Василий Казаринов - Тень жары

Оказывается, один знакомый – милейший человек, критик, хорошие книжки про Шукшина прежде писал, – отвел его в одно издательство; там их приветливо и тепло встретили, чаем с баранками поили... Очаровательные такие женщины – спокойные, тактичные и внимательные... Ну, словом, Панин подписался быстро накатать роман и даже аванс получил – на эти деньги я, кстати, пиво пила в кабаке с поэтичным названием "ВИАРДО". Теперь надо рукопись сдавать, сама понимаешь, запарка, то да сё...

Нет, милый друг детства, я понимать ничего не хочу, это мои тексты, мои кровные комиксы, ты их просто обработал, но автор их – я, а ты – так себе, аранжировщик.

–  Я на тебя в суд подам, Панин.

Ах, мерзавец... Панин обладает потрясающей способностью: он умеет в нужный момент произнести именно то, что необходимо для разрядки ситуации...

Это был именно тот случай.

Он поднялся, подошел, обнял меня, поцеловал в щеку и шепнул на ухо:

–  Ты ж понимаешь, гонорар... Если, конечно, мне дадут какой-нибудь гонорар... Так вот, если мне дадут гонорар, то мы, естественно, просадим его с тобой в Терсколе... Зима ж на носу, ты чего, рыжая, пора точить канты на лыжах!

И я растаяла.

Напоследок я спросила его: как хоть это издательство замечательное называется, где тебе предлагают такие славные проекты и даже поят чаем с баранками.

–  "Амальтея" называется,  – бодро отозвался Панин.  – Насколько я помню мифологию, это корова, которая выкормила Зевса.

Милый друг детства, ты был очаровательным наставником – в любовных утехах, горных лыжах, питейном деле... А что касается античной литературы и мифологии – так себе, посредственный ты был наставник; я всегда это знала, но только не говорила, жалела твое самолюбие.

–  Это не корова, Панин, а коза... Смотри, не ляпни там им про корову.

Ладно, пусть строчит – недели две я милого друга детства не беспокоила. Потом все-таки не выдержала и навестила как-то с утра пораньше.

Панин лежал в "ложе прессы" с "Иностранкой" в обнимку: ей-богу, вид у него был такой, как будто он делил ложе не с толстым журналом, а с женщиной. Я наклонилась, заглянула в журнал, увидела имя автора...

–  Как тебе не стыдно, Панин, спать с чужими девушками?

Он оторвался от чтения и поинтересовался:

–  Это с какими такими девушками?

–  Ну как – с какими? С "девушками французских лейтенантов"!

Панин поманил меня пальцем, приглашая занять место в "ложе прессы".

–  Что у тебя с волосами?

Я схватилась за голову: ничего, на месте мои волосы.

–  Я думая, ты рыжая... А оказывается – серая.

Я выхватила журнал у него из рук. М-да, роман-то новый, отстала я, выходит, от жизни.

Я оставила друга детства в одиночестве на необъятной лежанке, прошлась по комнате и – заметив, чтоб Панин поберегся, поскольку я сейчас буду творить – набрала полные легкие воздуха:

Панин, кряхтя, поднялся с кровати, вышел в коридор, вернулся с большой зеленой канистрой. Нес он ее с трудом.

–  У меня в машине бак пустой,  – объяснил он.  – До Кащенки бензина не хватит. Пошли, я тебя подброшу по старой дружбе.

Нет, милый друг, у нас сегодня другой маршрут – мы держим курс на Дом с башенкой; сейчас купим водки, рис и немного изюма у меня с собой, наварим кутью – мы ж так и не помянули нашего Францыча.

Я сразу отправилась на кухню готовить. Рис без соли варить, но, кажется, недоваривать. Подмешать немного изюма... Мед туда нужно класть? Кажется, нет – медом будто бы смазывают постные блины. Блинов не будет: с тестом морока, обойдемся и так.

Потом я протерла от пыли круглый стол, поставила две тарелки, стопки. Панин, задрав голову, изучал потолочную живопись, частично обвалившуюся.

–  Вообще-то...  – задумчиво произнес он,  – будь этот сюжет не в твоих бездарных руках, способных только китч месить, а в моих... Я заставил бы эту прелесть,– он послал детям, разбегающимся по полянке, приветствие, – заставил бы эту прелесть медленно осыпаться, понимаешь? Главное – медленно. По ходу развития коллизии, понимаешь? Чтобы существовал в тексте такой скрытый, подспудный план медленного распада. Как это было бы изящно и красиво!

–  На то ты и графоман,  – грустно ответила я.

Панин уже смотрел в рюмку, шумно втягивал носом воздух, набирая его побольше в легкие, –  чтобы потом было что выдохнуть.

Рука его повисла в воздухе. Моя – тоже.

Мы оба услышали звук.

Транскрибировать его можно примерно так: "кряк!"

Именно такой звук издает снежная доска на склоне, когда собирается треснуть, обломиться и с грохотом уйти вниз.

Мы оба слишком хорошо знали этот звук. Услышав его, надо бежать куда глаза глядят.

Секунду мы пребывали в состоянии оцепенения. Секунды нам хватило. Панин подал сигнал мне, а я – Панину.

–  Ат-т-т –а-а-а-с!  – заорали мы хором.

Только потом я по достоинству оценила сноровку и реакцию Панина – он принял единственно верное решение: схватил меня за шкирку, выдернул из-за стола и увлек в левый, ближний к окну угол, закрыл голову руками.

Придя в себя, – после того, как отгрохотало – мы первое время ничего не видели: облако белоснежной штукатурной пыли еще долго клубилось и шевелилось в комнате.

–  А еще говорят, что беллетристика не способна влиять на окружающую жизнь,  – отметил Панин, глядя в потолок, ритмично разлинованный тонкими несущими реечками, обнажившимися на месте нашего старого доброго неба.  – Нет, литература все-таки заметно видоизменяет формы жизни, точно так же, как "Смирновская водка" – видела этот замечательный клип по телеку, а рыжая?

–  Это все ты!  – кричала я, тряся Панина за плечо; пыль из него летела густо, как из ковра, ни разу в жизни не битого палками во дворе.  – Это ты сочиняешь путаные романы, в которых ни черта понять невозможно! Это все твои графоманские штучки!

Комната производила жуткое впечатление; разгром царил такой, будто в Дом с башенкой заглянуло на минуту землетрясение – прошлось, прогулялось и тихо удалилось громить наш Агапов тупик дальше.

Кое-как мы навели порядок. Панин стаскивал куски штукатурки на кухню, я подметала. Когда он нес очередную порцию строительного мусора, я случайно глянула на его часы: огромный циферблат, рядом с "тройкой" – окошко, в котором стоит цифровой знак дня.

–  Какой сегодня день?  – внутренне похолодев, спросила я.

–  Да, вроде, среда...  – ответил Панин, сверившись с часами, и вдруг умолк.  – Слу-у-у-шай! Такое дело надо отметить! По полной программе.

В запасе у нас оставалось не более двух часов – если, конечно, "брат Йорген" чего-то не напутал.

"Полная программа" вылилась в то, что мы потратили все имевшиеся у нас средства до последней копейки, накупили напитков и разных вкусностей, заскочили домой, прихватили пуховики. Пока Панин искал надувной матрац и плащ-палатку, я дозвонилась Зине и умолила его сбежать с работы. Пусть ждет нас на улице у метро "Кропоткинская" – кажется, его экологическая контора расположена в том районе.

Очень хорошо, что, покидая Дом с башенкой, я прихватила с собой остатки кутьи. Кастрюлю с постным рисом, тарелки, столовые серебряные приборы, продукты и напитки я упаковала в большую теннисную сумку – гулять так гулять.

Я села за руль – друг детства принял рюмку еще дома. Вместе с сумкой он зачем-то прихватил пишущую машинку и усиленно продолжал "принимать" по дороге. Зину он моментально приобщил к этому занятию. Виделись они всего один раз и то мельком – когда Серега чинил подъемный механизм в дверце Гакгунгры. Теперь они очень быстро прониклись друг к другу искренней симпатией – еще бы: расположились на заднем сидении и с промежутками в пару минут поднимали тосты за Любимый Праздник населения Огненной Земли.

Прелесть этого праздника, подумала я на выезде из столицы нашей родины, состоит как раз в том, что он всегда с тобой.

–  А куда это мы?  – спросил Зина, когда мы сворачивали с трассы на проселочную дорогу.  – На пикник?

Впрочем, мы уже приехали. Я поставила машину на прежнее место, за кустами бузины.

–  Удачное место для пикника,  – оценил Панин, обходя дозором кладбище.

–  Помнишь, да?  – я тронула Зину за локоть; он стоял, привалившись к березе, и смотрел на трассу.

Он кивнул, обнял меня.

До чего же уныло кладбище в ноябре... Как хорошо было здесь поздним летом; тихо, покойно и благостно – а что теперь?.. То ли это ветра свист, то ли падает последний лист, то ли другой украл поцелуй с любимых губ.

–  Место выбрано прекрасно,  – Панин уже накрыл "стол" на плащ-палатке и теперь сидел, скрестив ноги по-турецки на надувном матраце.  – И главное, что потом далеко ходить не надо. Тут и устроимся,  – он повертел головой, обозревая черные кресты, обступившие наш трапезный стол.  – Когда у нас должен грянуть праздник?