Майкл Иннес - Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник)
Следующее послание, адресованное мистеру Гилби, содержало пару строк из «Тита Андроника», которые лишь повторяли мысль о мести.
И прошепчу им имя страшное свое:То месть, она заставит всех обидчиков дрожать.
Слово «обидчик», сделало послание чуть более конкретным. Тем не менее именно на этом послании мистер Эплби задержался, чтобы задаться очень важным вопросом: зачем все эти послания? Они производили неодинаковый эффект. Зачем преступник, столь аккуратный в своих «демонстрациях», отправил целых пять посланий с различной степенью воздействия? Ответ мистера Эплби, разумеется, оказался точным: разнообразие посланий представляло собой вызов. Преступник как бы заявлял: «Смотрите, сколько посланий я могу отправить, и всякий раз по-иному, и все мне сходит с рук». Но кроме вопроса «Зачем столько много посланий?» существовал еще один вопрос: зачем именно эти послания?
И именно этому вопросу следовало стать главенствующим после следующего послания, прозвучавшего из диктофонного аппарата доктора Банни: «Я не крикну: Гамлет, отомсти!» Способ доставки этого послания был эффектным, однако само послание кажется бессмысленным. В свете последовавших событий какую цель могло преследовать подобное «отречение»? И тут я должен сказать, что мне стыдно за себя. Мне не удалось сразу же определить источник этого послания. И с каким-то упрямством, которое, возможно, вызовет сочувствие у профессора Маллоха, я отказался от поиска источника. Я не придал этому делу особого значения и не собирался терпеть поражение по поводу того, что я знал наверняка. На самом же деле фраза «Я не крикну: Гамлет, отомсти!» происходит из стихотворения Сэмюеля Роулендса «Ночной ворон». Я вспомнил об этом в тот момент, когда случайно взглянул на телеграмму Нейва, отправленную им сегодня утром под наблюдением полиции и отменявшей прием пациента. Обычно телеграммы подписываются только фамилией, но поскольку у Нейва есть брат, тоже занимающийся медициной, он расписывается иначе. Я взглянул на подпись «Р. Нейв» и сразу же почувствовал, что тут кроется нечто, похожее на анаграмму.
Воцарилось недолгое молчание. Питер Марриэт, слишком зачарованный происходящим, преодолел свою застенчивость и спросил:
– Скажите, пожалуйста, а что такое анаграмма?
– Когда вы из букв одного слова или нескольких слов, путем их перемещения, получаете другое слово. Здесь же я обратил внимание на согласные «р», «н» и «в» в подписи «Р. Нейв», – нравоучительно ответил Готт, – и, меняя их местами, получается «в», «р» и «н», то есть те, из которых складывается слово «ворон». Другими словами, Нейв – хотя и весьма изощренным способом, что характерно для нынешних психоаналитиков – поставил свою подпись под двумя из пяти изначальных посланий. На самом деле под тремя. Ворон охрип, цитата из «Ночного ворона». И второй отрывок из «Макбета», который прозвучал ночью из радиограммофона и который я выключил перед словами не о вороне, а о карканье и «грачином лесе». Когда нынче вечером мистер Эплби сообщил мне, что получено шестое послание, я смог дословно разгадать его. Поскольку было одно послание, самое меткое из всех, которое не поступило: послание, где ворон, месть и «Гамлет» связаны воедино. Большинство из вас помнит, что я имею в виду: восклицание Гамлета в пьесе «И ворон, каркая, ко мщению зовет». Мистер Эплби почти ждал дальнейших посланий. И эти слова Гамлета были сказаны ему по телефону несколько часов назад. Звонок, как смог сообщить ему телефонист из коммутатора, был сделан из комнаты Нейва. Когда мистер Эплби ринулся туда, он обнаружил рядом с телефоном принадлежавший Нейву томик Шекспира, открытый на той самой странице. На полсантиметра ниже этой строки экспресс-анализ выявил свежий отпечаток указательного пальца правой руки Нейва. Это стало концом – или совсем не концом – дела. Повторяю, в Нейве присутствовало нечто, что не позволило убийце скрыться. Он дал полиции ниточку, и когда расследование, казалось, застопорилось, снова подбросил улику. «И ворон, каркая, ко мщению зовет».
* * *Готт слегка переменил позу.
– Я сказал – совсем не концом дела. Даже на этой стадии существовала загвоздка. Но прежде чем перейти к ней, позвольте мне вкратце изложить то, что, по моему мнению, произошло, и рассказать о некоторых важных моментах, которые я еще не упомянул, например, о железном кресте.
Не будь железного креста, я полагаю, не было бы и убийств. И именно из-за железного креста возникла та заминка в деле в том аспекте, как оно видится публике. Однако начну с самого начала.
Вот лорд Олдирн, подлинный символ некоего старого миропорядка. Он, повторяю, государственный деятель, философ и теолог. Его творения широко известны, они стоят на полках большинства думающих людей, включая, как мне известно, мистера Эплби. И вот снова сэр Ричард Нейв, другая типичная фигура: ученый, закоренелый номиналист, воинствующий атеист – в чем многие из вас сумели убедиться из разговоров с ним – и ярый обличитель суеверий, духовенства, обрядничества и всего прочего. Что же происходит потом? Решает ли Нейв покончить с символом всего, что противостоит ему? Думаю, что нет. Но он совершает нечто другое. Частично из-за некой потребности своего характера и частично, как я предположил, подвергнувшись влиянию нынешнего идеологического терроризма, он начинает плести паутину разрушительных фантазий вокруг фигуры Олдирна. У меня в голове засели две его фразы, по-моему, сказанные им относительно детективных романов и фильмов-боевиков: «здоровая трансформация подавляемых преступных наклонностей в фантазии» и «предохранительные клапаны». Сейчас вполне возможно, что придумывание воображаемых преступлений есть «здоровая трансформация» и все такое. Я не знаю. Но то, что сделал Нейв, представляло собой нечто иное: он начал обдумывать и представлять себе преступление против реального человека, которого он по-настоящему ненавидел. Вообразить, что это являлось предохранительным клапаном, – психологический дилетантизм. И настал момент, когда влечение перешло границы фантазии и стало мало-помалу воплощаться в реальность.
Именно это я имел в виду, когда говорил, что убийство в некотором смысле не являлось предумышленным. Даже когда появились послания, ситуация складывалась лишь таким образом, что фантазии угрожающе вышли из-под контроля. Я не знаю, когда Нейв обзавелся револьвером, но именно на это действие я бы указал, если бы мне пришлось определять момент, когда безумие возобладало. Он вооружался на случай всяких неожиданностей.
Однако, как я уже сказал, он не намеревался стрелять в Олдирна: револьвер служил для обороны. Его захватывала и неумолимо влекла вперед уникальная драматическая возможность, возможность противостоять Олдирну в истинном образе Возмездия и убить его в тот момент, когда он напрасно зовет на помощь. Мне кажется, он планировал зарезать Олдирна, так же, как зарезали Боуза, и оставить тело, чтобы его обнаружил Гамлет. Это была навязчивая фантазия, и можно сказать, что стечение обстоятельств окончательно лишило его разума. Но даже тогда все могло остаться чистой фантазией, а послания – невинной причудой, которой так и не нашли бы объяснения. Фатальной поворотной точкой стало появление железного креста.
И вот, почти прямо под рукой, над епископским креслом должен был стоять тяжелый железный крест. Какое жутко символическое и ритуальное значение приобрели бы его действия, если бы он смог схватить этот символ и вышибить мозги своей жертве! Так что он отказался от кинжала, который намеревался использовать, однако на крайний случай оставил револьвер.
Тогда почему его план не сработал? Зачем он стрелял? В идеале можно было бы найти ответ – и, соответственно, вплотную приблизиться к поимке преступника – на основании двух моментов, которые я упомянул: подслушанный разговор и шляпа, не принадлежавшая Счастливчику Хаттону. Короче говоря, мистер Эплби нашел шляпу в комнате лорда Олдирна и заключил, что это шляпа не его, поскольку по размеру была больше остальных шляп лорд-канцлера. Однако есть определенное условие, что чья-то новая шляпа будет по размеру больше, чем его же старая: если тот страдает от болезни Педжета.
Если Готт наслаждался странным поворотом, который принимал его рассказ, то он и виду не подал. Его голос звучал почти бесстрастно.
– Лорд Олдирн был смертельно болен. Однако откуда вдруг такие страсти вокруг обсуждения медицинских тонкостей диагностики между Нейвом и доктором Биддлом в разговоре, подслушанном в зале мной и мистером Эплби? Я припоминаю, что они говорили. Нейв сказал: «Явно локализованная форма. Леонтиаз костный». А доктор Биддл ответил: «Леонтиаз раскосый! Простая, генерализованная болезнь Педжета». И по поводу этого Нейв жутко разозлился. Почему? Ну, я не хочу и не могу вдаваться в медицинские тонкости. Скажем, было так. Нейв, по существу, говорил следующее: «В тот момент, когда я собирался нанести удар, я вдруг вспомнил полузабытую общую медпрактику. Я увидел, что хочу пробить патологически толстый и плотный череп, напоминающий слоновую кость. Поскольку я не мог рисковать, я отбросил крест и вместо этого выстрелил». А доктор Биддл, в сущности, ответил вот что: «Вы ошиблись. Череп, конечно, аномально толстый, но отнюдь не аномально плотный – скорее, наоборот». Другими словами, Нейв использовал револьвер и тем самым свел на нет предполагаемый эффект, поскольку, внезапно убедившись в смертельной болезни Олдирна, из-за недостатка знаний не смог поставить, так сказать, «молниеносный» диагноз. Он предполагал, что ударит по чему-то вроде бильярдного шара. На самом деле это было не так. Его удар вполне мог достичь цели. И эта ошибка уязвила его тщеславие. Доктор Биддл говорит мне, что если бы Нейв основательно не подзабыл общую медпрактику, он бы давным-давно определил недуг Олдирна по характерной сгорбленной походке и другим симптомам.
