Алан Брэдли - Сэндвич с пеплом и фазаном
– Ты шутишь.
– Вовсе нет. Как-нибудь я тебе его покажу, раз ты мне не веришь. Это маленький посеребренный пресс.
– Спасибо, но не надо, – отказалась я. – Поверю тебе на слово. Ты имеешь в виду, что видела Брейзеноуз в том же самом месте, что и два года назад, перед ее исчезновением?
Скарлетт кивнула, кусая нижнюю губу.
– Но послушай, зачем Брейзеноуз приходить в прачечную затемно? В смысле, два года назад. Почему она не была на балу?
Скарлетт пожала плечами.
– Брейзеноуз была шестиклассницей и училась тут уже сто лет. Должно быть, ей уже исполнилось шестнадцать. Она могла делать что ей угодно, не привлекая внимания.
– Гммм, – протянула я, раздумывая над вариантами. Обычно никто не ходит в прачечную после наступления темноты. А если и ходит, то почти наверняка за тем, чтобы забрать забытый предмет туалета: что-то, чем днем не пользуешься и что может тебе неожиданно понадобиться. Может быть, случилось что-то такое, что заставило Брейзеноуз убежать.
Но разве шестнадцатилетняя девочка, которая учится в школе уже давно, так поступит? Только если произошло что-то немыслимое.
Может, она отправилась в прачечную не для того, чтобы забрать что-то, а чтобы оставить там что-то. Но какая необходимость была делать это вечером и почему это нельзя было подержать в ее комнате до следующего дня?
– В какой день недели проводился этот бал? – спросила я.
– В субботу. Он всегда проходит по субботам.
Прачечная почти наверняка закрывается на выходные, и поэтому дело кажется еще более странным. Возможно ли, что Брейзеноуз тайком ушла с бала изящных искусств, чтобы с кем-то встретиться?
И почему в прачечной? Почему не в обычной комнате, или в вестибюле, или в дюжине других мест, где двое могут поговорить без риска, что им помешают?
– У Брейзеноуз были близкие подруги? – задала я следующий вопрос.
– Нет, – ответила Скарлетт. – Она была чертовски популярна. Играла в бадминтон, сквош и теннис. Каталась на велосипеде, вязала, шила, рисовала карандашами и акварелью. Была членом театрального кружка и дискуссионного клуба, а еще редактором «Новой метлы» – это наша школьная газета.
Мне показалось или я слышу нотки раздражения в голосе Скарлетт? И не могу не обратить внимание на то, что она все время говорит в прошедшем времени. Но возможно, это неизбежно, когда речь идет о ком-то, кого не видел два года.
– А ты к ней как относилась? – спросила я. Даффи бы мной гордилась. Это вопрос-ловушка в лучших традициях ее любимого Зигмунда Фрейда.
– Думаю, она была нормальная, – ответила Скарлетт. – Хотя на ее фоне мы все плохо выглядели.
А потом она добавила:
– Примерно так же, как и…
И замолчала.
– Да?
– О, ничего.
Я лизнула кончик своего мысленного карандаша и сделала заметку: «Вопрос: Брейзеноуз ненавидели из-за ее ума? В точности как Харриет и Флавию?»
– Как ты думаешь, что с ней случилось? – продолжила я, прощупывая почву.
И я снова подумала, каким чудесным образом время может замедляться и двигаться, словно приливная волна, словно стрела, застывшая в полете на полпути к цели.
Мой мозг перескочил к вечеру моего приезда в школу; к завернутому в флаг трупу, выпавшему из моего камина. К зловещему черепу, отделившемуся от тела и подкатившемуся к моим ногам.
Опознала ли его Коллингсвуд? Маловероятно, с учетом состояния трупа. Но если да… предположим, она опознала…
Сказала ли она кому-нибудь об этом?
Мы до сих пор не слышали – ни от инспектора Грейвенхерста, ни из новостей, – что труп идентифицирован. Во всех спальнях по утрам включалось радио, вряд ли мы пропустили бы такое известие. Значит, полиция либо придерживает информацию, поскольку не может найти ближайшего родственника, либо не знает.
Кстати, с той ужасной, но совершенно завораживающей ночи я ни разу не видела Коллингсвуд.
Все эти мысли промелькнули в моем мозгу, пока я ждала ответа Скарлетт.
Ей, казалось, было трудно заговорить.
– Я думаю… – наконец произнесла она, и ее глаза были огромными и влажными, как очищенные от кожицы виноградины. – Думаю, что она…
ФЬЮИТЬ! ФЬЮИТЬ! ФЬЮИТЬ!
С берега донеслись три резких свистка. Мисс Моут co своего кресла нетерпеливо и призывно жестикулировала.
Шестерка и Семерка смешались, когда обе команды гурьбой начали подниматься вверх по склону. Под вязом Скарлетт и я медленно встали на ноги. Она заботливо положила мне руку на плечи, поддерживая больную бедняжку Флавию, и мы неуклюже побрели вслед за остальными.
На полпути к берегу, притворившись, что она потеряла равновесие, она так близко наклонилась к моему лицу, что я почувствовала на щеке ее горячее дыхание.
– Вопросы, – выдохнула она мне в ухо. – Она задавала слишком много вопросов.
Глава 15
Из автобуса достали припасы, и мы набросились на розовые ломтики консервированной свинины, вареные яйца и бразильские орехи, запивая все это молоком из оцинкованного бидона, слишком долго простоявшего на солнце.
Дрюс и Траут без приглашения плюхнулись по бокам от меня. В будущем, решила я, надо взять за правило никогда не садиться первой. Если бы тетушка Фелисити была здесь, она бы наверняка заметила, что терпение до некоторой степени гарантирует выбор. Должно быть, у нее в запасе нашлась бы сложная математическая формула, с помощью которой можно высчитать оптимальное время, когда нужно садиться в компании из тринадцати девочек.
Как же мне ее не хватает.
Я размышляла, как в это уравнение впишется мисс Моут со своим креслом, когда осознала, что ко мне обращается Дрюс.
– Ну и каково это – быть дэбэ? – повторила она.
– Прошу прощения?
– Не заставляй меня разжевывать. Каково это – быть дэбэ? Ну знаешь, Д. Б. – дочерью богини?
Траут упала в траву, беспомощно закашлявшись от смеха в ответ на остроумие своей повелительницы.
– А! – засмеялась я, надеюсь, беззаботно. – Полагаю, все равно что быть Д. О. Б.
И предоставила ей ломать голову, что бы это значило.
Лицо Дрюс помрачнело, потом снова прояснилось, и она выдавила улыбку.
– Послушай, – льстиво сказала она, – я хотела спросить, ты одна из нас?
– Нас? – переспросила я и воспользовалась маской номер семь – деревенской дурочки.
– Да… ну знаешь… нас.
Мне показалось или в последнем слове послышалось шипение?
Разумеется, я понимала, что это может быть официальная проверка моей способности держать язык за зубами, когда дело касается обмена личной информацией.
– Ну же, – выпалила Траут, – ты же пансионерка, верно? Как и мы. Ты должна знать.
Дрюс выстрелила в нее ядовитым взглядом, и Траут начала яростно копать в грязи ямку концом прутика.
– Ну? – настойчиво повторила Дрюс.
– Что ну? – спросила я. Деревенскую дурочку так просто врасплох не застанешь.
– Не надо прикидываться идиоткой, – отрезала она.
Если бы она знала, как близка к истине.
– Извини, – сказала я, протягивая руки ладонями вверх и втягивая голову в плечи. – Если ты имеешь в виду, что я ученица академии мисс Бодикот или что я в четвертом классе, тогда ответ очевиден – да. В противном случае я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Мне стоило бы не говорить слово «очевиден».
– Ладно, – отозвалась она. – Теперь все понятно.
И подкрепив свои слова действиями, она встала.
– Пойдем, Траут, – велела она. – Пересядем. Тут воняет.
Они отошли с напряженными спинами, словно парочка ветхозаветных принцесс, в тень другого дерева, где сели, отвернувшись от меня.
– Фу, – раздался голос сзади меня. – Не обращай внимания на этих тупиц.
Это оказалась Гремли, невысокая девочка, которая тоже принимала участие в спиритическом сеансе в комнате Джумбо.
Она присела на корточки рядом со мной, сорвала травинку и начала ее задумчиво жевать.
– Я наблюдала за тобой, – продолжила она. – Ты нормальная.
– Спасибо, – ответила я, не зная, что еще сказать.
Мы долго сидели в молчании, не глядя друг на друга, а потом Гремли снова заговорила:
– Могу сказать, что ты из тех, кто любит сэндвичи с фазаном.
Мир замер. Мое сердце остановилось.
Сэндвичи с фазаном! Те самые слова, которые пять месяцев назад на полустанке Букшоу сказал мне Уинстон Черчилль. Те самые слова, которые произнесла на камеру моя мать Харриет де Люс, – я нашла эту пленку на чердаке в Букшоу.
Сэндвичи с фазаном: секретные слова, которые указывали, что произносящий их – член Гнезда.
«Эту фразу выбрали не случайно, – объяснила мне тетушка Фелисити. – Она ничего не значит для постороннего слушателя, но служит ясным указанием на опасность для посвященного».
Гремли произнесла ее очень естественно – почти чересчур. Она предупреждала меня или просто давала знать о себе?
Я пыталась скрыть свою панику, окидывая взглядом маленькие группки девочек, сидящих там и сям на траве. Кто-нибудь что-то заметил?
