Патрик Квентин - Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)
– Мне нравится, – сказал он, проскользнув между двумя севильскими кавалерами и при этом едва не споткнувшись об их неловко болтающиеся на поясе мечи. – О самой пьесе, как вы, возможно, помните по нашим семинарским занятиями, я не особенно высокого мнения, но ваш перевод хорош.
– Спасибо, – поблагодарил Мартин. – От вас это особенно приятно слышать. И даже если это не Большая Литература, о которой говорят на семинарах, спектакль представляется мне удачей.
Доктор Грисуолд понимающе улыбнулся.
– Согласен с вами, мистер Лэм, – подхватил доктор Лешин, – все это очень интересно. Я почти ничего не знаю об испанском театре, но эта штука меня захватила.
– А вы что скажете, миссис Лешина?
– Главным образом, что меня приятно удивила игра мистера Леннокса.
Мартин удержался от нескольких замечаний разом.
– Меня тоже, – согласился доктор Грисуолд. – Правда, мой театральный опыт в качестве преподавателя сводится к тому, чтобы держать себя руках во время кафедральных собраний.
К группе, собравшейся у стола с реквизитом, присоединились Синтия, Алекс и Мона. Синтия была явно возбуждена, и даже Алекс не оставался равнодушным.
– Просто слов не нахожу, Мартин! – выдохнула Синтия. – А Пол – это что-то невероятное. Согласны, миссис Лешина? – добавила она с явным вызовом.
– Да, мистер Леннокс по-настоящему удивил меня, – откликнулась жена профессора.
– А меня удивляете вы, миссис Лешина, – несколько слащаво сказала Синтия.
Мартину стало не по себе. Его знакомые передвинулись немного в сторону, уступая место другим зрителям, тоже рвущимся на сцену, и ему почудилось, что движение это происходит вокруг одной оси – прямого противостояния двух этих женщин. Хорошо, подумал он, что Пол пошел отдохнуть в гримерку.
Напряжение разрядил доктор Грисуолд.
– Я давно говорю Мартину, – повернулся он к доктору Лешину, – пора ему попробовать перевести Лопе де Вегу. Fuenteovejuna[58] самым печальным образом пребывает в забвении, хотя социологический интерес этой пьесы…
Послышался звон бьющегося стекла. Мартин обернулся и увидел, что один из стоявших на столе двух бокалов упал на пол.
– Вот черт! – воскликнул он. – Кто это у нас тут такой ловкий?
– Мистер Лэм!.. – Миссис Лешина приподняло брови и укоризненно посмотрела на него.
– Извините. В такой суматохе и впрямь на людей бросаться начинаешь. Ладно, неважно. В этой сцене нужен только один стакан, так что хватит и оставшегося. Другой только для виду. Но на репетиции такие мелочи чертовски раздражают.
– Все заняли свои места! Начинаем третий акт.
Повинуясь команде невидимого кукловода, зрители потянулись в аудиторию. Мона, которая за все это время так и не произнесла ни слова, немного задержалась.
– Ты приносишь удачу. – Мартин слегка коснулся ее ладони.
– Я рада. – Она спустилась со сцены.
Мартин остановился взглядом на разлетевшихся по полу осколках и красноватой лужице воды, которую публика должна была принять за шерри. Услышав какой-то треск за спиной, он повернулся, но у стола никого не было. Или все же был кто-то? На некое неуловимое мгновенье этот случайный эпизод почему-то сильно задел Мартина – возможно, просто потому, что отвлек от главных забот этого вечера.
Но волноваться нужды не было. Слова Мартина вполне соответствовали действительности. Уцелевшего бокала оказалось и впрямь вполне достаточно.
Первая короткая сцена третьего акта, в которой Мартин в роли Дона Феликса выслушивает признание своей сестры Эльвиры и дает клятву отомстить ее обидчику, прошла на высокой драматической ноте. Публика забыла, что это репетиция, и перестала сдерживаться; все наслаждались Театром в самом высоком смысле этого понятия и замерли в предчувствии приближающейся смерти, тень которой витала над сценой.
Когда свет начал гаснуть и Мартин ушел со сцены, последовали дружные аплодисменты. Стоявший за кулисой Пол схватил его за руку.
– Здорово, Мартин!
– Сам удивляюсь, – признался тот. – Если бы только додержаться до сцены с удушением…
– Знаешь, я никогда в жизни так не переживал, как нынче вечером. Если это и есть театр, пусть и любительский, то к черту преподавание истории.
Сцена вновь начала освещаться – акт третий, сцена вторая, место действия – комната в родовом доме Дон Жуана. Актер, играющий комедийную роль его слуги, уже успел вызвать веселый смех при своем появлении.
– Ну что ж, – сказал Пол, – пора. Он крепко пожал Мартину руку и зашагал в сторону сцены. Мартин восхищенно посмотрел ему вслед. О резонах Эшвина он и думать забыл.
Диалог Дон Жуана и слуги. Не без сальностей, но и он вызвал смех. Помощник режиссера громко постучал по деревянной доске, и слуга покинул сцену. Монолог Дон Жуана – драматический момент, вызвавший едва ли не импульсивные аплодисменты. Возвращается слуга, с ним Дон Феликс. Слуга вновь удаляется. Начинается ключевая сцена всей пьесы.
Краткий обмен репликами между Дон Жуаном и Доном Феликсом прошел вполне благополучно; но затем наступил деликатный момент.
Хоть, по твоим словам, пришел меня убить ты, —
декламировал Пол – Дон Жуан, —
Пред тем, как умереть, давай просушим горло.Ведь шерри – это кровь Севильи уроженца.Так окажи же честь коль не душе моей,То винным погребам.
После какового высказывания он должен был взять со стола один бокал, а другой жестом предложить Дону Феликсу. Так Пол и сделал: небрежно взял свой бокал и гостеприимным жестом указал на пустой стол. По аудитории пробежал шепоток удивления.
О, если бы я знал, что это только шерри, —
не обращая ни на что внимания, ответствовал Мартин, —
Но смерть скрывалась в винах и покрепче.
Мгновенное недоумение публики прошло, и сцена продолжилась. Одним смертоносным глотком Пол опорожнил бокал с его похожим на шерри содержимым и разразился длинным монологом, великолепной тирадой, – глядя в лицо смерти, которой грозил приход Дона Феликса, он по-прежнему высмеивал добродетель и восславлял порок и нераскаянность. При всей энергии, с какой Пол произносил ее, Мартин заметил, что страх сцены, о котором они говорили перед спектаклем, становится, как ни странно, все более ощутимым. Зрачки у Пола расширились, руки дергались, все тело била какая-то непонятная дрожь.
Наконец монолог, длившийся целых четыре минуты, оборвался, и Мартин с гневным рыком отбросил в сторону меч.
Зловонной кровью не оскверню клинок свой!Нет! Я лучше вырву лживый твой язык!
И, накинувшись на Пола, он вцепился ему в горло.
Удушение всегда трудно играть на сцене. Душитель должен всем своим видом показывать, что прилагает максимум усилий, хотя на самом деле не напрягается нимало, а жертва, извиваясь в конвульсиях, должна изображать покорство судьбе. В ходе прежних репетиций Мартин просто привык играть злобную, рвущуюся наружу ярость, предоставляя все остальное на долю Пола.
Сегодня он был великолепен. Все члены его в какой-то момент задергались – и тут же застыли. Голова откинулась назад, и даже черты лица исказились. Мартин сначала подумал, что дело все в освещении, но нет, щеки Пола посерели и ввалились, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.
Готовясь произнести финальные строки – формулу свершившегося отмщения, – Мартин выпустил тело, и оно скорчилось в позе, которую раньше Пол на репетициях никогда не принимал. Выглядело это одновременно гротескно и жутковато: торс походил на выгнувшееся дугой удилище, оба конца которого упираются в пол: один конец – голова жертвы, другой – пятки. Было в этой позе смерти что-то до странности убедительное и в то же время несколько шокирующее.
Изображая злорадную реакцию убийцы, свершившего правое дело, Мартин отступил от тела. Свет начал постепенно гаснуть, но сама сцена четко запечатлелась в его сознании. Он видел ужасную неподвижность трупа и застывшую на лице макабрическую улыбку – еще одно новшество в игре Пола, где сатира и небыль сливаются с жуткой действительностью. На миг Мартин ощутил полную правдивость всей этой финальной сцены. Возникло ощущение, какого раньше он не испытывал, – абсолютного слияния актера и роли. Он, Мартин, был Доном Феликсом, убийцей. И еще в глаза ему бросились две различные и равно случайные детали. Самоновейшая трубка Пола выпала во время борьбы из кармана и валялась теперь на полу, под изогнутым телом, а на столе, там, где стоял бокал, белел клочок бумаги, которого не значилось ни в каком реквизите.
Свет окончательно погас. Наступила полная тишина, которую оборвал взрыв аплодисментов, какого обычно не услышишь от такой крохотной аудитории. Свет убывал так медленно, что Мартин все еще смутно улавливал контуры окружающего. Он видел, что Пол расслабился, странная неподвижность прошла, но он по-прежнему лежал на полу. Мартин удивленно шагнул в его сторону. Позади послышался шум – это рабочие сцены убирали декорации. Он склонился над Полом, не зная толком, что ожидал увидеть.
