Юрий Кларов - Черный треугольник. Дилогия
К таким подаркам своенравной судьбы, которую покойный Артюхин почтительно именовал богом («Бог не обидит: бабу отымет, так девку даст»), я бы отнес письмо Харьковского губернского уголовного розыска, полученное вскоре после открытия, сделанного Бориным относительно зеленой двери, и долгожданный приезд в Москву комиссара бандотдела Харьковской ЧК Сергея Яковлевича Приходько.
Письмо из Харькова было ответом на нашу ориентировку. Узнав от Эгерт, что Галицкий отобрал из ценностей «Фонда» ряд вещей для реализации, мы отправили в некоторые управления и отделы уголовного розыска соответствующие сообщения. Мы просили в случае обнаружения той или иной ценности «Фонда» принять меры к ее изъятию и незамедлительно сообщить об этом в Центророзыск.
Шансов на успех, учитывая условия гражданской войны, организационную неразбериху и всяческие неурядицы, было, конечно, мало. Но угадай, где потеряешь, а где приобретешь. И вот пожалуйста, неожиданно выскочило на поверхность пресловутое «авось», про которое никогда не забывал многоопытный и великомудрый Борин.
На этот раз «авось» имело форму официального письма с бледно-лиловым штампом, исходящим номером, датой и художественно выполненной подписью в овальном орнаменте завитушек.
Харьковское «авось» в лице начальника губернского уголовного розыска сообщало, что при обыске на квартире у Павла Алексеевича Уварова, подозреваемого в скупке и спекуляции золотом и валютой, среди прочих подлежащих изъятию вещей, спрятанных в отхожем месте (к письму прилагалась фотография отхожего места, являвшаяся наглядным свидетельством того, что бывшему тобольскому вице-губернатору пришлось в Харькове поступиться привычным комфортом), обнаружен мужской перстень с крупным сапфиром. На сапфире изображен Геркулес, вооруженный палицей, с наброшенной на плечо шкурой льва и оливковой ветвью в руке.
В качестве эксперта в уголовный розыск был приглашен «музраб». Сей «музраб», то есть работник музея, и дал заключение, что этот перстень в присланном нами описании драгоценностей «Алмазного фонда» именуется «перстнем Калиостро», «хотя не имеет, как научно доказано, никакого касательства к этому итальянскому авантюристу восемнадцатого века».
Об Уварове, одном из немногих членов «Алмазного фонда», застрявших в России, мы имели некоторые сведения от нашего сотрудника Ягудаева, который прислал из Екатеринбурга обнаруженные в архивах колчаковского департамента милиции документы о розыске ценностей «Алмазного фонда».
После Екатеринбурга Ягудаев отправился в Тобольск, где навел справки об Уваровых и матери Бориса Галицкого, вдове чиновника по особо важным поручениям при тобольском генерал-губернаторе, Марии Трофимовне Галицкой.
Ягудаев сообщил в Центророзыск, что чета Уваровых проживала в Тобольске до лета восемнадцатого года, а затем переехала куда-то на Урал. Но в начале девятнадцатого Павел Алексеевич Уваров (кузина братьев Мессмеров к тому времени перебралась в Харбин) трижды был в Тобольске, где неизменно навещал Галицкую и подолгу с ней беседовал.
К моменту приезда в Тобольск Ягудаева мать террориста, полуослепшая старуха, находилась в глубоком старческом маразме. Зато опрос ее приживалки, пожилой, но бойкой женщины с ясным умом и неплохой памятью, дал далеко не безразличные для нас сведения.
Так, в частности, мы узнали, что визиты Уварова к старухе если и не были инспирированы колчаковской контрразведкой, разыскивающей неугомонную группу Галицкого, которая или готовила очередное покушение на читинского диктатора атамана Семенова, или пыталась подстрелить, как зайца, «бесстрашного рыцаря» чешского воинства генерала Гайду, то уж, во всяком случае, были весьма далеки от филантропии.
Несчастная старуха и ее судьба не занимали Уварова. Его интересовали лишь ценности «Фонда», которые, по его предположениям, все находились у Галицкого. Уваров пытался запугать Галицкую, грозил ей земными и небесными карами, хотел с ее помощью вступить в какое-то соглашение с террористом. Но, кажется, с Галицким ему встретиться не удалось.
Со слов той же приживалки, Ягудаев сообщил, что Галицкий приблизительно в то же время, что и Уваров, несколько раз тайно, преимущественно по ночам, навещал мать. Затем он исчез. А в начале двадцатого какой-то приезжий сообщил Галицкой, что Бориса уже нет в живых. Где, когда и при каких обстоятельствах он погиб, приживалка не знала.
Весть о смерти сына окончательно доконала старуху. Она перестала узнавать знакомых, начала заговариваться, забывать о том, что произошло несколько минут назад. «Одной ногой на земле, а другой уж на небе», – говорила о ней приживалка.
Предполагая, что Галицкий действительно мог хранить ценности в доме у матери, Ягудаев с помощью работников Тобольской милиции произвел обыск, но ничего там не нашел, кроме каблука от сапога Николая Второго (приживалка была ярой монархистской и обменяла у солдат эту стоптанную реликвию на три фунта постного масла, две головки сахара и фунт сала).
Что же касается Уваровых, то, по собранным Ягудаевым сведениям, кузина братьев Мессмеров была из Харбина переправлена заботливым супругом в Японию, где уже обосновался дальний родственник Уваровых, успевший заблаговременно перевести в Токийский банк солидную сумму в твердой валюте, что являлось надежным залогом гостеприимства, доброжелательности, искреннего сочувствия и горячей любви.
Сам же Павел Алексеевич то ли из патриотизма, то ли из какого иного, менее благородного, чувства решил пока Россию не покидать и отправился к далеким и манящим берегам Черного моря.
И вот он объявился в Харькове. Не в роли идейного противника Советской власти, члена «Алмазного фонда», борца, монархиста, а в роли спекулянта, хранящего свое достояние в отхожем месте. В этом была некоторая символика.
Но в данном случае меня интересовало совсем иное: как «перстень Калиостро» перекочевал от Галицкого к Уварову. Может быть, бывший командир анархистского отряда «Смерть мировому капиталу!» хранил драгоценности все-таки в Тобольске в доме матери и Уварову удалось их каким-то образом выманить или просто отобрать у старухи?
А может, Уваров, вопреки показаниям приживалки, все-таки встречался с Галицким в Тобольске или где-то еще и между ними состоялась сделка?
Но как бы то ни было, бывший тобольский вице-губернатор Павел Алексеевич Уваров, член монархической организации, созданной для освобождения царской семьи, и «перстень Калиостро», который сын чиновника по особым поручениям при тобольском губернаторе Борис Галицкий намеревался продать, чтобы уничтожить ту же самую царскую семью, забросав бомбами особняк Ипатьева в Екатеринбурге, заслуживали того, чтобы, не искушая судьбы и проглянувшего сквозь тучи манящего «авось», немедленно выехать в Харьков, препоручив все московские дела Борину и Сухову.
Чем черт не шутит, может, в Харькове на какой-нибудь скромной улочке, в не менее скромном домике, где-то в нужнике, вроде того, что изображен на присланной нам фотографии, и покоится разыскиваемый нами ключик?
Но когда я давал последние указания Петру Петровичу и Сухову, который, расследуя крупное хищение, давно уже мечтал приобщиться к розыску ценностей «Алмазного фонда», по узкой, как дорога в рай, лестнице Центророзыска, опираясь на трость, тяжело поднимался светловолосый человек с коротким носом, широким ртом и длинным мандатом.
Льняные волосы и курносый нос говорили сами за себя. Хромота свидетельствовала о ранении. Что же касается мандата, то он, по замыслу его создателей, должен был вызывать у всех глубокое почтение, некоторый страх и надежно защищать своего владельца от обывательского равнодушия, бюрократизма, контрреволюционного саботажа и прочих опасностей, которые могли помешать ему выполнить свой долг во время пребывания в столице.
Документ был составлен по всем правилам. Но в двадцатом году к мандатам успели привыкнуть. Теперь уже ни на кого не производили впечатления угрожающие штыки подписей, ядра печатей и шеренги штампов. Теперь, чтобы создать всепробивающий мандат, нужно было быть творцом. Из сотен мандатов, которые прошли через мои руки, на меня произвел неизгладимое впечатление всего лишь один, написанный красными, как кровь, чернилами. Каждый прочитавший его понимал, что, не окажи он всемерного содействия обладателю этого документа, он: а) предаст мировую революцию, б) будет объявлен вне закона, в) тут же поставлен к стенке.
Этот мандат действительно вызывал трепет. Он принадлежал полномочному представителю Особой чрезвычайной комиссии по сбору у населения кальсон для трудармии…
И все же мандат светловолосого человека с тростью и он сам были приняты у нас если не со страхом, то с должным уважением и радушием.
Несмотря на то что его приход прервал совещание, я, не дочитав до конца мандата, предложил ему стул, Борин, не задумываясь, угостил папиросой. Хвощиков, успешно осваивавший послереволюционный лексикон, выразил надежду, что погода в Харькове «на ять», а Сухов поспешно отправился в комендатуру распорядиться насчет самовара.
