Элизабет Хейнс - Ласковый голос смерти
Какое-то время он молчит, задумчиво теребя подбородок, глядя куда-то вверх и влево. Похоже, это слишком просто.
— Все?
— Ничего больше не могу вспомнить.
— Ладно, тогда следующий вопрос. Как звучит мелодия твоего мобильника?
— Боюсь, это стандартный звонок. Никогда не задумывался о чем-то другом.
На этот раз он отвечает чуть быстрее, но я все равно замечаю по его реакции, что он говорит правду. На самом деле я и так знаю, что это правда: слышал раньше в пабе, как звонил его телефон. Может, я подсознательно пытаюсь жульничать? В любом случае следующий вопрос — тот самый.
— Хорошо, последний вопрос. Расскажи, как возвращался вчера вечером домой. Ты сразу пошел домой? Во сколько добрался?
Он лишь мгновение колеблется, бросив взгляд вверх и вправо, но этого достаточно. Даже голос его слегка срывается — слишком уж легко все получилось.
— Нет, сразу домой я не пошел. Я зашел в супермаркет «Ко-оп» и купил на ужин сосисок и картошки. Пришел домой… где-то в четверть седьмого.
Я откидываюсь на спинку стула и допиваю пиво. Прижав пальцы к вискам и закрыв глаза, я глубоко и шумно втягиваю воздух через нос, словно в моем мозгу происходят некие тайные процессы.
— Последний ответ не вполне правдив, — наконец говорю я. — Хотя, полагаю, ложь не так уж плохо спрятана. Ты действительно пришел домой в четверть седьмого, так что, вероятно, в самом деле куда-то заходил. Ты действительно зашел в «Ко-оп», но покупал вовсе не сосиски с картошкой. Я прав?
Он качает головой, и на миг возникает мысль, не ошибся ли я, или не пытается ли он меня надуть.
— Бутылку красного зинфанделя и карамельный йогурт, — тихо отвечает он.
— Еще пинту «Джона Смита»! — кричу я бармену.
Вернувшись домой, не сплю допоздна, в очередной раз накачиваюсь виски и смотрю бессмысленную порнуху, что в итоге завершается тупым дрочиловом. Да, с виски я и впрямь перебрал. А ведь началось все с полезного для ума чтения — на сей раз то была книга по судебной медицине, всегда крайне меня занимавшей. Потом я переключился на нечто развивающее, но, вероятно, не в том смысле, как предполагали авторы, а то, к чему я перешел под конец, вряд ли могло принести пользу кому бы то ни было, кроме какого-нибудь убогого производителя порнухи из Восточной Европы. Само собой, я ничего за нее не платил и не собираюсь.
Я вполне доволен собой. Вона настолько впечатлила демонстрация моих способностей, что он потребовал рассказать, как я это делаю. Я поведал о невербальных сигналах — как улавливать признаки беспокойства, наблюдая за взглядом собеседника, и как из мелких намеков сложить неоспоримую общую картину. Я отметил, что, когда он размышлял над последним вопросом, взгляд его метнулся вверх и вправо — явный признак создания визуального образа, — а потом он перевел взгляд влево, что означало наличие в словах некоторых воспоминаний. Из этого я сделал вывод, что он собирается обернуть свою ложь обрывками правды. К тому же перед последним вопросом я заметил, как беспокойно напряглись его плечи, как он поерзал на стуле, слегка отодвигаясь от меня, и стало ясно, что на первые два вопроса он ответил правду, но в ответе на третий будет содержаться ложь. Когда он рассказывал о своих покупках — сосисках и что там еще?.. картошке?.. ну да, сосиски с картофельным пюре, самое то, — он быстро облизнул губы и провел по ним пальцами. Вполне естественный жест, который в иных обстоятельствах ничего бы не значил — просто почесал под носом или смахнул крошку, — но сейчас лишь подтвердил ложь.
Я рассказал обо всем этом Вону, намекнув, на что следует обратить внимание, когда у них с Одри в следующий раз зайдет разговор на неделикатные темы. И теперь я изо всех сил пытаюсь не думать об Одри, поскольку каждый раз воображаю ее голой, потом вижу голого Вона, а следом — как они радостно трахаются в миссионерской позе. Несмотря на все усилия, я не в силах избавиться от предстающей перед моим мысленным взором картины до того момента, когда Вон внезапно напрягается и кричит, — подобного крика я никогда не слышал от него ни в офисе, ни в пабе.
Чувствуя себя потным и грязным, выбираюсь из постели без четверти три ночи, чтобы еще раз принять душ.
Марта как-то раз спросила о родителях. То ли я в тот момент жаждал общения, то ли счел, что отказ может показаться грубым, но, так или иначе, рассказал ей, как умер мой отец, когда мне было одиннадцать.
— Бедный мальчик.
Я едва не обиделся за такие слова, но потом сообразил, что она имеет в виду меня маленького.
— Наверное, страшная травма — лишиться отца в столь трудном возрасте.
Я не понял, что она подразумевала под трудным возрастом, да и под травмой, на самом деле, тоже.
— Жизнь продолжается, — пожал я плечами.
— Да, но все же как жаль.
— Живые существа лишь разновидность мертвых, причем крайне редкая.
— Похоже на цитату, Колин. Кто это сказал?
— Я сам. Хотя, если честно, это парафраз Ницше. Я подумал, ты бы предпочла услышать фразу по-английски, а не в оригинале, по-немецки.
Марта считает меня странным, как и все они. Когда я только начал работать в совете, мои коллеги были весьма словоохотливы, но теперь сторонятся меня и избегают разговоров без крайней необходимости, лишь изредка осторожно на меня поглядывая. Марта, похоже, считает, будто я самим своим существованием бросаю ей вызов.
Похороны отца назначили на субботу, чтобы смогли прийти его коллеги по работе. Возник немалый спор, стоит ли мне присутствовать. Помню, за несколько дней до похорон я подслушал разговор между матерью и ее подругой.
— Ты же знаешь его, — говорила мать. — Он слишком впечатлителен.
— Но он уже почти взрослый, Делия. Возможно, это поможет ему понять, что в жизни бывает всякое.
В конце концов мать сдалась — хотя, возможно, в том числе и из-за того, что меня не с кем было оставить. И я до сих пор рад, что получил шанс присутствовать при столь драматическом событии.
Подходящего костюма для меня не нашлось, и я надел школьную форму, даже блейзер и кепи. День стоял жаркий, в небе сияло безжалостное солнце, и все собравшиеся, естественно, были в черном. Мать даже надела черное пальто с норковым воротником, которое отец купил ей в Нью-Йорке. По дороге в церковь все обливались потом, дальше с некоторым облегчением прослушали поминальную службу, а затем вновь изнемогали от жары на улице, ожидая погребения. Я жарился и потел, страдая от скуки; рубашка под блейзером промокла насквозь. Стоя рядом с матерью, я вспоминал эпизод из прочитанной недавно книги — о том, как тело короля Генриха Восьмого настолько раздулось от гнилостных газов, пока его перевозили из Уайтхолла в Виндзор, что гроб ночью раскололся, а на следующее утро рядом с ним обнаружили собак, пожиравших останки короля. И это было зимой! Как же выглядит мой отец в летний зной? Мне подумалось, что его тело, пролежавшее в холодильнике почти три недели, пока проводилось вскрытие и следствие, теперь медленно оттаивает в гробу, словно шоколадное мороженое. Мне захотелось дотронуться до дерева — проверить, холодное ли оно. Пока викарий монотонно читал молитву, я шагнул к гробу, стоявшему на подложке из пластиковой зеленой травы вроде той, которой покрывают столы в зеленной лавке. Похоже, мое неожиданное движение испугало мать; она наклонилась вперед, попыталась схватить меня за плечо и, споткнувшись на неровной земле, сбила меня с ног. Мы оба упали в нескольких дюймах от открытой могилы. То ли от потрясения, то ли от невыносимой жары, которую лишь усугубляло пальто, а может, из-за выпитого незадолго до похорон джина ее стошнило на глазах у тех, кто бросился к ней, чтобы поднять на ноги. Я невольно рассмеялся, глядя, как их обдает рвотой. Некоторых людей тоже начало тошнить. Никогда не забуду лицо викария…
На последовавших поминках все только об этом и говорили. Обсуждались все мыслимые варианты — у матери случился обморок, и я пытался ее подхватить; ей внезапно стало плохо, и она упала на меня; мы оба настолько были вне себя от горя, что пытались броситься в могилу. Мать, бледная и плачущая, укрепила силы новой порцией джина и, обмахиваясь программой церемонии, не спускала с меня глаз. Больше о случившемся никогда не вспоминали.
«Брайарстоун кроникл»
Март
Полиция сообщает: мертвая женщина пролежала в доме около года
Вчера в одном из домов по Лорел-кресент, Брайарстоун, было обнаружено тело женщины. Представитель полиции сообщил, что найденное в спальне в задней части отдельно стоящего дома тело сильно разложилось.
Дом в числе нескольких других на Лорел-кресент предназначался под снос, и полицию вызвали строительные рабочие, заметившие, что в здании до сих пор кто-то есть.
Найденные по данному адресу письма указывают на то, что умершая могла пролежать в доме вплоть до года. Имя покойной не сообщается. Полиция и коронерская служба пытаются разыскать родственников или тех, кто мог ее знать.
