Патрик Квентин - Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)
– Убийство вступило в смертельную схватку с санскритом, – заметил Мартин, присаживаясь рядом с письменным столом Эшвина.
– Да. Похоже, мне следовало бы оценить ваши ватсоновские способности выше, нежели знание Махабхараты.
– Одно утешает… – Мартин видел, что доктор Эшвин не в том настроении, чтобы с ходу начать говорить о деле. Нужно немного поболтать о чем-нибудь постороннем. – Убийство и санскрит – уникальное сочетание.
– Вот тут, мистер Лэм, вы глубоко заблуждаетесь. – Кажется, Эшвин был рад возможности повещать немного ex cathedra. – Помните Юджина Эрама? Одно из самых необычных, в смысле своего раскрытия, убийств в мировой истории, на удивление красочно описанное Томасом Гудом[66].
– Необычное по раскрытию? – переспросил Мартин. – Насколько я помню, Эрам был кем-то вроде филолога, а что касается убийства, я всегда считал, что раскрыть его удалось только потому, что кто-то обнаружил скелет его жертвы.
– Понимаете ли, мистер Лэм, случай Эрама – зеркальная противоположность тому, с чем мы имеем дело в Беркли. Там убили того, кого хотели, а вот труп нашли не тот. Иными словами, тело жертвы Эрама было найдено только после того, как возникли определенные подозрения и были начаты поиски, вызванные обнаружением скелета, который так и не был опознан и не имел никакого отношения к преступлению. Что касается филологии, то это просто смешно: заслуги Эрама в этой области были явно преувеличены, скорее всего, потому, что он оказался ко всему прочему убийцей (не сомневаюсь, что ваш любитель вечеринок мистер Моррис, соверши он какое-нибудь тяжкое преступление, попал бы в один ряд с Эрамом и Эдвардом Рулоффом[67] как «просвещенная» личность); тем не менее, мистер Лэм, Эрам подрывает ваш тезис, будто убийство и санскрит представляют собой уникальное сочетание. А помимо того, Джордж Борроу[68], обладавший кое-какими, пусть и невеликими, познаниями в санскрите, – неважно, что бы кто ни думал о целях использования этих познаний, – описывает в одной из своих книг несколько встреч с Джоном Тертеллом.
– Тертеллом?
– Названия книги не помню, спросите доктора Грисуолда, он куда больший борровиец, чем я, если, конечно, так можно сказать.
– Борровианец, – предложил свой вариант Мартин.
– Тертелл – кебмен и, в общем, заурядный убийца, и сегодня о нем вспоминали бы, в основном, благодаря Борроу, если бы его преступления не пробудили вдохновение одного поэта. Тертеллу повезло меньше, чем Эраму, имя его в анонимном стихотворении не звучит, но все четверостишье представляется мне образцом лаконизма:
Ему воткнули в горло ножИ вышибли мозги.Обыкновенный мистер БошРасстался с жизнью вмиг.
Довольный одобрительной реакцией Мартина на этот поэтический шедевр, Эшвин откинулся на спинку своего вращающегося стула и допил виски. Затем какое-то время значительно помолчал, открыл новую пачку сигарет, протянул Мартину, закурил сам и выпустил изо рта большую струю дыма.
– В субботу, – заговорил он, – я уходил от Грисуолда в тревоге, и она не прошла и поныне. Эти две ночи я почти не спал, выкурил больше сигарет, чем положено, и выпил раблезианское количество виски. Повторяю, мне очень не по себе. Какие-нибудь новости есть?
Мартин кратко описал рутинную процедуру опознания, заметив под конец, что Курт вспомнил свой разговор с четой Лешиных, но ничего такого особенного отсюда не извлечешь.
– Что ж, мистер Лэм, если в нем, в этом разговоре, нет каких-то неведомых нам глубин, приходится признать, что мы топчемся на одном месте. Вы предложили несколько толкований этого эпизода, самым правдоподобным кажется, конечно, что он не значит ровным счетом ничего. Правда, может быть еще одно предположение – мистер Росс лжет.
– Да зачем ему это?
– А я-то думал, что это вам прежде всего должно было прийти в голову. Это ведь вы сразу заподозрили мистера Росса!
– Да, но мы вместе полностью отмели эту версию. Только… – Мартин осекся.
– Да?
– Вы хотите сказать, у Курта мог быть какой-нибудь другой мотив? Что он скорее, чем кто-либо иной, может оказаться виньяром?
– Ничего подобного, мистер Лэм, сказать я не хочу. Мне просто интересно было узнать, допускаете ли вы такую возможность. Как я уже говорил, блокнот убедительно свидетельствует, что виньяры здесь ни при чем… или, как вы предпочитаете изъясняться, их надо смыть с картины. Теперь я возвращаю вам вашего мистера Росса; впрочем, мне кажется, вы и так слишком сильно его обидели, этого несчастного молодого человека, и совершенно зря.
– В таком случае, кто же, по-вашему…
– Мистер Лэм, я сейчас пребываю в таком состоянии, когда ничто не кажется мне очевидным – кроме того факта, что все идет не так, как нужно. Кто бы ни отравил Пола Леннокса – Лешины, мисс Вуд или, что представляется наиболее вероятным, мистер Брюс, убийство доктора Шеделя по-прежнему является загадкой. Зачем мистеру Ленноксу понадобилось с таким тщанием выстраивать себе алиби на тот вечер, когда его должны были убить, – ведь его куда легче было бы просто сфабриковать? И зачем ему понадобилось столь пространно излагать сомнительную историю какой-то захудалой швейцарской секты? Во всем этом нет решительно никакого смысла.
Наконец, есть еще один, главный, вопрос: почему убийца сменил род оружия? Не остановиться после сокрушительной неудачи, продолжить кровавое дело – для этого требуется сильная преступная воля. А тут еще… Криму нравился стрихнин, и он был ему верен. Джек Потрошитель ловко орудовал ножом и никогда от него не отказывался, какую бы ерунду ни мололи те, кто утверждает, будто он сам превратился впоследствии в доктора Крима[69].
Вы скажете, что оба они – преступники-безумцы, одержимые idée fix. Но возьмите Смита Убийцу жен в ванной (который, пожалуй, заслужил титул Смита Смитов даже больше, чем великий Сидни), возьмите доктора Причарда, Лидию Шерман, Сару Джейн Робинсон, «Ангела Смерти» Топпан, возьмите даже прославленную Лиззи Борден[70], чье единственное отличие от мистера Боша – если верить стишку – заключается в том, что в одном случае было нанесено сорок ударов, а в другом сорок один. Так что же, спрашиваю я вас, заставило нашего убийцу отказаться от ледоруба в пользу стрихнина?
– Большинство упомянутых вами людей, – возразил Мартин, – как раз и были пойманы потому, что всегда действовали одним и тем же способом. Уж Крим, Смит и Причард – это точно. Джеку Потрошителю, правда, удалось уйти от правосудия. Может, наш убийца учел их опыт?
– Не проходит, мистер Лэм. Что же получается – он варьирует свои действия, но в обоих случаях оставляет на месте преступления один и тот же знак?
Мартин задумался.
– Если есть причина, по которой убийство должно было состояться на репетиции моей пьесы, то стрихнин оставался единственной возможностью. На глазах у зрителей на сцену не поднимешься, ледоруб в ход не пустишь. Либо убийца неожиданно получил доступ к яду, которого у него не было при первой попытке.
– Что ж, и то, и другое звучит правдоподобно, и все же… Мистер Лэм, можно попросить вас принести мне экземпляр пьесы? А ну как в ней обнаружится какая-нибудь подсказка, то, что мы просмотрели?
– Видит бог, подсказок там полно, но не в том смысле, какой вы имеете в виду. Впрочем, извольте, принесу.
– Хорошо. А вот, интересно, верно ли говорят, что убийства происходят в голове убийцы?
– Это еще как следует понимать?
– Наш Икс совершил одно случайное и одно преднамеренное, необходимое (с его точки зрения) убийство. Пока он находится в относительной безопасности, если только сержант Каттинг не скрывает чего-то такого, что могло бы безусловно открыть путь к раскрытию обоих преступлений (несколько противоречивая фраза, вы не находите?) И вот, если эта кажущаяся безопасность подтолкнет его к мысли избавиться от кого-то еще, кто мог бы представлять для него угрозу…
– Это крайне маловероятно.
– Иллюзия полной безопасности может привести нашего Икс к весьма необычному преступлению. – Доктор Эшвин зловеще улыбнулся. – Хотя я совершенно не верю в виньяров или по крайней мере в их тайную деятельность в Беркли, мне, тем не менее, кажется, что мистер Уортинг не зря обратился в полицию с просьбой обеспечить ему охрану. Его убийство в глазах любого станет бесспорным доказательством существования секты, ибо кому еще может прийти в голову мысль убить такого невинного простака?
– Видит бог, мне как раз она-то довольно часто и приходила, – пробормотал Мартин.
– Мистер Лэм, я выдвигаю гипотезы ради того, чтобы поразвлечься, ну и чтобы скрыть тревогу. Полагаю, мы можем быть уверены, что Семеро с Голгофы расправились с последней своей жертвой.
В этом выказывании доктор Эшвин был прав примерно наполовину.
На протяжении четырех дней, последовавших за этой встречей в понедельник вечером, никаких событий не произошло. Мартину нанес еще один визит сержант Каттинг, понравился он ему на этот раз больше, чем прежде, ответил на множество вопросов, особенно касающихся возможной связи между Полом Ленноксом и доктором Шеделем – сержант явно начал несколько серьезнее воспринимать Семерых с Голгофы. Мартин был на двух занятиях по санскриту, более или менее успешно справившись под конец с чтением эпизода «Нала»; однако же его общение на этих занятиях с доктором Эшвином свелось всего-навсего к разговорам о таких предметах, как соотносительный вклад Райдера Хаггарда и Эндрю Лэнга в работу над совместно написанным ими романом «Мечта мира» или удивительные успехи не по возрасту развитой Элизабет. «В школе она объясняет соученикам, что такое санскрит, – писала ее мать. – Я сама слышала, как она говорит одной девочке: «произносится нана нана нана» – и это язык!».
