Гийом Апполинер - Детектив и политика. Вып. 1
— Атмосфера сгущается! — сказал грузин. — Новые граждане свободного мира спешат попробовать себя в новом качестве. Сейчас они устроят нам суд Линча!
— Мы не можем оставить вас в Вене! — заявил явившийся сбоку, из-за охранника-австрийца в ярко-синем костюме, с красной шеей и физиономией (сунув автомат под мышку, австриец закуривал), сохнутовец. — Вы должны поехать со всеми в замок. Там мы разберемся. Присоединяйтесь к остальным. У нас нет права оставить вас в аэропорту.
— Никуда из аэропорта мы не поедем! Тем более в концентрационный лагерь беженцев в замке, — сказал тот, которого ждали в Штатах деньги. — Мы находимся в свободной стране, в Австрийской Республике!
— И мы не евреи! — закричала Елена. — Почему мы должны ехать в Израиль, если мы не евреи!
— Если вы попытаетесь нас заставить, мы будем сопротивляться и устроим скандал! — Грузинский еврей прижал к себе девушку. Мощная, в наморднике, прошла за стеклом овчарка, следуя за тяжеловооруженным охранником. Взвизгнув, белый пуделек прижался к ногам хозяйки.
— Да что вы с ними церемонитесь! — закричали из толпы. — Погрузить их в автобус, и все тут! Мало ли чего они захотят! Что же, им все можно?
Сохнутовец выругался на австрийском или на идиш и убежал.
— Е… рабы! — выругался парень. — Привыкли угождать властям. Уже и здесь выслуживаются. — Он погладил по плечу свою испуганную девушку.
Улыбаясь, вышел из-за их спин краснорожий австриец. Что-то проговорил непонятное, но спокойное и протянул, приоткрыв, пачку сигарет. Автомат по-прежнему под мышкой.
— Вот хоть нацист оказался человеком. — Парень выудил сигарету из пачки австрийца. — Как будет спасибо по-австрийски?
— Данке шен, — сказала девушка.
— Данке шен! — повторил парень громко. — Гуд. Ты — гуд!
Австриец спокойно кивнул, согласился, что он — гуд.
Смущенная демонстрацией дружественных чувств австрийцам, заткнулась толпа. Даже дети перестали кричать.
Вновь появился сохнутовец, сопровождаемый толстым, средних лет типом в неопрятном плаще, и, не обращая более внимания на отщепенцев в народной среде, забежал к толпе в тыл.
— Сейчас все пойдут опознавать свой багаж. Следуйте за господином Шаповалом вон в ту дверь! После опознания багажа, не толпясь, по одному выходите к автобусу!
— Кажется, мы победили. А рабов повезут в лагерь! — Парень удовлетворенно потер руки.
— А почему их сразу отсюда на другом самолете, конечно, не отправляют в Израиль? — спросила Елена.
— А черт его знает. Проверяют на благонадежность, очевидно. Хотите чуингам? — предложил парень. Все четверо дружно зажевали. И пуделек осмелел с ними, отлепился от ног хозяйки.
— Полежать бы… — сказала Елена. — Я спать хочу. Я никогда так рано не вставала. Разве что когда была в пионерском лагере.
— Пива бы… — сказал Еленин супруг. Несмотря на то что утром в Шереметьево они похмелились водкой, прощаясь с друзьями, голова болела. — У них должны быть здесь пивные автоматы в аэропорту. Я читал в книгах у Бёлля.
— Стой уже. Какие пивные автоматы. У нас все равно нет местных денег, — сказала Елена.
Материализовавшийся вновь сохнутовец, морщась, отвел четверых и пуделька в зеленый мини-автобус и, обязав их явиться в штаб-квартиру «Сохнута» в понедельник, исчез. Говорящий по-русски шофер-поляк повез их в гостиницу возле Вестбанкхоффэ. По дороге они оживленно озирались, разглядывая новый, «свободный» мир. Свободный мир был чище их прежней страны, и лица обитателей его были спокойнее.
В гостинице менеджерша с плохо окрашенной головой отвела их в предназначенную им комнату. Напротив по коридору находился общественный туалет. Усталые, они свалились на широкую постель в деревянной, золотом оживленной белой раме и сделали любовь. В конце акта любви в теле кровати что-то хрустнуло и вместе с матрасом они упали на пол. Может быть, австрийская постель не была приспособлена для русской любви. Во время любви, очевидно испуганная будущим, Елена была нежнее, чем обычно, а он — тоже испуганный будущим — был агрессивнее.
В чемодане у них были две бутылки водки и несколько банок икры. Им сказали, что водку и икру можно дорого продать в свободном мире. Они решили съесть банку икры и выпить водки. Хлеба у них не было. Денег сохнутовец им не дал. Можно было обменять несколько долларов из тех 237 долларов, которые щедрое советское государство позволило им вывезти, но хитрый специалист Солнцев в Москве советовал им постараться сохранить доллары как неприкосновенный запас на черный день. У них были водка и икра — значит, это не был черный день. Икра без хлеба оказалась невкусной. Они даже не доели содержимое стограммовой банки.
Они решили выйти в город. В любом случае им нечего было делать до самого понедельника. Была суббота, а какая же еврейская организация работает по субботам. Елена подкрасила глаза, сменила чулки и платье, и они вышли. Когда они проходили мимо комнаты менеджерши, немка недоброжелательно поглядела на пару сквозь сигаретный дым. «Противная мегера», — сказала Елена.
На улицах свободного мира было прохладно. Небо было облачным. Утром в Москве было куда теплее. Почему-то это их поразило. Им обоим казалось, что за границей должно быть очень тепло. Он записывал в блокнот названия всех улиц, по которым они проходили, чтобы не заблудиться. Первая улица, название которой он записал, была Мария Гилферштрассе. Они вспомнили ее отца.
— На красивой улице жил Сергей Сергеич, — сказал он.
— Папочка всегда умел устраиваться.
— Представляешь, мы с тобой заходим в этот элегантный магазин одежды и говорим: «Гутен таг, герр…» как там его… «Шмольтке» или «Штраус». Наш папа был в свое время военным комендантом вашего городка, и, завидя его, проезжающего в открытом «опеле» по Мария Гилферштрассе, вы всякий раз выбегали из магазина, чтобы снять перед ним шляпу. В память о столь теплых отношениях с нашим папочкой не могли бы вы подарить его дочери вот это прекрасное платье, сняв его с манекена в вашей витрине…
— И он пошлет нас подальше. Или вызовет полицию. В любом случае мне не нравится их стиль. Слишком консервативный. — Елена критически оглядела витрину магазина. Сестра, жившая за границей уже одиннадцать лет, регулярно завозила Елене одежды свободного мира. Удивить Елену одеждами было нелегко.
— От этой связки сосисок я бы не отказался. И от окорока тоже. Это мой стиль. Пусть и консервативный. — Они стояли у витрины магазина, который в Москве назывался бы «Гастроном». Отворилась красивая дверь в бронзовых украшениях, и розоволицый аккуратный господин вышел, неся чуть на отлете красивый сверток.
— И у них лучшее в мире пиво! — мечтательно произнес Еленин супруг. На пересечении Гилферштрассе с мелкой улочкой стояла жаровня, продавали сосиски и пиво. Они поспешили скорее уйти от тревожного запаха. Отойдя, они обнялись и признались друг другу, что есть очень хочется. Впрочем, то, что сегодня у них не было денег, казалось забавным. Они были уверены, что очень скоро у них будут деньги. Много денег. Она собиралась работать в Англии моделью, он собирался писать сценарий. Ей было двадцать четыре, ему — на шесть лет больше. В гостинице на подоконнике стояли бутылки с водкой и лежали банки с икрой. И, сняв деревянную раму с кровати и положив ее на пол, можно было сколько угодно заниматься любовью. До самого понедельника.
Возвращаясь, они прошли через Вестбанкхоффэ. В зале на усеянных окурками каменных плитах размещались кучки по-восточному выглядящих людей, и каждая группка что-то оживленно обсуждала. Исключительно мужчины. Почти все с усами. Восточные рабочие — югославы, знали они со слов привезшего их поляка. На вокзале у них как бы клуб. «Опасные люди, — сказал поляк. — Австрийцы их не любят». Судя по гримасе, какой поляк сопроводил объяснение, сам он тоже не был в восторге от восточных рабочих. Они с опаской прошли мимо опасных югославов; Елена сильнее, чем обычно, сжала руку супруга у локтя.
В понедельник в штаб-квартире «Сохнута» им пришлось долго ждать своей очереди. Хорошо и добротно одетые в кожу и джинсы люди, похожие на успешно ворующих цыган, наполняли коридоры организации. Оказалось, что несколько сотен бывших советских евреев из Азии, пожив в Израиле, сбежали в Европу и живут теперь в Вене, добиваясь, чтобы их пустили обратно в Советский Союз. Что им было нужно от «Сохнута», супруги понять не смогли.
— Вот сумасшедшие! — сказала Елена. — Как дети! Туда! Сюда! Как в анекдоте про старого раввина.
Он не знал анекдота. Она рассказала ему. «Старый раввин уехал в Израиль, но попросился через некоторое время в Союз. Его пустили. Однако через определенный промежуток времени он вновь подал документы на выезд. Его выпустили. Короче говоря, он проделал эту операцию несколько раз. В конце концов ему сказали в ОВИРе: „Послушайте, дедушка, выберите наконец, где вы хотите жить. И не морочьте нам голову“. А старый раввин им отвечает: „Я нигде не хочу жить. Мне в самолете нравится“».