Эрик Вальц - Тайна древнего замка
Этот юноша показал мне свое тело. Он был прекраснейшим мужчиной в мире, но мне было все равно. Да, я могла бы возлечь с ним. Это было бы грехом, я нарушила бы брачный обет, и я поплатилась бы за это, но такие мысли не остановили бы меня, ибо нельзя отступать от цели лишь из страха перед наказанием в загробном мире. Страх может остановить тебя от совершения мелких проступков, к примеру воровства, или отвратить тебя от грязных мыслишек – от зависти к соперникам, от вожделения жены ближнего твоего. Но главные в жизни устремления слишком сильны – потребность в человеческом тепле, потребность в любви, потребность в безопасности, потребность в пище и воде… Ни один бог не сможет остановить жаждущего в пустыне от того, чтобы тот вдосталь напился воды. Вот и я – я так отчаянно стремлюсь наполнить свою жизнь смыслом. Я не просто супруга мужу моему, человек Богу моему, я хочу сама себе стать создательницей, матерью, госпожой, пускай и ценой греха. Хоралы, доносившиеся до меня из капеллы, не удержали бы меня от прелюбодеяния. Но когда этот незнакомый юноша поцеловал меня, подтолкнул к кровати и попытался перейти к делу, в моей душе словно раздался немой вопль. Нет, тот вопль вызвали не мысли о Бальдуре, не угрызения совести. Меня не беспокоило то, что я обманываю Бальдура. Я терзаюсь оттого, что обманываю Мальвина.
Я лгала самой себе. Мною двигало не только желание отомстить за смерть моего отца. Не только стремление устранить Эстульфа. Нет, я искала близости Мальвина ради его взоров, ибо его общество было так важно для меня. Тогда мы отправились на прогулку по винограднику только потому, что мне хотелось услышать его голос.
Тот крик, раздавшийся в моей душе, когда незнакомый красавец пытался соблазнить меня, был криком в защиту любви. Жажда любви была во мне больше желания завести ребенка. Такова сущность любви – от нее нельзя отвернуться. Такова сущность женщин – они не могут не любить. Могла ли я отречься от своей любви ради рождения ребенка?
Нет.
И вот я слышала, как выгоняю из комнаты этого слащавого юношу, – все происходящее виделось мне будто со стороны. Я была так удивлена собственной решимостью…
Я опять осталась одна. Одна в своей комнате, одна в своей жизни. Папа мертв, Бальдур глуп, Мальвин недостижим. Я сидела в комнате, глядя, как сгущаются сумерки, перебирала четки, подаренные мне отцом на мой седьмой день рождения, и плакала.
Мы всегда ищем Господа в морали. Но кто сказал, что нельзя узреть красоту в аморальном, божественное в запретном, свет во тьме? Когда Мальвин вдруг подошел ко мне – его силуэт проступил словно из ниоткуда – это было чудом. Страсть людская стара как мир и все так же удивительна. И что может быть в этом мире сильнее любви?
Я подошла к Мальвину и коснулась его руки. Он был здесь. Это не сон.
И тогда я поняла, что теперь уже ничто не встанет между нами. И слово «невозможно» – уже не для нас.
Я притянула его к себе. И мы занялись любовью.
Мы должны быть вместе. Как и я, Мальвин был одинок, он был чужд другим жителям этого замка, пленник собственной инаковости, один-одинешенек в проклятом замке Агапидов, под проливным дождем сомнений и вопросов.
Мальвин не открывался мне – до той ночи. Мы лежали, обнявшись, и наши тела переплелись, как корни старого дерева, а он рассказывал мне о своем одиночестве, о работе викария, о преследовании преступника, которое становилось охотой на темную сторону самого себя.
Наши души устремились навстречу друг другу.
Ни слова о том злосчастном одиночестве вдвоем, тогда, в винограднике, когда нас так тянуло друг к другу, но мы противились этому желанию. Ни слова о грядущем, о невозможности будущего, о том, что ничего больше не будет как прежде, ни дня него, ни для меня. Это мгновение между прошлым и будущим и было всем нашим миром, миром, ограниченным пространством лежанки. И это был прекраснейший миг моей жизни.
А потом прозвучало последнее «аминь» богослужения, и стало тихо. Мальвину нужно было уходить, и все же я попросила его задержаться немного. Я сказала, что Бальдур еще нескоро вернется из долины, не раньше восхода, а Бильгильдис достаточно учтива, чтобы оставить меня наедине с, как она полагала, Норбертом.
Мне хотелось продлить этот миг. Но счастье нельзя удержать, его можно только разрушить, более того, кажется, будто оно имеет строго определенную меру, как день, сумерки и ночь, на которые можно в некотором роде не обращать внимания, но повлиять на них нельзя. Мальвин ушел, а прошлое и грядущее вновь сошлись в моих покоях.
Я задремала. Сон мой был беспокоен, я словно засыпала на мгновение, а потом на мгновение же просыпалась, и так вновь и вновь. Это тревожило меня, сбивало с толку, и грезилось мне – я и не знала, сплю я или нет – что я вижу то затканную полумраком комнату, то Мальвина и венгерскую девушку. Тогда, помню, я еще подумала, что мы неспроста очутились в одном сне, ведь у нас троих так много общего – мы одиноки и напуганы, мы пленники этого открытого всем ветрам и горестям замка. Но я видела не только это. Вновь и вновь в грезах моих вспыхивал образ прямоугольной комнатки без окон, похожей на склеп. В комнатке стоял мой отец. Он рассмеялся, увидев меня там, и показал на какой-то предмет в углу, тоже прямоугольный, вот только я не могла разглядеть, что это. Может быть, гроб? Этот образ незнакомой комнаты так не походил на другие видения сна, что мне хотелось, чтобы он развеялся.
Где-то посреди ночи я окончательно проснулась – мне показалось, что в комнате еле слышно скрипнула дверь. Я подняла голову, думая, что это Бальдур наконец-то пришел спать.
Тонкая козья шкура на окне пропускала слабый свет луны, и я заметила, что Бальдура нет рядом со мной. Подумав, что муж только вошел, отчего и скрипнула дверь, я уже хотела вновь опустить голову на подушку и уснуть, когда в полутьме комнаты шевельнулась какая-то тень.
И это был не Бальдур. Я ведь знаю своего мужа, я узнала бы его широкие плечи, его статное тело… Нет, это был не Бальдур.
Тень подняла руку, и я разглядела очертания кинжала.
И тогда я завопила. Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни я так кричала, даже тогда, когда нашла папино тело. Страх, охвативший меня в тот миг, полностью прорвался наружу.
Я швырнула в эту тень подушкой. Я вскочила с лежанки. Я забилась в дальний угол комнаты. Тень, испуганная тем, что ее заметили, ускользнула, а я, обессилев, обмякла у стены и осела на пол.
Не знаю, сколько я просидела там. В какой-то момент я вскочила, выбежала в коридор, помчалась к покоям моего отца. Тяжелая цепь закрывала вход. Не знаю, почему я вообще хотела войти туда. Может быть… Часть страха еще осталась во мне, и мне хотелось попасть туда, где я чувствовала бы себя защищенной. Я дергала цепь, тарабанила в дверь… Помню, в тот момент я очень злилась на моего отца за то, что он позволил кому-то убить себя и оставил меня совершенно беспомощной перед всеми злодеями этого проклятого замка.
И вдруг из темноты вышла мама.
– Милая, я слышала тебя. Что случилось?
– Там… Там кто-то был в моей комнате… У моей кровати. Он занес надо мной руку с кинжалом. Он выглядел словно… словно…
– Где Бальдур? – спросила она. – Он все еще в долине?
– Я не знаю, где он, – обессиленно выдохнула я.
Мне было все равно, где сейчас Бальдур. Меня пытались убить.
– Тебе приснился дурной сон, – улыбнулась мама. – Просто кошмар, ничего больше. Такое бывает. Успокойся.
Она говорила со мной, как с маленьким ребенком, и вначале я ничего не имела против, хотя ее тон и показался мне неподобающим.
– Я не спала, – заявила я. – Там кто-то был. У него в руке был кинжал. Где Эстульф?
– Ну где же ему быть? В долине, я полагаю, строит дамбу. А может быть, точит кинжал или танцует в лесу на ведьмином круге, ведя разговоры с темными силами. Иногда он ест на завтрак младенцев. А ты не знала?
– Твой сарказм неуместен.
– Твои обвинения тоже.
– Меня пытались убить!
– Ты устала, дитя мое. Ты мало спишь. В последнее время ты плохо выглядишь. Недавно ты потеряла сознание, когда говорила с викарием. Ложись, поспи в моей кровати, если хочешь. Завтра покушай хорошенько. Я прикажу принести тебе баранины и салат из свеклы.
Как будто баранина удержит убийцу подальше от меня! И все же я чуть было не приняла ее предложение, настолько меня испугал этот случай. Но мысль о том, что мать спала с Эстульфом на той самой лежанке, на которой она предлагала устроиться мне, заставила меня вернуться в мои покои. Когда мы с матерью пришли туда, то встретили Бальдура. Он был с ног до головы перепачкан грязью и выглядел довольно растерянно. Мать рассказала ему о случившемся, представив моему мужу свою версию событий. Я не стала с ней спорить, но, когда она ушла, я очень серьезно сказала Бальдуру:
– Кто-то проник сюда и пытался меня убить. Может, и тебя, кто знает.
– Я тебе верю, – кивнул Бальдур.
– Мы должны что-то предпринять. Почему перед моей дверью не было стражи? После исчезновения кинжала мы ведь говорили о том…
