Никки Френч - Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник
– Не надо было мне так говорить.
– Ничего страшного. В конце концов, это правда.
– Я ничего такого не имела в виду. Дело вообще не в том, кто виноват. Не делай такое лицо.
– Какое?
– Как будто ты сейчас заплачешь.
– А что плохого в слезах? – спросил Алан и сам удивился. – Почему я не могу заплакать? Почему нельзя заплакать тебе?
– А я плачу, если хочешь знать. Когда остаюсь одна.
Он взял ее за руку и покрутил обручальное кольцо у нее на пальце.
– У тебя тоже есть от меня секреты.
– Надо было больше об этом говорить. Но я до сих пор верю, что все будет хорошо. Многие женщины ждут долгие годы. А если ничего не получится, то, возможно, мы решим усыновить ребенка. Я еще достаточно молода.
– Я всегда хотел собственного сына, – тихо, словно разговаривая с самим собой, возразил Алан. – Об этом я сегодня и говорил. То, что у меня нет детей… Мне не просто грустно от этого, я начинаю думать, что со мной что-то не так, что я – бракованная деталь. Словно внутри меня не доделали – и теперь все это ринулось туда, чтобы заполнить пустоту. – Он остановился. – Какая глупость, правда?
– Вовсе нет, – возразила Кэрри, хотя ей очень хотелось закричать: «А как же я? Мой сын, моя дочь? Я была бы хорошей матерью!» – Продолжай.
– Это несправедливо. И в отношении тебя тоже. Я подвел тебя, и я не могу ничего исправить. Наверное, ты жалеешь, что вообще познакомилась со мной.
– Нет.
Хотя, конечно, иногда случалось, что она думала о том, насколько легче жить с мужчиной другого типа: уверенным в себе и обладающим качественной спермой, которая могла бы подняться по ее трубам, как лосось по реке. Она поморщилась. Эти два качества, похоже, неотъемлемо связаны друг с другом, но она понимала, что это неправильно. Алан ни в чем не виноват.
– Все буквально выплеснулось из меня, я даже не знал, что думал о подобном. Я немного боюсь своего психолога, но почему-то у меня получается говорить с ней на такие темы. Вскоре возникло ощущение, что я не с человеком разговариваю. Я как будто ходил по дому, в котором никогда прежде не был, находил разные предметы, поднимал их и рассматривал – словом, бродил у себя в голове. А потом я понял, что говорю ей…
Алан замолчал и провел рукой по лбу. Он внезапно почувствовал, что ему нездоровится, что он задыхается.
– Что? – спросила Кэрри. – Что ты ей сказал?
– У меня все время стоит перед глазами одна картина… Понимаю, это звучит ненормально… Она кажется такой реальной, словно я смотрю на нее и вспоминаю… Во всяком случае, я ничего не придумываю. Словно все происходит со мной на самом деле.
– Что происходит? Какая картина, Алан?
– Я и мой сын, вместе. Маленький пятилетний мальчик с ярко-рыжими волосами, веснушками и широкой улыбкой. Я вижу его четко, словно наяву.
– Ты его видишь?
– И я учу его играть в футбол. – Он указал в сторону садика за домом, который в последнее время совершенно забросил. – У него все прекрасно получается, он держит мяч под контролем, и я так им горжусь! И собой тоже: тем, что я такой классный и делаю то, что должен делать каждый хороший отец. – В груди у него болело, словно он пробежал длинную дистанцию. – А ты стоишь у окна и смотришь на нас.
Кэрри не ответила. По щекам у нее катились слезы.
– В последнее время у меня не получается выкинуть эту картинку из головы – иногда я и не хочу ее выбрасывать, а иногда думаю, что сойду из-за нее с ума. Доктор спросила меня: как я считаю, может, на самом деле я вижу в этом мальчике себя в возрасте пяти лет, этот мальчик все еще живет во мне, и я хочу его в каком-то смысле спасти? Но все совсем не так. Я вижу своего сына. Нашего сына.
– О боже…
– Того, которого мы ждем.
Так происходит всегда. Всегда наступает момент, когда ты просто знаешь. Знаешь, и все тут. После стольких месяцев наблюдения, ожидания той минуты, когда приманка сработает и леска задергается; после долгих месяцев терпения и осторожности, размышлений, возможно ли то или это; долгих месяцев, когда ты заставляешь себя с надеждой смотреть в будущее и не позволяешь себе пасть духом, – неожиданно все получается. Нужно быть просто готовым к успеху.
Он маленький и тощий, возможно, выглядит младше своих лет, хотя трудно сказать. Сначала он сторонится одноклассников; взгляд у него постоянно бегает: он надеется, что кто-то позовет его. Он одет в джинсы, которые ему великоваты, и толстую куртку почти до колен. Подходит ближе. У него круглые карие глаза и круглые медные веснушки. На голове у него серая шерстяная шапка с кисточкой, но потом он снимает ее, демонстрируя волосы – огненно-рыжего цвета. Это знак, дар, идеал.
Теперь вопрос только во времени. Все нужно сделать правильно. Другого такого же идеального не найти.
Глава 12
Джозефу нравилось так работать. Клиенты были далеко и приезжали посмотреть, как идет ремонт, примерно раз в две недели, так что бóльшую часть времени он мог жить в их квартире. И обедать там же, если хотелось. Раньше он чаще всего работал в составе бригады, и чаще всего ему там тоже нравилось: все эти люди разных специальностей – штукатур, плотник, электрик – напоминали семью, члены которой ругались, дрались и пытались ужиться друг с другом. Но теперь он ощущал себя почти как в отпуске. Он мог работать, когда вздумается, даже посреди ночи, когда на улице темно и необычно тихо. А днем – иногда, например, в такой день, как сегодня, когда в районе двух часов у него отяжелели веки, – он откладывал инструменты в сторону и ложился спать. Закрывал глаза и сначала думал о том, как заделать дыру в потолке, сколько всего придется убрать, чтобы избавиться от поломанных досок и потрескавшегося гипсокартона, а затем, без всякой на то причины, перескакивал мыслями к своей жене Вере и мальчикам. Он не видел их с лета. Он размышлял над тем, чем они сейчас занимаются, но постепенно их образы блекли и стирались, словно медленно уходили в туман, так что он не мог точно сказать, когда именно они исчезли из виду… а потом он засыпал и видел сны, которые не сможет вспомнить, когда проснется, потому что он всегда забывал сны.
Сначала он решил, что голос – часть его сна. Голос принадлежал мужчине, и прежде чем он сумел разобрать значение слов, он уловил их печаль, печаль и боль, и это показалось ему странным как для мужчины. Затем, после паузы, зазвучал другой голос, уже знакомый ему. Это был голос женщины снизу, врача. Джозеф поднял руку и ощутил грубую поверхность ДСП под пальцами. Увидел у себя над головой нестерпимо яркий свет, льющийся из дыры в потолке, и медленно, с трудом, понял, где находится: на полу в ее комнате. Услышав эти два голоса – дрожащий мужской и спокойный, ровный женщины, – он почувствовал тревогу. За стеной звучало признание, то, что больше никто, кроме врача, не должен был слышать. Джозеф поднял голову и посмотрел на стремянку. Если он сейчас попробует подняться на верхний этаж, его услышат. Лучше просто лежать и надеяться, что скоро все закончится.
– Моя жена рассердилась на меня, – признался мужчина. – Мне показалось, что она ревнует. Она хотела, чтобы я рассказал ей, о чем мы с вами говорили.
– И вы так и поступили? – спросила Фрида.
– Отчасти, – вздохнул мужчина. – Я изложил ей версию нашего разговора. Но когда я начал рассказ, то неожиданно понял, что на самом деле не открыл вам всего.
– И чего именно вы мне не открыли?
Последовала долгая пауза. Джозеф слышал, как бьется сердце. Он чувствовал, что от него исходит запах перегара. Как они умудряются не слышать его или не улавливать его запах?
– Я действительно могу говорить здесь обо всем? – уточнил мужчина. – Я спрашиваю, потому что, когда я говорил с Кэрри, я понял, что всегда существует некий предел тому, что я могу сказать. То есть я могу говорить ей только то, что, как предполагается, мужья говорят женам; а когда я встречаюсь с другом, то могу говорить с ним только о том, о чем принято говорить с друзьями.
– Здесь вы можете говорить все, что угодно. Здесь нет никаких границ.
– Вы просто решите, что это глупо…
– Мне все равно, глупо это или нет.
– И вы никому не расскажете о том, что услышали?
– Зачем мне это?
– Вы обещаете?
– Алан, моя профессия обязывает уважать вашу частную жизнь. Если только вы не признаетесь в совершении серьезного преступления. Или в планировании его.
– Я признаюсь в плохих чувствах.
– Тогда скажите мне, в чем они заключаются.
Джозеф подумал, что пора, пожалуй, закрыть уши ладонями: информация явно для него не предназначалась. Но он так не сделал. Просто не смог заставить себя. Он хотел знать. В самом деле, кому от этого будет хуже?
– Я много думал, – снова заговорил мужчина. – Я говорил вам о своем желании иметь ребенка. Сына. Так почему бы мне просто не пройти курс лечения от бесплодия и не принимать регулярно «Виагру»? У меня чисто медицинская проблема, она не имеет никакого отношения к рассудку.
