Линда Лафферти - Невеста смерти
Маркета вздохнула и дала обещание, добавив, что поможет Люси в бане. Утром она перестирала целую гору простыней и полотенец, а потом, натянув между деревьями веревку, развесила их сушиться на берегу Влтавы. Увидев треплющееся на ветру белье, мать одобрительно кивнула, и Маркета улыбнулась.
– Ты заслужила сегодня отдых. Можешь не ходить в баню, мне сегодня помогут Дана и Катя, – сказала Пихлерова-старшая.
Девушка чмокнула мать в щеку, прекрасно понимая, что та старается загладить вину за вечернее происшествие. Люси торопливо обняла дочь и махнула рукой – мол, ступай, погуляй да погрейся на солнышке.
Маркета сразу же отправилась к своей лучшей подруге, Катарине Млынарковой, дочери местного мельника. Девушки вышли к реке, уселись на бережке и опустили ноги в прохладную воду – как раз напротив высоченных стен рожмберкского дворца. За спиной у них натужно постанывало водяное колесо мельницы, и подружки нежились под солнцем, наслаждаясь нечастыми минутами покоя и безделья.
В обществе сверстницы Маркета понемногу успокоилась и пришла в себя после случившейся накануне странной, необъяснимой вспышки матери.
От Катарины всегда пахло мукой и сахаром. Особенно по воскресеньям. В этот день ее мать работала для всего города, обеспечивая выпечкой в том числе и семейство Рожмберков.
Катарина была пухленькой, и мука с сахарной пудрой постоянно собирались в складках ее влажной кожи, откладываясь на шее, в ложбинке между грудями, в изгибах локтей и между пальцев. Светловолосая озорница, она ко всему относилась легко и надо всем смеялась, как будто была постоянно под хмельком на бесконечном праздничном пиру.
Поклонников у дочери мельника хватало с избытком – как не влюбиться в девушку, столь страстно любящую жизнь, и чья семья к тому же готовит масляные бисквиты для благородной знати? Сидя на бережке и болтая ногами в прохладной воде, подружки обменивались девичьими секретами. Тут-то Катарина и поведала Маркете о своем самом большом желании: провести целую ночь с сыном кузнеца, дать ему попробовать вкуса ее кожи, и чтоб он вылизал каждую ее сладенькую складочку, каждую потайную щелочку.
Слушая это признание, Маркета заговорщически хихикала, зная наверняка, что мечта подруги никогда не сбудется. Отец относился к выбору дочери неодобрительно и косо поглядывал на паренька с вечно потным и чумазым лицом и грязными от копоти пальцами. Мельник небезосновательно считал, что Катарина может привлечь жениха и получше – может быть, мясника или даже богатого торговца.
Мало того, мельник вообще запретил дочери проводить время в компании какого бы то ни было мужчины – пусть, пока он не подыщет подходящего ухажера, держится женского общества. Катарина выбрала Маркету, чем немало удивила последнюю – и зачем первой городской красавице водиться с дочерью кровопускателя?
Но смешливую толстушку привлекал сильный, независимый характер подруги и восхищала ее страстная, непреходящая тяга к наукам. Она с увлечением слушала рассказы Маркеты, которая, в отличие от большинства женщин, умела и любила читать.
Зимой девушки с удовольствием катались в своих башмаках на деревянной подошве по обледенелой мостовой холмистой Мясной улицы, скользя и падая под улюлюканье и свист мясников. В перчатках без пальцев, закутавшись поплотнее в шерстяные накидки и притопывая, чтобы не замерзнуть, рубщики мяса с удовольствием хлопали отважным девчонкам. Щеки у Маркеты горели румянцем после нескольких часов в сырой, душной бане, а бледная кожа Катарины розовела и блестела, как глазированный пирожок.
Они были неразлучны, и, когда встречались, особенно в такие вот теплые, «ленивые» деньки, Катарина могла часами расчесывать и заплетать длинные волосы Маркеты.
– Какие у тебя необычные, прелестные волосы… Во всем мире таких нет, – вздохнула она. – В них все краски, какие только бывают в девичьих волосах. Янтарь, каштан… Посмотри-ка! Светлая прядка, совсем как у меня! А вот эта иссиня-черная, будто вороново крыло. Такие же у той цыганочки, Руби. О, а это!.. – И Катарина вдруг вырвала у подруги волосок.
– У-у! – взвыла та.
– Огненно-рыжий! Как у ведьмы Аннабеллы, – поддразнила ее дочь мельника, поднимая волосок к свету. – У тебя, наверное, заколдованные волосы!
– Не называй ее ведьмой! – шикнула на нее Маркета. – Ты же знаешь, Церковь их сжигает! Аннабелла – знахарка и умеет исцелять многие недуги.
– Успокойся! Я не Церковь и не король. И обижать нашу городскую целительницу вовсе не желаю. А теперь, ради Бога, расслабься и дай мне закончить дело.
Катарина снова подняла густые, тяжелые пряди и принялась заплетать их своими мягкими, умелыми пальцами.
– Если б они не так сильно спутались, я бы заплела твои волосы в косички разного цвета, и, будь уверена, ни одна из них не повторяла бы другую!
Она нежно и заботливо перебирала волосы подруги, распутывала узлы и растягивала их в длинные пряди, и Маркету начало клонить в сон. Девушки сидели в мягкой траве, у самой реки, и Катарина сплела для дочери цирюльника венок из полевых цветов, в изобилии росших на каменистой почве и оживлявших поля и лужайки Чески-Крумлова.
Дочь мельника забрасывала Маркету вопросами о ее отце и о профессии рудомета – как затачивают ножи, что такое четыре гумора тела, высвобождаемых при кровопускании, сколько человек он спас и сколько спасти не смог. Ее интересовало все – каким инструментом он пользуется, чтобы надрезать плоть, в какие банки собирает кровь, как ставит пиявки…
Каждый раз, задавая вопрос, Катарина прилежно крестилась, как будто и в знаниях о кровопускании, и в самой практике флеботомии, составлявшей основу профессии Зикмунда Пихлера, было что-то греховное.
– Расскажи еще раз, – виновато попросила она, касаясь пальцами лба и груди. – Про гуморы. Да, ты уже рассказывала, но у меня все перепуталось. Я не такая умная, как ты.
Маркета вздохнула. Она не могла поверить, что дочь мельника, держащая в голове сотню рецептов, не может запомнить четыре простых гумора.
– Черная желчь. Вот это только и осталось в памяти, – призналась толстушка. – Меланхолия, хандра…
– То, что совершенно тебе несвойственно и даже противоположно. Странно, что из всего ты запомнила только это одно.
– Может, потому что слышала, как кто-то говорил, будто у короля Рудольфа случается меланхолия. Но расскажи про другие! – взмолилась Катарина. – И как твой отец приводит их в гармонию?
Маркета улыбнулась – ей было приятно, что подруга такого высокого мнения о работе цирюльника. Хороший кровопускатель может излечить больного – мужчину, женщину или ребенка, – если ему удастся уравновесить все четыре жидкости тела.
– Кровь, сангвинический гумор, – это смех, музыка, страсть, – принялась в очередной раз объяснять банщица. – В твоих венах, подруга, его столько, что можно ведрами черпать.
Катарина засмеялась, откинув голову, и ее белые зубы заблестели на солнце, а свет заискрился на крупинках сахара, облепивших пухленькое горло.
– Дальше, Маркета. Расскажи про другие. Пожалуйста!
– Флегма, слизь. Гумор вялый, текучий…
– Как сын могильщика. Такой унылый, такой уставший от самой жизни… Похож на старичка-крота. Терпеть не могу, когда он таращится на меня на улице с такой печальной физиономией!
– И последняя – желтая желчь. Самая жестокая, самая болезненная. Гнев, алчность, распутство – это все из-за нее. Даже убийство.
Глаза у Катарины расширились. Ничто так не захватывало ее, как легенды и сказки.
– Убийство… – прошептала она.
– Избыток желтой желчи ведет к потере рассудка. Она закипает в венах и рождает нестерпимое вожделение или убийственную страсть. Так сказано в книге.
Катарина кивнула, с нескрываемым восхищением глядя на подругу.
– Ты и твои книги… Какой чудесный дар – открывать мир в этих волнистых строчках!
Из-за реки долетел голос матери, звавшей Маркету домой – в бане потребовалась ее помощь.
Молодая банщица тут же поднялась и чмокнула подругу в щеку.
– Мне надо идти. С тобой хорошо, даже настроение поднялось. Тебе нужно обязательно выучиться читать. И тогда ты сама сможешь разбираться в этих волнистых строчках.
Катарина недоверчиво уставилась на нее.
– Я? Я смогу читать?
– Конечно. А почему нет? Это же никакая не магия! Нужно только учиться и практиковаться.
Дочь мельника взяла подругу за руки и поцеловала.
– Ох, перестань! – Маркета отдернула руки. – Не надо так!
Помахав Катарине на прощание, она поспешила к Банному мосту.
* * *Чтение действительно было чудесным, редким даром, полученным Маркетой от отца вместе с возможностью заниматься с учителями, слишком бедными, чтобы платить за кровопускание деньгами, и обменивавшими свои умения и знания на услуги цирюльника. Книги были по преимуществу на латыни, и юная ученица с трудом продиралась через тексты с помощью Зикмунда. Но ее неплохого владения чешским и немецким хватало, чтобы читать и писать простенькие предложения, произнося вслух звуки и складывая их в слова.
