Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)
Медленно пуская к потолку колечки сигаретного дыма, он продолжал говорить. И Тамаре сделалось страшно, поняла: говорит о сокровенном, а главное, как по писаному… Значит, давно это выстрадал, обдумал, принял…
— Ты знаешь, конечно, в годы гражданской войны и вскоре после нее, когда миллионам горячих голов казалось, что остался один лишь шаг до мировой революции, многие грозились отправить деньги в небытие. Но вот за нашими плечами больше шести десятилетий после тех огненных лет, а деньги не только не сгинули в тумане истории, но, сумею уверить тебя, обретают новую силу. Нет, конечно, в нашей действительности даже самые большие деньги не дают права положить себе в карман завод, рудник или строительную фирму вроде моей. Но и прошло безвозвратно время бессмертного подпольного миллионера Корейки в холщовых портках, который страшился свою любимую пригласить в ресторан. Нынешние Корейки покупают на имя двоюродного дяди своей троюродной сестры палаццо на берегу Черного или вот этого благословенного Балтийского моря, осыпают избранниц драгоценностями, ставят у своего подъезда на круглосуточное дежурство такси, а то и держат в собственном гараже «Мерседес» или «Шевроле». Заказывают в ресторанах заморские яства… — Он замолк, принимая из рук подобострастно улыбавшегося официанта блюдо, на котором на диковинных листьях лежали никогда не виданные Тамарой устрицы.
— И что же, так до бесконечности? — убито сказала Тамара, отстраняя от себя блюдо с устрицами.
— Как повезет… — ответил Чумаков. — Пока какой-нибудь бдительный инспектор ОБХСС не заинтересуется размерами и источниками доходов этих современных Кореек. А пока не заинтересуются, этим Корейкам, теперь их называют денежными или даже деловыми людьми, им, в общем-то, принадлежит жизнь: номера-люкс в лучших отелях, каюты-люкс в океанских лайнерах, любовь самых красивых женщин…
Тамара с трудом преодолевала мучительное желание встать и уйти: так страшен был ей сейчас обнажившийся вдруг Чумаков, и впервые кольнула стыдная мысль: а не купил ли он ее любовь, пусть не ценою палаццо в Сочи, а всего лишь дачей в Сибири и этими драгоценностями, которых она до сих пор стеснялась и надевала лишь по его настоянию.
Но она тут же заспорила с собой: разве Федор Иннокентьевич покупал ее чувство? Она сама, ослепленная влюбленностью, очертя голову, не зная даже, кто он, кинулась ему на шею. И все-таки Тамара сказала обиженно:
— Что же, Федор Иннокентьевич, по-вашему, всюду одни эти пресловутые Корейки? Вы-то ведь не Корейко?
— Да, не Корейко, — твердо и вместе с тем с сожалением сказал Чумаков. — Я только хочу открыть тебе глаза на то, что в нашей жизни всюду, в этом зале тоже, — он обвел руками переполненный ресторанный зал, — существуют две категории людей: деловые люди, о которых я тебе говорил, и люди, которые в душе молятся деньгам, страстно жаждут обладать ими, но по лености, тупости, трусости не умеют их делать. Смертно завидуют деловым людям, но всюду громко проклинают их и клянутся в своем бескорыстии. Эти никчемные неудачники изловчаются жить на умеренную зарплату, обуздывают свои потребности, но каждую ночь перед засыпанием страстно вожделеют: угадать шесть номеров в очередном тираже «Спортлото», а наутро, наспех выпив стакан кефира, снова заводят гимны бескорыстию… Я не верую в непорочную честность. Деньги решают все…
Заметив протестующее движение Тамары, он накрыл своею рукой ее лежавшую на столе руку и сказал:
— Я часто вспоминаю Алексея из «Оптимистической трагедии». Помнишь, он делится с Комиссаром опасениями в том смысле, чтобы не поскользнуться нам на понятии «мое». Ну, что-то вроде — моя баба, моя гармонь, моя вобла… К сожалению, поскользнулись. И долго еще, наверное, будем скользить. Пока не научимся быть не деловыми людьми, а людьми дела, действительно рачительными хозяевами… — с печальной усмешкой закончил он.
Ночь после этого ужина у Тамары была бессонной. Сон на короткие минуты навещал ее, и тогда, как пушкинская Татьяна своего Онегина, видела Тамара перед собой Чумакова, но у него не было привычного лица. На его плечах была голова неведомого доисторического зверя. Зверь шарил в пустоте длинными когтистыми лапами и рычал: «Мое». Тамара вздрагивала и просыпалась. А наутро ее ожидало новое тяжелое испытание.
Чумаков в углу комнаты тщательно брился перед настенным зеркалом. Тамара в легоньком сарафанчике, прижимая ладони к вискам, слонялась по веранде. Вдруг настойчиво застучали в дверь. Чумаков, решив, что кто-то из квартирных хозяев, не поворачивая головы, отозвался: «Войдите!»
— Так вот ты где, Федя. Насилу разыскала тебя, — прозвучал у него за спиной голос такой знакомый ему, что он вздрогнул, уронил бритву на туалетный столик.
Перед ним стояла Маргарита Игнатьевна, законная и единственная, как писал он в своих анкетах, жена Чумакова.
Когда-то она была красива. Сейчас же стояла перед ним поблекшая сорокалетняя женщина с утомленным лицом, выжидательно и удивленно смотрела то на него, то на электробритву, надрывающуюся в надсадном жужжании.
— О, Маргоша! — наконец выдавил из себя Чумаков. И в радостном порыве руки к ней простер и взял ее за плечи.
Тамара не слышала их разговора, но через стекло веранды видела каждое их движение и угадывала каждое их слово. Впервые за годы отношений с Чумаковым Тамаре стало так больно и стыдно за эти отношения, за свое нестерпимо фальшивое положение на даче Чумакова, на этой веранде. С трудом переступая ногами, Тамара с пылающим лицом шагнула в комнату.
Чумаков воровато смахнул свои руки с плеч жены и сказал первое, что пришло ему в голову:
— Хозяйская дочь Вия.
В это мгновение Тамара постигла глубинный смысл выражения «провалиться сквозь землю». Она готова была провалиться в тартарары, только не покрывать его постыдную ложь. Потому шагнув к Маргарите Игнатьевне, протянула ей свою дрогнувшую руку и сказала твердо:
— Тамара Фирсова.
— Маргарита Игнатьевна Чумакова. — Она понимающе и страдальчески улыбнулась и добавила: — Я вас, Тамара Владимировна, представляла старше и более уверенной в себе…
4В тот же день Тамара покинула Ригу. В Сосновске родители обрадовались внезапному приезду дочери, но встретили ее настороженно:
— Что вдруг прервала приятное времяпрепровождение? — спросил отец. — И без мил-сердешного друга?
Тамара знала: отец и мать с неодобрением относятся к ее взаимоотношениям с Чумаковым. Отец, тяготясь тем, что не может назвать Федора Иннокентьевича мужем дочери и своим зятем, придумал для него насмешливое и, как казалось Тамаре, пренебрежительное прозвище: «мил-сердешный друг». Хотя у Тамары до сих пор горели щеки при воспоминании о встрече с Маргаритой Игнатьевной и звучал в ушах постыдно заискивающий голос Чумакова: «Хозяйская дочь Вия», она, глядя на весело прыгающую вокруг нее Ксюшу, удивительно повторившую лицом и фигурой отца, сказала не без вызова:
— Он действительно для меня сердечный друг.
— Что же, не нами сказано: «Понравится сатана лучше ясна сокола»… — И оборвал разговор с дочерью.
Две недели Тамара прожила в их доме. Она устала от не отпускающих ее взглядов стариков, от постоянной необходимости выказывать свое незамутненное настроение. Она вдосталь наплескалась с Ксюшей в узенькой тиховодной речке Сосновке, обе приохотились к выдернутой из грядки морковке, к густому и сладкому, не в пример магазинному, молоку, к сметане такой плотной, что ее можно было резать.
Тамара играла с Ксюшей, на разные голоса читала ей сказки и старательно приглушала, отгоняла от себя тлевшую в сознании, как упрямый уголек, мысль: что же дальше? Порою ей казалось, что она приняла окончательное решение порвать с Чумаковым. Немыслимо сохранять это фальшивое положение и оставаться для Федора Иннокентьевича, для его не очень многочисленных друзей, а как выяснилось, и для проницательной, умной и тактичной жены «мил-сердешным другом»…
И приходили горькие сравнения с героинями книг классиков, в которых повествовалось о незаконной, с точки зрения церкви и общества, любви. Повествовалось то с состраданием, то с осуждением, но неизменно подчеркивалось, насколько мучительна и тягостна такая любовь. Тамара совсем было отважилась высказать это Чумакову при встрече и навсегда отвергнуть его…
Стояла теплая августовская ночь. Тамара сидела на крыльце, закутавшись в старенькое, еще школьных лет, пальтишко. И чтобы не уноситься мыслями в такое туманное и такое пугающее будущее с Федором Иннокентьевичем или без него, Тамара заставляла себя прислушиваться к тревожному шелесту листьев, тоскливой перекличке ночных птиц, тягостным вздохам коровы в хлеву.
Где-то вдалеке застучал автомобильный мотор. Тамара вздрогнула и стала прислушиваться к приближавшемуся рокоту. А когда свет фар полоснул по черным макушкам яблонь и ударил ей в лицо, она, радостно вскрикнув, что есть духу помчалась к воротам и опомнилась уже в цепких объятиях Чумакова.
