Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Вот тут самое время спросить, как же такое может быть? Где связующее звено между личностью и талантом, и должно ли оно присутствовать непременно? Возможно ли таланту существовать вне личности? Оказывается, возможно. Ведь прочтут такую повесть мо­лодые люди и позовет она их на подвиги, и никому не придет в голову, что написал эти мужественные страницы ничтожный изол­гавшийся человечишка, за минуту до этого унижавший себя перед мелкой, морально нечистоплотной женщиной, не сумевшей урвать свою долю пирога на шабаше аферистов и преступников.

А тем временем, помимо этой мелодрамы произошли события посерьезнее. Сортируя пополнение, поступившее в КПЗ, капитан милиции Милованов, сменивший на дежурстве старшего лейтенанта Зюзина, попросил ввести следующего. Им оказался Горин Вячеслав Андронович, агроном сельхозобъединения «Заря» Астраханской об­ласти. Перед этим Милованов посмотрел «телегу» на агронома, со­ставленную Зюзиным и подивился размаху несостоявшегося пре­ступления: Горин пытался проникнуть в квартиру уважаемого гене­рала Неживлева и украсть дорогие вещи, а когда налет не полу­чился, то учинил дебош. «Посмотрим на этого громилу, вон откуда бандита занесло, из Астраханской области, и возраст солидный — под "шестьдесят, явно рецидивист с уголовным стажем и никакой не Горин. Придется повозиться на предмет установления личности,— рассуждал Милованов, разглядывая командировочное удостовере­ние,— явная липа».

Пока капитан Милованов рассуждал и делал выводы, дежурный милиционер ввел Горина Вячеслава Андроновича, одна тысяча де­вятьсот двадцать третьего года рождения, члена профсоюза, о чем свидетельствовал профсоюзный билет. Глянув на Горина, Милованов ахнул: мужичонка, что называется, ни кожи, ни рожи, неизвестно за что одежонка зацепилась, а туда же — на грабеж пошел! А после ночи, проведенной на нарах, совсем сдал: глаза ввалились, седой щетиной оброс, вместо пиджака грязная затасканная безрукавка. Вспомнил неожиданно Милованов своего деда — вылитый Горин, и не нашел ничего лучшего, как спросить совсем не «милицейским» голосом:

— А как же ты, батя, в такой кацавейке в столицу приехал, да еще в командировку?

Трудно сказать, что почудилось Горину в этом искреннем сочувствии, только сел он на подкосившихся ногах на привинченный к полу табурет, уронил седую голову на стол, чуть не в самую чернильницу, и заплакал. И понял Милованов, что дело тут совсем уж нечисто, и с безрукавкой, которую назвал по-деревенски каца­вейкой, тоже понял. Дотронувшись до плеча Горина, тихо сказал:

— Ты, батя, посиди здесь, а я сейчас приду и пиджачок твой принесу,— и прямиком в КПЗ через коридор. Посмотришь на Васю Милованова и никогда в жизни не скажешь, что он из симпатичного парня двадцати девяти лет от роду может в одно мгновение прев­ратиться в нечто среднее между бизоном и медведем гризли. Таким он вошел в камеру, но, все равно, в руках себя держит, только около скул лицевые мышцы судорогой от ненависти сводит. Увидев Мило­ванова и поняв, что с этим капитаном лучше не заводиться, под­нялся разного рода преступный элемент с нар, где за минуту до этого шла карточная игра (хоть и обыскивали их при задержании). Встали, как кто умел, при этом тех, кто до этого сталкивался с КПЗ или отсидел срок в исправительно-трудовой колонии, легко было отличить: они стояли ровно и руки де ' ^али за спиной — сказалась привычка. «Необученные» стояли вольно и расхлябанно, изображая всем видом, что им абсолютно все равно, хотя руки у них при этом подрагивали от напряжения.

— Кто из вас батю раздел?— шепотом спросил Милованов. Луч­ше бы закричал, уже больно страшным шопот вышел. Он обвел глазами с десяток молодых мужчин разного возраста, и тут же один парень, с наколками до локтей, протянул Милованову пиджак Го­рина.

— Жаль, что я капитан милиции, а не просто гражданин СССР,— сквозь зубы проговорил Милованов и обратился к стояще­му позади него сержанту,— оформи по всем правилам грабеж граж­данина Горина при отягчающих вину обстоятельствах. А потом вы­ясним, за какие дела этого субъекта сюда доставили.

— За что, гражданин начальник?— заюлил парень,— я ведь пошутил!— Но его сокамерник, опытный рецидивист, коротко бро­сил ему:

— Завяжи язык, барахло! На что позарился...

Милованов вернулся к себе в кабинет и молча подал Горину пиджак. Тот сразу же ожил, одел его и почувствовал себя прежним Вячеславом Андроновичем Гориным. Он засуетился и хотел даже поцеловать Милованова. чем окончательно растрогал капитана. Приняв строгий официальный вид, чтоб не показывать своих чувств к пока что подследственному Горину, и положив перед собой лист бумаги, спросил:

— Ну, а теперь, батя, все начистоту, все как было.

— Сынок,— перебил его благодарный Горин,— раз ты уж пид­жачок у того типа отобрал, так забери у своих мои деньги, старшина ночью начисто все сграбастал, а там шестьдесят семь рублей на дорогу и на кляйстер внуку.

— Совсем ты, батя, с катушек слез,— ласково сказал Милова­нов,— и насчет шестидесяти семи рублей прихвастнул. Не было у тебя шестидесяти семи рублей.

— Как же не было?— искренне изумился Горин,— я даже пом­ню какими бумажками.

— А вот в протоколе изъятия записано, что при обыске у гражданина Горина изъято шестьдесят семь рублей и семьдесят копеек. Вот как,— Милованов рассмеялся, заодно развеселил и Вячеслава Андроновича, ожившего от приятного сообщения.— Как же ты, батя, мог так плохо подумать про нас? Нехорошо это... —впрочем, я не знаю, за какие грехи ты сюда залетел. Сейчас расскажешь, а пока тебя горячим чаем напою.— Не мог избавиться Милованов от ощу­щения, что сидит перед ним его собственный дед, да и вид у Горина был такой, что честнее и беззащитнее трудно представить.

— Ой,— смешно воскликнул Горин, потирая руки от предвку­шаемой радости,— про чай это ты хорошо придумал, а то я что-то совсем захирел.— И когда сержант принес в кружке горячий чай и Горин стал пить его, кряхтя от удовольствия, Милованов поторопил его:

— Ну, а теперь, батя, не задерживай меня, работы до черта. Так с какими же ты намерениями пытался проникнуть в квартиру генерала Неживлева? Я думал, что увижу громилу, а у тебя соп­ливый парень пиджак отобрал...

— Это ты про что, капитан?— искренне изумился Горин, отстав­ляя недопитый чай в сторону.

— А вот про что,— и Милованов зачитал вслух материалы задержания Горина.

— Вот оно что,— смекнул Горин,— значит, испугались мерзав­цы. Я же им еще пулеметом пригрозил!

— А у тебя что, батя, и пулемет есть?— неожиданно разве­селился Милованов,— в протоколе об этом ничего не сказано!

— К сожалению, не было у меня пулемета,— улыбнулся Го­рин,— а то бы я много разного в тот вечер натворил. Я ведь к генералу в гости зашел. Мы с ним воевали вместе, всю войну про­шли: где — бегом, а где и на брюхе приходилось. Я был первым номером в пулеметном расчете, а он взводом поначалу командовал. На Рейхсканцелярии вместе автографы оставили. А после войны разошлись наши пути: он в военную Академию, а я — в колхоз, к земле потянуло, я ведь на войну агрономом ушел. Истосковался по пахоте...

— Ты, батя, все же покороче. Видел, какие в камере волки есть? Вот мне с ними еще возиться целый день придется. Ближе к делу.

— Ближе так ближе,— вздохнул, истосковавшийся по душевно­му разговору Горин,— зашел в гости, а генерал в отъезде. А в квартире народ, человек, может, двенадцать, если не поболе. И все на одно лицо. Те волки в камере по сравнению с ними — ангелы. Оказывается, день рождения зятю генеральскому справляли. А бо­гатства в той квартире на три столичных музея хватит, и площадь — как у нас перед колхозным клубом, где молодежь танцы уст­раивает. Ну, меня, конечно, в квартиру сразу пригласили, оказы­вается для насмешки, только я не понял этого, да возьми и спроси, сколько же все это стоит. А мне и отвечают самым серьезным образом, что только одна картинка в уголочке тысяч двадцать пять тянет, потому как это Тропинин, а все вместе побольше полмил­лиона. Тут я и сомлел, поверил им. Для того что ли буржуев разных побили, для того разве двадцать миллионов жизней в войну отдали, чтоб такое наплодить? Вот я это им и выложил. Понял потом, что не уйти живому: если не они, так их дружки в переулке кончат, забьют ногами, как мордовороты в Освенциме. Тут девчонка за меня вступилась, кажется Сашенькой звали. Нет, не так: я когда в прихожую вышел, так один тип кричал по поводу меня, что на мокрое дело не пойдет. Вот тогда я струхнул. А другой сказал, что позвонит куда надо, и меня и так заберут. Вот тут девчонка и вступилась, а они ее будто не пускали. Она хотела вроде за мной пойти.