сексе. Иногда он подобен огню, а иногда – земле или воде. Вчера ночью он был подобен воздуху; это была невидимая сила, думал Кальвино. Он не оставил вкуса, ощущения, запаха и звука.
– Кхан Уини, завтрак уже готов! – крикнула миссис Джэмтонг.
Этот призыв давал ему понять, что путь свободен. Можно без опасений покинуть спальню. Винсент стянул с лица простыню и с кровати посмотрел в зеркало, после чего снова лег и натянул простыню на голову. Он выглядел как человек, который только что смотрел в дуло револьвера, пытаясь вспомнить имя женщины, желавшей его убить.
Миссис Джэмтонг, тридцати трех лет от роду, родилась в Корате, и своя собственная пара туфель появилась у нее только в семнадцать лет. Она стояла, прислонившись к косяку сетчатой двери спальни. Ее крупная фигура вырисовывалась сквозь зеленую занавеску цвета гнилой листвы в джунглях.
Почти за восемь лет миссис Джэмтонг, как и большинство служанок в Бангкоке, заново переписала свое рабочее расписание; она заставила Кальвино работать по ее распорядку. Его жизнь шла в соответствии с ее планами, ее привычками и ее ежедневной потребностью покончить с делами как можно скорее, чтобы успеть к своему прилавку с лапшой в начале улицы.
Миссис Джэмтонг обращалась с английскими согласными так, как и все здесь. «Винс» – представился ей Кальвино. «Уинс» – повторила она. И улыбнулась, уверенная, что наконец-то произнесла правильно. Он покачал головой. Она еще раз попыталась, зная, что он устанет от ее добродушной улыбки и полной неспособности услышать звук «в». Кальвино не принимал это на свой счет. Она говорила «уода» вместо «вода», «уандал» вместо «вандал» и «уампир» вместо «вампир». Примерно два или три года назад Кальвино пришло в голову, что отчасти ее обаяние, как и обаяние многих тайцев, живущих в Бангкоке, заключено в этой неспособности произнести четкий звук «в».
– Ладно, ладно, – ответил Винсент, выскальзывая из постели.
Шагая через комнату, он споткнулся о пустую бутылку «Меконга»[4] – не пинтовую, а самую большую бутылку с красно-золотой этикеткой. Запрыгал на одной ноге и снова упал на кровать, поднял ушибленную ногу и осмотрел ушибленный большой палец. Тот пульсировал болью с той же частотой, что и голова. Через несколько секунд Кальвино опустил руку вниз и поднял бутылку.
Служанка увидела, как он вышел из ванной. Она смотрела, как он с трудом идет к столу с завтраком. Утренний призыв проснуться, ритуальная прогулка жильца и ее комментарии насчет состояния его здоровья входили в ежедневный ритуал.
– Кхан Уини выглядит больным, – произнесла миссис Джэмтонг, когда он вышел, прихрамывая, из спальни, одетый в американскую футболку и хлопковые шорты. Полицейский револьвер тридцать восьмого калибра, на который у него не было лицензии, висел в кожаной наплечной кобуре под левой подмышкой. Винсент старался ходить босиком. Это входило в утренний ритуал. Служанка следила за каждым шагом, оценивала, пыталась определить размер ущерба и прикидывала шансы на то, сможет ли он добраться до стула без посторонней помощи. Кальвино чувствовал, как она его подбадривает: «Давайте, вы это сможете. Еще пара шагов. Еще один шаг. Молодец».
Миссис Джэмтонг всегда казалась удивленной, если он садился за стол, не свалившись лицом в тарелку с завтраком. Она любила рассказывать ему кровавые истории о фаранге лет сорока, который умер от инфаркта во сне, или когда шел по Сукхумвиту, или когда читал газету, или когда выпил стакан воды. Она считала, что фаранги долго не живут, и каким бы обычным делом они ни занимались, это слишком большая нагрузка для их сердца. Убийственная комбинация жары, скуки, дешевого «Меконга» и ночной жизни нон-стоп засасывала их, пережевывала и выплевывала, разрушая прежде всего сердце. «Рано или поздно, – говорила она ему, – я найду кхана Уини мертвым».
Миссис Джэмтонг выражала свои чувства при помощи четырнадцати заранее заготовленных улыбок, каждая имела свои нюансы. Она могла много дней общаться с помощью языка разнообразных улыбок и не произнести ни одного предложения. Ее улыбку в то утро можно было перевести как нечто вроде: «Невероятно, печень Кальвино уцелела и прожила еще один день».
– У меня болит голова, – сообщил ей Винсент, сев за стол и уставясь на ломтики ананаса на тарелке. Существует такой оттенок желтого цвета, который никто не захочет видеть у себя на тарелке после ночного пьянства.
– Кхан Уини, он не есть такой хороший.
– Да, он не есть.
Винсент старался забыть сон о Джеффе Логане. Паренек из Ванкувера, который в двадцать девять лет погиб по прибытии в Бангкок. Его родители заплатили Кальвино большой аванс, чтобы он выяснил, почему их сын, который никогда не курил, не пил, не употреблял наркотики, в прошлом был инструктором по лыжам, а потом превратился в искателя приключений, умер от сердечного приступа. Люди умирают от сердечного приступа в любом возрасте. Но в Патпонге было несколько баров, где молодые фаранги умирали таинственным образом. У них было одно сходство. В графе «причина смерти» в их свидетельстве о смерти стояло «сердечный приступ».
Джефф Логан работал над статьей о жертвах этих сердечных приступов. У него были кое-какие доказательства, что в крови жертв во время смерти обнаружили в среднем сорок пять миллиграмм «дормикума». Сорок пять миллиграмм этого бесцветного и безвкусного вещества, добавленного в стакан с пивом, выбило бы сердечный клапан любого двадцатидевятилетнего мужчины. У Кальвино была теория. Он считал, что Джефф напал на след, связывающий аптеку, продающую «дормикум» и «белый хальцион», который применяли таким же способом, с некоторыми девушками, работающими в баре «Африканская Королева».
Винсент понял, что одна из проституток, которой Джефф доверял, подсыпала ему слишком большую дозу и украла его кредитные карточки, паспорт и дорожные чеки. Он забыл, где находится и с кем имеет дело. Это вам не лыжная прогулка с туристами на гору Уислер. Через три недели после его смерти по двум его карточкам «Виза» в разных местах от Гонконга до Сингапура были получены около пяти тысяч долларов. Это произошло семь месяцев назад. Кальвино ничего не нашел, кроме вопросов, на которые не было ответов, и вернул Логанам гонорар за вычетом расходов. Он придерживался в жизни нескольких законов. Одним из них был закон убывания результатов Кальвино: если через шесть месяцев ты не можешь найти убийцу, вероятно, ты его уже никогда не найдешь. Не считая снов, жизнь вошла в привычное русло.
Еще одно утро понедельника, когда служанка криком поднимала его с постели, обращаясь к нему в третьем лице и рассуждая о его сердце и печени. Она диагностировала перепой с обычным для Таиланда знанием дела. Хуже всего была ее безотказная память.
– На прошлой неделе кхан Уини говорить: «Кто-то провести у меня в голове ковровая бонбандировка».
– Это было похмелье прошлой недели. Эскадрилья бомбардировщиков приземлилась. Кавалерия… – Винсент замолчал и вздохнул. – Вот кого теперь надо опасаться.
Он окинул взглядом стол с завтраком: свежевыжатый сок апельсина, ломтики банана и ананаса и дымящаяся кружка горячего кофе. Размытые края мира постепенно обретали четкость. Рядом с ним стояла бутылка аспирина со снятой крышкой и стакан воды. Он вытряхнул в ладонь две таблетки, бросил их на язык, запил водой, с трудом глотая, и развернул «Бангкок пост» на разделе «Обзор». Статья из Штатов предсказывала, что через двадцать лет люди будут жить до ста пятидесяти лет. Он потянулся к соку, представляя себе, как статридцатилетние старики снимают семнадцатилетних инь в Патпонге и в «Сой Ковбой». Кальвино было сорок лет. Он подумал, что лично ему не хотелось бы прожить еще сто десять.
