Карл-Йоганн Вальгрен - Тень мальчика
– Извини, это по делу, – пробормотала она, поймав скептический взгляд Улы.
Прижала трубку к уху и слушала, поглядывая на детей, нетерпеливо ждущих у лифта. Им хочется поскорее домой, на Турсгатан, к своим игрушкам, к своим постелькам, в свою квартиру, где нет конкуренции со стороны полугодовалого младенца и где новая жена отца, в лучшем случае, не обращает на них внимания.
– О’кей, – сказала она, – поняла. Жена Клингберга… Давай еще раз… есть подозреваемый, розыск объявлен. Кто-то из близких?
– Нет. Посторонний.
– Имя знаешь?
– Да…
Так скажи!
– Данни Катц.
– Повтори…
– Данни Катц. Переводчик. Живет в Транеберге.
Подошел лифт. Дети опять ссорились: теперь не могли договориться, кому нажимать кнопку в кабине. Дверь в квартиру уже закрыта, Ула не озаботился даже попрощаться. Она нажала кнопку отбоя и присела на корточки.
– Вот что, ребятки. Случилась очень серьезная вещь. Сегодня вам опять придется переночевать у отца.
– Почему? Я хочу домой! У меня там бакуган!
– Сегодня не получится… Мне нужно срочно сделать одно дело. Рано утром за вами приеду. Можете завтра остаться дома, если хотите, ни в школу, ни в садик не ходить.
Запах кухонного чада исчез, теперь откуда-то запахло кофе. Никакой изоляции. Сколько развелось жуликов среди строителей… Можно поставить тысячу спенн, что Ула с Эрикой купили этот контракт по-черному.
Но вот кофе… она много бы отдала сейчас за чашку кофе, горячего бульона – чего угодно, лишь бы согреться, лишь бы не ощущать ледяной холод, лишь бы унять озноб.
Дети обреченно пошли к двери. Эве было очень не по себе, она души не чаяла в малышах. Лиза, девочка… не дай бог, ей придется когда-нибудь испытать то, что испытала в детстве ее мать. Не дай бог ей жить так, как жила она когда-то, в постоянном страхе и ожидании смерти. Этого она не вынесет.
Катц. Йорма Хедлунд. Далекие времена, когда она оказалась на самом дне, хотя была еще совсем ребенком. Всю жизнь старалась вытравить эту память, работала как сумасшедшая, лишь бы не оглядываться назад… и вот теперь жизнь возвращает ее к точке отсчета.
* * *На Центральном вокзале, как всегда, не протолкнуться. Люди отсидели свое в конторах, кто-то работал сверхурочно, и теперь торопятся в рестораны, пока еще не все забито. Здесь же, в кассовом зале, кучкуются подростки из пригородов. Люди. Хорошо. В такой толпе можно передвигаться относительно незаметно.
Он оставил угнанную «сьерру» на фабричной парковке на берегу залива в Альвике. Пользоваться ей сейчас опасно, да она ему и не нужна. Может быть, когда-нибудь понадобится, если ее до того времени не найдут.
Небольшой запас времени есть, но очень небольшой.
Он не помнил, когда был здесь в последний раз. Очевидно, провели большую реконструкцию. Общественный туалет стал похож на приемную министра: фигурно отшлифованные матовые стекла в дверях, дубовые панели на стенах. Похожие на гигантские грибы колонны в кассовом зале обрели жидкокристаллические экраны, беспрерывной чередой показывающие рекламу.
Он двигался в толпе, все время настороже, присматривался к малейшим движениям. Потоки людей накатывали, как волны в океане, спускались и поднимались на эскалаторах, конца им не было – пополнялись из бесконечных запасников огромного города. Агентов в штатском, по всей видимости, нет – на эти дела глаз у него, слава богу, наметан.
Прошел через турникет. Группа туристов стоит у пропускных автоматов и пытается понять, как они работают. Два нарика подпирают рекламную витрину «Оленса» – в ожидании Годо… И тут он наверняка не ошибается: типичные движения, осанка, тоскливый взгляд – кривая пошла вниз. Он и сам когда-то здесь околачивался, именно у этой витрины, ждал вечно запаздывающего дилера.
«Кикс», как ни странно, на том же месте, что и был. Магазинчик, где проститутки с Мальмшильнадсгатан покупали дешевую губную помаду: готовились к вечерней смене.
Еще пара наркоманов, группа худых и мрачных косовских албанцев, женщина с изрытым рубцами от угрей лицом долго смотрит в карманное зеркальце – изучает собственный макияж.
Данни достал из куртки фотографию – паренек из подземного гаража. Он был совершенно уверен, что находится в его ревире, иначе что ему делать там, в гараже, в двух шагах отсюда?
Он направился к нарикам у витрины. Те смотрели на него безразлично… Нет, не совсем безразлично. Один из них, смутно знакомый, посмотрел налево и сделал Катцу еле заметный знак.
Данни остановился. По эскалатору с Дроттнигсгатан спускалась стайка подростков, а за ними – два шпика.
Катц попятился. Отошел на несколько метров и втиснулся в поток пассажиров.
Подошедший поезд как раз выплюнул новую лавину, и людская масса поволокла его к эскалатору.
Уже объявили розыск? С портретами и прочими атрибутами, согласно инструкции?
Наркоманы внезапно исчезли. Данни не заметил, когда именно, – их просто нигде не было. Почувствовали, что назревает облава, – и испарились. Он посмотрел на эскалатор с другого входа, от «Оленса». Еще трое в штатском. Их ни с кем не спутаешь – двое мужчин и женщина в спортивном костюме.
Катц попятился и, расталкивая людей, сдвинулся на правую сторону эскалатора. На него ворчали, кто-то даже толкнул, и он чуть не упал. Оглянулся – полицейские исчезли. Нет, вон спина. Этот пошел на Платтан[5].
Значит, охотятся не за ним. Пока, по крайней мере.
Через пять минут клюнуло. Вокзал – настоящий притон, и как с этим ни борись, все постоянно возвращается на круги своя. Наркоманы и проститутки, как муравьи, – их гонят, выкуривают, устраивают облавы, но толку никакого: полиция исчезает, и все идет по-старому.
Он увидел ту самую женщину с карманным зеркальцем. Проститутка, понял Катц, подойдя поближе. Работает на улице, а сюда пришла ради необходимых гигиенических процедур. К тому же оказалась намного моложе, чем ему показалось поначалу.
Она сразу узнала паренька на снимке – знаю, сказала она, но не видела уже около месяца. Бомж. Зимой жил в доме призрения на Фридхемсплане, она тоже там ночевала, но его выгнали – принес с собой наркоту. Он такой… нелюдимый, гуляет сам по себе.
Она посмотрела на снимок еще раз.
– Юнас… – Голос расхлябанный, неустойчивый, тоже, видно, сидит на игле. – Его все называют Юнас. Сам понимаешь, никто не знает… может, его зовут и по-другому. У парня не все шарики на месте, к тому же он почти глухой. Даже социалка с ним не справляется. На него находит. Никогда не знаешь, чего ждать. У него, говорят, СПИД.
– А у кого покупает?
– А вот этого я не знаю.
– А где он ошивается, когда не в ночлежке?
– Здесь где-то. – Она пожала плечами. – Поищи на Платтан. Еще говорили, в каком-то брошенном доме за городом. Или спит в туннелях. Я же сказала – с людьми у него не получается.
– Какие туннели?
– Клара-туннель. Как крыса, ей-богу…
Она опять достала зеркальце и начала румянить восковые щеки. Грубые поры на коже… он внезапно увидел шрамы от залеченных угрей, как через лупу, словно когда-то ей выстрелили в лицо из дробовика… Морщины в углах рта и глаз – выглядит лет на двадцать старше, чем на самом деле.
Уже за полночь Катц вошел в туннель к Центральному мосту. Выбрал вход с Ваттугатан. Движения почти не было. Кратчайший путь – через погост церкви Святой Клары, мимо часовенки, где община днем раздавала бесплатную похлебку для бездомных. Вход в туннель забран железной решетчатой дверью, но она всегда открыта на случай экстренной эвакуации.
Холодный свет ламп дневного света освещает серую бетонную трубу. Под потолком с тихим ворчанием медленно, почти незаметно вращаются мощные вентиляторы. С правой стороны нечто вроде узкого тротуара – его используют рабочие для текущего ремонта.
Из-за поворота вынырнул автомобиль. Ослепил светом фар. Водитель, очевидно, увидел его и сменил полосу движения – подальше от греха. В пятидесяти метрах на стене – желтый плакатик с черными буквами: телефон экстренного вызова. И стрелка. Катц прибавил шаг.
Ангела. Понять невозможно. Только что они встречались, она разговаривала с ним, а теперь ее нет. Нет границы между жизнью и смертью. Может быть, и есть. Человек долго болеет, сегодня он еще жив, а завтра приходит понимание – нет, я уже не жив. Я мертв. Может быть. Но не в этом случае. В этом случае границы нет, и оттого еще более непостижимо.
Он дошел до первой телефонной ниши – неглубокая, примерно метр на два. Там никого не было. Голая лампочка на потолке – обычная лампа накаливания. Бомжи выкручивают эти лампы из патрона, когда спят. На полу валяется окровавленный тампон, а прямо под телефоном – смятая пивная банка.
Прошло сразу несколько машин с шумом, многократно усиленным эхом пустой пятиметровой бетонной трубы. В тридцати метрах – еще одна ниша, но там темно. Он зажег бессознательно захваченный в квартире карманный фонарик. Пожилой дядька спит в спальном мешке на матрасе из гофрированного упаковочного картона. У ног – пластиковый пакет со всем его имуществом.
