Джон Ле Карре - Война в Зазеркалье
Закрыв за собой дверь, Вудфорд ступил в лондонскую ночь. Огляделся вокруг, влюбленный во все, что открывалось взору, – в родной город, пусть и суровый к своим обитателям. И медленно пошел по улице – стареющий атлет по старинной мостовой.
8А вот Эвери шел быстро, очень быстро. Ему было страшно. Нет другого такого ужаса, столь прилипчивого и столь непонятно откуда возникающего, как тот, что испытывает шпион в чужой стране. Взгляд водителя такси, толпа на улицах, в которой то и дело мелькали форменные мундиры, – поди разбери, кто из них полицейский, а кто простой почтальон, – неизвестные обычаи и привычки, незнакомый язык, да и любой шум, производимый окружающим миром, повергали Эвери в пучину неизбывной тревоги, заражали нервозностью одиночки среди врагов. За долю секунды его душа то ввергалась в панику, то переполнялась чуть ли не любовью в ответ на добрый взгляд или слово. Это была типично женская черта – зависимость от тех, кого обманываешь. Сейчас Эвери больше всего на свете хотелось, чтобы одно из мелькавших мимо равнодушных лиц вдруг обратилось к нему с понимающей и доверчивой улыбкой. Ему нисколько не помогало постоянное напоминание самому себе: ты не причиняешь им зла, а наоборот, защищаешь их от него. И он двигался среди людей, как затравленный зверь в поисках пищи и логова для отдыха.
Потом он взял такси до отеля, где попросил номер с ванной. Перед ним положили книгу регистрации постояльцев. Он уже приставил перо авторучки к странице, когда заметил примерно десятью строчками выше фамилию Маллаби, разорванную посередине, словно человек, ставивший подпись, не знал, как она правильно пишется. Он пробежал глазами написанное рядом. Адрес: Лондон. Профессия: майор (в отставке). Пункт дальнейшего следования: Лондон. Потешив свое тщеславие, имея возможность присвоить чужую профессию и чужое звание, маленький англичанин по фамилии Тейлор пережил момент своей величайшей славы. Но почему было не назваться полковником? Или даже адмиралом? Почему не приписать себе титул и адрес на Парк-лейн? Даже в своих мечтах Тейлор не мог преодолеть известных границ.
– Коридорный доставит в номер ваш багаж, – сказал сотрудник службы размещения.
– Прошу прощения, – неизвестно за что извинился Эвери и расписался в книге под любопытным взглядом служащего отеля.
Он дал на чай коридорному, но до него не сразу дошло, что он раскошелился больше чем на восемь шиллингов. Потом он запер дверь номера и какое-то время просто сидел на постели. Это была опрятная и тщательно обставленная комната, но безликая и безрадостная. Изнутри на двери объявление на нескольких языках предупреждало, что нельзя оставлять без присмотра ценные вещи, а другое – на прикроватной тумбочке – объясняло, какой финансовой катастрофой грозит завтрак за пределами отеля. На письменном столе лежали журнал для любителей путешествий и Библия в черном переплете. Ванная была маленькая, но безукоризненно чистая, а в стенном шкафу нашлась вешалка для пальто. Он не взял с собой из дома никакой книги, не предполагая, что ему придется коротать здесь время.
Он замерз и проголодался. Решил принять ванну. Наполнил ее и разделся. Уже почти собравшись погрузиться в воду, вспомнил о лежавших в кармане письмах Тейлора. Облачившись в халат, он снова сел на постель и просмотрел их. Одно было из банка по поводу превышения лимита расходов, другое – от матери, третье – от друга и начиналось словами «Дорогой старина Уилф!». Остальные написала женщина. Внезапно письма стали внушать ему страх: они могли служить уликами против него. Они изобличали его ложь. И он решил немедленно их сжечь. В спальне тоже была установлена раковина для умывания. Эвери сложил все письма в нее и чиркнул спичкой. Где-то он читал, что поступать следовало именно так. Нашлась еще членская карточка Тейлора из клуба «Эйлиес». Ее он тоже сжег. Потом пальцами измельчил обугленную бумагу и пустил воду; она быстро наполнила раковину. Затычка в ней не вынималась полностью, а лишь регулировалась с помощью металлического рычажка между кранами. Намокший пепел забился под нее. Сток оказался блокирован.
Эвери принялся лихорадочно искать какой-нибудь инструмент, который смог бы просунуть в зазор между затычкой и раковиной. Попробовал свою авторучку, но она оказалась слишком толстой, и пришлось прибегнуть к пилочке для ногтей. После нескольких упорных попыток ему удалось пропихнуть пепел в сливное отверстие. Вода ушла, оставив на эмалированной поверхности обширное коричневое пятно. Он стал оттирать его сначала руками, а потом щеткой от унитаза, но пятно не поддавалось. Эмаль не так просто было загрязнить. Вероятно, все дело в составе бумаги, которая могла содержать смолы или что-то подобное. Он зашел в ванную и принялся искать какое-нибудь чистящее средство, но без успеха.
Вернувшись в комнату, он тут же почувствовал, что в ней воняет жженой бумагой. Метнувшись к окну, распахнул его настежь. Струя морозного воздуха мгновенно обожгла обнаженные части тела. Он стал плотнее укутываться в халат, затягивая на нем пояс, когда раздался стук в дверь. Парализованный страхом, Эвери смотрел на дверную ручку. Услышав повторный стук, отозвался, и ручка опустилась. Это был сотрудник из службы размещения.
– Мистер Эвери?
– Слушаю вас.
– Извините, но нам нужен ваш паспорт. Для полиции.
– Для полиции? Зачем?
– Это общепринятая процедура.
Эвери спиной загораживал раковину. Шторы нещадно трепал ветер сквозь открытое окно.
– Могу я закрыть окно? – спросил мужчина.
– Мне стало несколько дурно, и потребовался свежий воздух.
Он нашел свой паспорт и отдал его. При этом заметил, как служащий с удивлением разглядывает раковину, грязное пятно и клочья пепла, все еще лепившиеся по сторонам.
Никогда прежде Эвери до такой степени не хотелось как можно быстрее оказаться в Англии.
Ряды домов, тянувшиеся вдоль Вестерн-авеню, напоминали розовые надгробья посреди серого поля. Проступающая старость, воплощенная в архитектурных образах. В самом их однообразии было заключено смирение с неизбежным одряхлением, жизнью без радости и тихим ненасильственным угасанием. Эти дома высасывали души из своих обитателей и меняли их словно по собственной воле, нисколько не меняясь при этом сами. Мебельные фургоны почтительно перемещались от одного к другому подобно катафалкам, тихо увозя почивших и так же незаметно привозя новых жильцов. Время от времени какой-нибудь решительный мужчина мог почувствовать протест, накупить банок с краской, чтобы перекрасить доски фасада, или начинал упорно возделывать садик, но его усилия так же мало изменяли вид дома, как букет цветов – больничную палату, а трава продолжала расти по своей прихоти, как делает она это среди могильных камней.
Холдейн отпустил машину и свернул с главной улицы в сторону Саут-Парк-гарденз – перекрестка в пяти минутах ходьбы от авеню. Школа, почта, четыре магазина и отделение банка. Он слегка горбился при ходьбе, сжимая в худых пальцах ручку черного портфеля. Холдейн неторопливо брел по тротуару. Над крышами домов вдруг выросла колокольня церкви, построенной в современном стиле; часы на ней пробили семь. Бакалея на углу. Новый фасад. Самообслуживание. Он посмотрел на имя владельца: Сметвик. Внутри молодой человек в коричневом рабочем комбинезоне завершал работу над пирамидой из коробок с хлопьями для завтрака. Холдейн постучал по стеклу витрины. Мужчина помотал головой и добавил к пирамиде еще коробку. Холдейн постучал еще раз, уже сильнее. Продавец подошел к двери.
– Мне запрещено продавать товар, – прокричал он, – и не надо здесь стучать! – Потом он заметил портфель. – А, так вы, стало быть, коммивояжер?
Холдейн запустил руку во внутренний карман и приложил что-то к стеклу витрины – карточку в целлофановой обложке, похожую на сезонный проездной билет. Бакалейщик вытаращился на него, а потом медленно повернул ключ в замке.
– Мне нужно переговорить с вами наедине, – сказал Холдейн, входя внутрь.
– Никогда не видел такого удостоверения, – признался торговец с некоторым испугом. – Но, надеюсь, оно в порядке?
– Оно в полном порядке. Служба безопасности проводит расследование. Мы разыскиваем человека по фамилии Лейсер, польского происхождения. Как я понимаю, он здесь работал, но уже давно.
– Вам придется навести справки у моего отца, – сказал бакалейщик. – Я в то время был еще ребенком.
– Понимаю, – сказал Холдейн тоном человека, который не любит детей.
Время близилось к полуночи, когда Эвери позвонил Леклерку. Тот сразу же снял трубку. Эвери вообразил, как он сидит на металлической койке, отбросив в сторону казенное одеяло со складов военно-воздушных сил, с выражением встревоженного ожидания на маленьком живом лице.
– Это Джон, – произнес он осторожно.
– Да, да, я знаю, кто вы такой, – казалось, его разозлило, что Эвери назвался по имени.
