Петербургская баллада - Дмитрий Борисович Леонтьев
Свернув на одном из перекрестков, он вылетел на площадь и неожиданно остановился, повернувшись ко мне лицом. «Открытое пространство, – догадался я, – он понимает, что я успел бы выстрелить раньше, чем он перебежит площадь. Что ж… Значит, здесь…»
– В остальных машинах не было взрывчатки, – крикнул он. – Мне нужно было избавиться только от вас с Дивовым. Дай мне уйти, и никто не пострадает!
Между нами было не более сорока метров. Его силуэт был отчетливо виден на фоне Спасо-Преображенского собора. Скованными руками он держал перед собой пистолет, и я понимал, что с такого расстояния он не промахнется.
– Не могу, – сказал я. – Сдавайся, останешься жив.
– Не могу, – ответил он. – В тюрьму я не сяду. Давай!
Мы выстрелили одновременно. Падая, я успел заметить, как навзничь рухнул и мой противник. Когда чуть стих первый взрыв боли, первое чувство, которое я испытал, было удивление: пуля Протея попала мне в ногу. Для такого стрелка, как он, это было более чем странно… Сидя в грязи, я смотрел, как, содрогаясь всем телом, ворочается в талом снегу мой противник, пытаясь подняться на ноги. Моя пуля ударила его туда, куда и предназначалась – в самую середину груди. Наконец ему удалось выпрямиться. На фоне собора, с прижатыми к груди руками, он был похож на кающегося. Подняв голову, он взглянул на меня, и на его лице появилась слабая улыбка:
– Все же… я… лучший, – скорее угадал, чем услышал я. – Даже кость… не задел… А теперь… не мешай…
Шатаясь так, словно земля ходуном ходила под его ногами, он пошел к церкви. У самого крыльца упал. Я думал, что уже не поднимется, но он собрался с силами, буквально вскинул себя на ноги, сделал еще шаг, другой и исчез за дверьми собора…
За плечо меня тронул запыхавшийся Дивов.
– Он ушел?! – с каким-то стоном спросил он, глядя на мою окровавленную ногу.
– Нет, – сказал я. – Не ушел.
Дивов недоуменно покрутил головой, осматриваясь:
– Где же он?!
– Мертв.
– Тело! Тело где?! Я должен видеть его тело!
– Увидите, – со вздохом пообещал я. – Через пять минут… А тронетесь с места раньше – сделаю дырку, аналогичную моей.
Он открыл было рот, уже собираясь разразиться руганью, но вгляделся в мое лицо, медленно перевел взгляд на собор и… вздохнув, склонился над моей раной.
– Уволюсь к чертовой матери, – ворчал он, неумело бинтуя мою ногу оторванным от рубашки лоскутом. – Я уже ничего не понимаю в этом долбаном мире. Убить друг друга они готовы, а огорчить – нет. Это последствия «воинского братства» или контузии? Ладно, майор, терпи. Скоро прибудут врачи. Больница в двух шагах, выйдешь уже подполковником… Не хочешь ко мне, на его место?
– Нет, на его место я не хочу, – сказал я, не отрывая глаз от дверей собора.
– Я имею в виду…
– Я знаю, – сказал я. – Все равно не хочу… А знаете, подполковник, он и впрямь был лучше меня.
– Нет, – тихо и серьезно сказал Дивов. – Не лучше. Проворней, профессиональней, хитрее – это может быть. Но не лучше. Как ни крути.
И, повернувшись к выскакивающим из подъехавших машин людям, скомандовал:
– Ждем. Пять минут ждем…
С испуганными возгласами люди шарахались от него в стороны. Тяжело ступая, Протей приблизился к иконе. Боли он уже не чувствовал. Тело, всегда такое гибкое и мощное, впервые отказывалось служить ему. Не было звуков, запахов, не было даже света. Весь мир остался лишь в этих скорбных византийских глазах напротив. Впервые в жизни ему захотелось сказать хоть что-то, но он уже не мог. Ему стало невыразимо обидно и еще – как-то по-детски стыдно. Стыдно за свою глупую, мужскую гордость, что не давала ему говорить с ней раньше. За то, что стеснялся этих приходов сюда. А потом исчезли и эти чувства. Он стоял в ужасающей пустоте и смотрел. Он даже не заметил, как медленно опустились его веки: чудесные глаза по-прежнему смотрели на него. Потом фигура на полотне ожила, шагнула к нему, окруженная неземным сиянием, протянула руку, ободряя материнской улыбкой. Он неумело улыбнулся в ответ и шагнул навстречу…
Открыв глаза, я первым делом покосился на будильник. Опять восемь часов! Что я себе вчера приказывал? Спать девять часов! Опять проснулся через восемь. Нет, в моей войне разума с организмом все же явно побеждает организм. Не хочется думать, что разум слабее… Просто организм у меня автономный какой-то. Это Штирлиц мог приказать ему проснуться через сорок минут или через сорок две с половиной, но меня-то в отделе прозвали не Штирлицем, а майором Пейном. Кстати, интересно, как они будут звать меня теперь, когда я стал подполковником? Хотя Беликова уж точно что-нибудь придумает, можно не сомневаться. Ну и пусть я не самый умный парень в отделе, зато самый здоровый – это уж точно. Даже врачи были удивлены, как быстро заживают на мне раны – как на… Очень быстро заживают. Одно жалко: ни бегать по утрам, ни атлетикой заниматься мне пока нельзя. Скучно! Лежи целыми днями, страдай от безделья. Ничего-ничего, как раз в этом организм меня не подведет – я буду не я, если уже в следующем месяце не выйду на работу. Уж очень мне не терпится познакомиться с «работодателями» того паренька с рынка, что малолетними девочками торгует. Пусть я не семи пядей во лбу, зато упорный. Мы с Беликовой уже говорили об этом,
