Филлис Джеймс - Женщина со шрамом
Летти понимала, что уже привыкла смотреть на мир за пределами Манора как на мир по сути своей враждебный и чуждый: это была Англия, которую она уже не узнавала, сама Земля превратилась в умирающую планету, где миллионы людей постоянно перемещались с места на место, словно черные пятна одушевленной саранчи, вторгаясь, поглощая, портя, уничтожая самый воздух когда-то далеких и прекрасных пространств, теперь прогорклых от тяжелого человеческого дыхания. И все же он по-прежнему оставался ее миром, тем самым, в который она была рождена. А сама она оставалась его частью — в его порче точно так же, как и в его великолепии, и в его успехах. Сколько всего такого пришлось ей испытать, проведя многие годы за фальшиво-готическими стенами престижной женской школы, где она преподавала? Скольких людей не своего круга, не своего слоя она на самом деле знала, кроме тех, кто разделял ее взгляды, ее ценности и предрассудки, кто говорил с ней на одном языке?
Но еще не слишком поздно. Другой мир, другие лица, другие голоса существуют за пределами Манора, ожидая, чтобы она их открыла и познала. Еще остались малопосещаемые места, тропы, не утоптанные миллионами тяжело шагающих ног, сказочные города, мирно спящие в тихие предрассветные часы, когда те, кто их посещает, еще не вышли, толпясь, из приютивших их гостиниц. Она станет путешествовать — на кораблях, на поездах, на автобусах и пешком, оставляя за собой совсем неглубокие следы ног, как от копировальной бумаги. Она скопила достаточно, чтобы провести три года в путешествиях, а затем купить небольшой домик где-нибудь в отдаленном районе Англии. Она еще полна сил, и у нее высокая профессиональная квалификация. В Азии, Африке, Южной Америке найдется для нее полезная работа. Многие годы, путешествуя вместе с коллегами, она могла ездить только в школьные каникулы — в самое неудачное, самое людное время. Путешествие, в которое она отправится одна, будет совсем другим. Она назвала бы его «путешествием самопознания», но тут же отвергла эти слова как в большей степени претенциозные, чем соответствующие действительности. Прожив на свете шестьдесят лет, она знала, кто и что она такое. Это будет путешествие не самопознания, а перелома.
Наконец у Камней она повернула обратно и быстрым шагом вернулась в Манор.
Хелина сказала:
— Мне очень жаль, но тебе лучше знать. Ты всегда знала лучше. Но если я буду в тебе нуждаться…
— Не будешь, — тихо ответила Летти.
— Нам с тобой ни к чему обмениваться банальностями, но я буду по тебе скучать. И Манор никуда не денется — останется на своем месте. Если тебе надоест бродить по свету, ты всегда сможешь вернуться домой.
Однако эти слова, хотя обе знали, что они совершенно искренне сказаны, прозвучали как-то отвлеченно. Летти заметила, что взгляд Хелины устремлен на конюшенный блок, где на каменной кладке золотыми пятнами играло утреннее солнце. Хелина уже планировала, как нужно будет проводить реконструкцию, представляла себе, как станут приезжать посетители, как она будет обсуждать с Дином меню, думала о возможности получить мишленовскую звезду, а может быть, и две звезды, представляла и получение доходов от ресторана, и надеялась, что Дин навсегда закрепится в Маноре, к радости Джорджа. Она стояла там, погрузившись в счастливые мечты, вглядываясь в будущее.
3
В Кембридже закончилась церемония венчания, и гости стали выходить в притвор часовни. Клара и Энни остались сидеть, слушая орган. Во время службы играли Баха и Вивальди, а теперь органист доставлял себе и собравшимся удовольствие собственными вариациями на тему фуги Баха. Перед церемонией, ожидая начала на солнышке перед храмом, небольшая группа рано приехавших гостей перезнакомилась. Среди них была и молодая женщина в летнем платье, с коротко подстриженными светло-каштановыми волосами, обрамляющими привлекательное, умное лицо. Она с улыбкой подошла к Кларе и Энни и назвалась: Кейт Мискин, сотрудница группы Адама Дэлглиша. С ней были молодой человек, которого она представила как Пьера Тарранга, и красивый молодой индиец — сержант Бентон-Смит, тоже из группы Дэлглиша. К ним присоединились и другие — издатель Адама, коллеги-поэты, писатели, несколько коллег Эммы по колледжу. Образовалась веселая, дружелюбная группа людей, слегка медливших, будто бы не желавших сменить красоту каменных стен часовни и просторной зеленой лужайки, купающихся в сиянии майского солнца, на холодную строгость притвора.
Служба была короткой, с музыкой, но без проповеди. Вероятно, невеста и жених сочли, что освященная веками литургия говорит все, что необходимо сказать, и не должна вступать в соревнование с обычными, тривиальными наставлениями. Отец Эммы сидел на передней скамье; он явным образом отверг древнюю символику передачи своей собственности в руки другого владельца. Эмма, в подвенечном платье кремового цвета, с венчиком из роз на блестящих черных, зачесанных вверх волосах, медленно прошла по проходу в полном одиночестве. При взгляде на ее спокойную и такую одинокую красоту глаза Энни наполнились слезами. И тут произошло еще одно нарушение традиции. Вместо того чтобы стоять лицом к алтарю, спиной к невесте, Адам повернулся и, улыбаясь, протянул Эмме руку.
А сейчас в часовне осталось всего несколько человек, слушавших Баха.
Клара тихонько сказала:
— Ну, как венчание, эта церемония, по-моему, прошла удачно. Мы привыкли считать нашу умную Эмму человеком, стоящим выше низменных женских условностей. Очень утешительно обнаружить, что ей присуще обычное тщеславное стремление невест в день свадьбы добиться, чтобы у присутствующих перехватило дыхание.
— Я не думаю, что ее очень заботили присутствующие.
— Здесь вполне подошли бы слова Джейн Остен, — сказала Клара. — Помнишь замечания миссис Элтон в последней главе романа «Эмма»? «Слишком мало белого атласа, слишком мало кружевной фаты: жалкое зрелище!»
— Зато вспомни, чем кончается роман: «Но вопреки этим недочетам пожелания, надежды, уверенность и предсказания небольшой группы верных друзей, наблюдавших церемонию, нашли свое полное воплощение в нерушимом счастье этого союза».
— Нерушимое счастье? — сказала Клара. — Не слишком ли многого ты просишь? Но в любом случае в отличие от бедного мистера Найтли Адаму не придется жить вместе с тестем. Дорогая, у тебя такая холодная рука. Давай-ка выйдем ко всем остальным, на солнышко. Мне хочется выпить и что-нибудь съесть. Почему сильные эмоции вызывают такой голод? Зная невесту и жениха, а также качество еды, какую готовит кухня Эмминого колледжа, мы с тобой не будем разочарованы. Никаких размякших бутербродов и теплого белого вина.
Но Энни была пока еще не готова справиться с новыми знакомствами, встречами с новыми людьми, с шумными поздравлениями и веселым смехом гостей, только что ославивших позади торжественную обстановку церковного венчания. Она прошептала:
— Давай подождем, пока закончится музыка.
Энни чувствовала, что ей нужно разобраться с некоторыми мыслями и образами, непрошено приходившими ей на ум, и именно здесь, в этом строгом, чистом и спокойном месте. Она снова была с Кларой в Олд-Бейли — Центральном уголовном суде. Она вспоминала молодого человека, напавшего на нее, вспоминала тот миг, когда обратила взгляд к скамье подсудимых и взглянула ему в лицо. Она не помнила, что именно она ожидала увидеть, но тот был вовсе не этот вполне ординарного вида парень, явно чувствовавший себя неловко в костюме, надетом, чтобы произвести должное впечатление на присяжных, и стоявший на месте, не выказывая никаких эмоций. Он заявил, что признает себя виновным, угрюмым невыразительным тоном и не высказал сожалений. На Энни он не взглянул. Они были незнакомцами, навечно связанными единственным моментом во времени, единственным актом. Энни ничего не чувствовала, ни жалости, ни прощения — ничего. Было невозможно понять его, невозможно простить, и в этих терминах она даже не размышляла. Но она сказала себе, что не нужно лелеять в душе непрощение или искать утешение в мыслях о том, что он сидит в тюрьме. Это ведь ей, а не ему решать, сколько вреда он ей нанес. Он не сможет долго властвовать над ее сознанием, если она не станет ему в этом потакать. И тут стих из Писания, знакомый с детства, зазвучал у нее в голове отчетливой нотой правды:
«Не осквернит человека то, что входит в него извне; Ибо не входит оно в душу его».[38]
А еще у нее есть Клара. Энни вложила свою ладонь в руку Клары и ощутила ее успокаивающее ответное пожатие. И Энни подумала: «Мир — прекрасное и ужасающее место. Страшные дела совершаются в нем каждую минуту, и в конце концов те, кто нам дорог, умирают. Если бы крики живых существ всей Земли слились в один общий крик боли, он сотряс бы звезды на небе. Но у нас есть любовь. Она может казаться хрупкой защитой от ужасов мира, но нам нужно изо всех сил держаться и верить в любовь, потому что это все, что у нас есть».
