Ник Реннисон - Биография Шерлока Холмса
Пока Холмс в течение следующих двух лет тщился найти более конкретное доказательство связей Мориарти и преступной организации, им возглавляемой, с агрессивным ирландским национализмом, развертывалось параллельное расследование событий, происходящих вокруг ирландского парламентского лидера Чарльза Парнелла.
На протяжении всех 1880-х годов циркулировали слухи о предполагаемой причастности Парнелла ко всякого рода экстремистским преступлениям, от убийств в Феникс-парке до планирования взрывов. Реакция братьев Холмс на эти слухи была двоякой. С одной стороны, оба твердо верили, что Ирландии следует оставаться под британским правлением, а в 1880-х казалось, будто у Парнелла есть шанс конституционными средствами добиться ирландской независимости, которой оба брата страшились. С другой стороны, они с самого начала были убеждены в ложности львиной доли обвинений, выдвигаемых против Парнелла.
Большинство слухов о Парнелле могли быть – и были – ими сразу отброшены. Ирландский лидер всегда остерегался каких-либо сношений с террористами. Самой большой угрозой его политической карьере являлась серия писем, якобы им написанных. С 11 апреля 1887 года эти сенсационные по своему содержанию письма начала печатать в виде факсимиле «Таймс» в серии статей под заголовком «Парнеллизм и преступление».
Наиболее сокрушительный эффект произвели строки, в которых Парнелл оправдывал убийства в Феникс-парке: «Хотя я сожалею о прискорбной смерти лорда Ф. Кавендиша, я не могу не признать, что Берк получил не больше, чем заслуживал».
Была назначена парламентская комиссия для расследования утверждений, высказанных в разоблачительных публикациях. Громы и молнии метали еще два года, и братьям Холмс пришлось пересмотреть свою тактику в ирландских расследованиях.
Холмс с самого начала понимал, что парнелловские письма – подделка. Внимание английской прессы к ним привлек пользовавшийся очень скверной репутацией ирландский журналист Ричард Пиготт. Согласно позднейшим воспоминаниям Джорджа Бернарда Шоу, мало кто в Ирландии заблуждался относительно порядочности Пиготта как журналиста.
«Он имел обыкновение, – писал Шоу, – напиваться до полусмерти, а затем писать безалаберно крамольные статьи для своей газеты „Ирландец“ и получать за них шесть месяцев тюрьмы. Насильственное отрезвление восстанавливало его здоровье и позволяло ему повторить все снова».
«Эксперт», нанятый «Таймс» для проверки подлинности писем, мог обмануться, но только не Холмс. Он увлеченно изучал графологию и как средство определения характера, и как метод получения с помощью дедукции более полной информации о писавшем. В «Рейгетских сквайрах» он объясняет своим слушателям: «Возможно, вам неизвестно, что эксперты относительно точно определяют возраст человека по его почерку. В нормальных случаях они ошибаются не больше чем на три-четыре года».
В отличие от человека, нанятого «Таймс», Холмс сам принадлежал к упомянутым экспертам. Парнеллу было сорок шесть, Пиготту, предположительно подделавшему письма, если они были подделаны, перевалило за шестьдесят. Без всякого труда Холмс по одной этой характеристике установил, что письма не могли быть написаны Парнеллом.
Проконсультировавшись с Майкрофтом, Холмс решил, что оправдание Парнелла не только отвечает понятиям братьев о справедливости и честной игре, но и является наилучшим исходом для британского истеблишмента. И как ни отвлекали его другие дела, он тем не менее вновь окунулся в расследование дела Парнелла – Пиготта.
Вскоре он обнаружил письмо, написанное Пиготтом за три дня до публикации «Парнеллизма и преступления» в «Таймс». Оно вбило последний гвоздь в гроб фальсификатора. Когда Пиготт выступил перед комиссией, занимавшейся Парнеллом, человек, которому поручили вести его допрос, королевский адвокат Чарльз Расселл, позднее лорд главный судья Англии, вооружился информацией, которую откопал Холмс.
Холмс также рекомендовал Расселлу попросить Пиготта сразу же написать на листке бумаги несколько слов. Одним из них было «колебание». Пиготт написал «коли́бание» – именно так это слово было написано в письмах Парнелла. Орфографическая ошибка выдала Пиготта с головой.
Он к тому моменту был уже сокрушен. Беспощадные вопросы Расселла выставили его негодяем и лжецом, каким он и являлся в действительности.
На следующий день, 25 января 1889 года, было назначено очередное заседание комиссии, и пытка перекрестного допроса продолжилась бы. Однако фальсификатор блистал своим отсутствием, бежав из страны. В конце концов его выследили в Мадриде, но, когда английские полицейские вошли в его номер в отеле, намереваясь продолжить допрос, он застрелился.
Парнелл, в немалой мере благодаря закулисной работе Холмса, был полностью оправдан. Он не только получил извинения с компенсацией от «Таймс», но и был встречен овацией (в которой главный тон задавал Гладстон), когда вошел в зал Палаты общин.
Глава пятая
«Вам следовало бы опубликовать отчет об этом деле»
Пока реальная жизнь Холмса с сопутствующей ей вереницей убийств, шпионажа и скандалов шла своим чередом, его поразительному бытию на печатных страницах предстояло вот-вот начаться. Если только Уотсон не привирает задним числом, мысль увековечить свершения своего нового друга возникла у него после первого же расследования, свидетелем которого он стал и которое описал позднее в «Этюде в багровых тонах».
– Воистину безупречно! – воскликнул я. – Ваши заслуги должны быть признаны публично. Вы просто обязаны опубликовать отчет об этом деле. Если вы этого не сделаете, то сделаю я.
– Как вашей душе угодно, – отозвался Холмс.
Вполне возможно, что Уотсон записал историю, приключившуюся в Лористон-Гарденс, вскоре после того, как Холмс открыл истинную причину смерти Дреббера, а затем Стэнджерсона, но, не представляя, как ее опубликовать, убрал рукопись в ящик своего стола в квартире на Бейкер-стрит. Теперь ему предстояла встреча с человеком, способным посодействовать публикации.
Принятое Уотсоном в последнюю минуту решение присутствовать на банкете врачей в Гилдхолле (лондонской ратуше) в ноябре 1885 года имело грандиозные последствия. За столом с ним рядом сидел доктор, приехавший в столицу из Саутси, вблизи Портсмута.
Это был молодой шотландец по имени Артур Конан Дойл, родившийся в Эдинбурге 22 мая 1859 года и происходивший из семьи художников и иллюстраторов – его дядя сотрудничал в сатирическом журнале «Панч», а дед был политическим карикатуристом.
Как католик, Дойл получил образование в школе иезуитов в Стонихерсте, а затем вернулся в родной город изучать медицину в Эдинбургском университете.
Б́ольшую часть жизни юного Дойла омрачило горькое падение его отца Чарльза Олтемонта Дойла, хронического алкоголика. Лишившись места на государственной службе, Дойл-старший годы и годы проводил в приюте для умалишенных или в мансарде фамильного дома – обуза для всех окружающих.
Окончив университет, Дойл недолгое время плавал судовым врачом на пароходе, курсировавшем между Ливерпулем и западными берегами Африки.
Затем он принял предложение сокурсника Джорджа Терневайна Бадда открыть совместную практику в Плимуте. Решение это оказалось катастрофическим. Бадд не только был шарлатаном с завиральными идеями о том, как возвращать здоровье пациентам, но и не стеснялся тратить чужие деньги, будто собственные. Дойл, к счастью, сумел вырваться из когтей Бадда и со временем открыть собственную практику в Саутси.
С первой же встречи Уотсон и Дойл обнаружили, что у них много общего. Шотландские предки Уотсона и то обстоятельство, что волей случая оба были связаны с Саутси, конечно, обеспечивало их темами для разговора.
Хотя это вряд ли выплыло при первой встрече, но в жизни обоих были схожие мрачные тайны. Оба знали, что такое алкоголик в семье. Пьянство сгубило старшего брата Уотсона. Характеристика, данная ему Холмсом в «Знаке четырех», хотя и представляла собой одну из эффектных демонстраций дедуктивного метода, мучительно точно подводила итог короткой и неудачной жизни Генри Уотсона:
Ваш брат был человек очень беспорядочный, легкомысленный и неаккуратный. Он унаследовал приличное состояние, перед ним было будущее. Но он все промотал, жил в бедности, хотя порой ему и улыбалась фортуна. В конце концов он спился и умер.
Отец Дойла утопил свой талант художника в алкоголе и после долгих лет в приютах и частных лечебницах умер в 1893 году.
Когда именно в тот вечер Уотсон впервые упомянул необычайного человека, с которым делил квартиру на Бейкер-стрит, мы узнать не можем. Дойл, однако, без сомнения, был сразу заинтригован. Ведь он не только старался преуспеть во врачебной практике, его вдобавок снедало желание стать писателем.
