Роберт Уилсон - Севильский слепец
Р. прислал весточку, что он живет в Сьерра-де-Ронда. Чистый сухой воздух благотворно влияет на Г.
18 июня 1959 года, Танжер
Наступила зверская жарища. В мозгу у меня кипящая пустота. Я валяюсь на ковре в мастерской, пью чай и курю. Весь вчерашний день я проспал, проснулся в восемь вечера и обнаружил, что температура более или менее сносная. Вдруг вспомнил, что у П. день рожденья, а я забыл купить подарок. Порывшись в ящиках, я нашел в одном из них дешевое серебряное колечко с кубиком агата. Должно быть, его выбросила М. за ненадобностью. Я взял полоску цветной бумаги и закрутил вокруг кольца так, чтобы оно выглядело как пестик в цветке. Засунув цветок в коробочку, я придавил его крышкой с таким расчетом, чтобы он в нужный момент выскочил, обмотал это сооружение красной тесемкой и пошел домой.
В полночь мы сели ужинать. Когда дети собрались идти спать, я вспомнил о подарке и, сунув коробочку Хавьеру, послал его с ней к матери. П. торжественно развязала тесемку. Цветок выпрыгнул, и крышка щелкнула Хавьера по носу. Все были в восторге, включая П., но вдруг на ее лице выразилось замешательство. Я испугался было, что подарил ей одно из ее старых колец, хотя вряд ли на меня могло найти такое затмение. Замешательство прошло. Она надела кольцо. Я поцеловал ее и заметил, что на руке у нее теперь только два кольца: с агатом и обручальное. Это меня удивило, потому что раньше у нее всегда было на пальце серебряное колечко с маленьким сапфиром. Его подарили ей родители, когда она стала девушкой. Я чуть было не спросил ее, куда оно делось, но не отважился, все еще смущенный ее странной реакцией на агат.
30
Суббота, 28 апреля 2001 года,
Тетуан, Марокко
Фалькон постарался встать пораньше, чтобы еще до рассвета выехать на такси в Сеуту. Там он сел на катер на подводных крыльях, направлявшийся в Альхесирас. Последние слова из дневника впечатались в его мозг. Серебряное колечко с сапфиром принадлежало его матери. На убийце было ее кольцо. Потому-то он за ним и возвращался. Теперь Фалькон знал, что разгадка — в дневниках. Убийца каким-то образом проник в дом его отца, прочел дневники, выкрал самые важные части и поднял карающий меч. Но каким образом ему удалось завладеть кольцом, которое его мать никогда не снимала? Из глубин сознания явились тревожные мысли, а с ними — воспоминание о том, как он, болтая ножками, взлетал в воздух над обращенным к нему лицом человека, которое никак не желало обретать черты.
В два часа он уже был в Севилье и прослушал оставленное на автоответчике сообщение. Комиссар Лобо потратил большой кусок пленки на яростную тираду, сводившуюся к тому, что прихвостень комиссара Леона Рамирес не случайно вычеркнул
Консуэло Хименес из списка подозреваемых, как только принял от Фалькона руководство расследованием. Фалькона это не волновало. Он отправился прямиком в мастерскую отца. По-прежнему открытая шкатулка с украшениями стояла на столе там, где он ее оставил. Он сжал в кулаке кольцо с агатовым кубиком, как будто, вдавив его в ладонь, мог пробить затор в своей памяти. Шагая по комнате, он пнул лежавшую под столом стопку журналов, и верхние журналы соскользнули к его ногам.
Один из них, в черной обложке, назывался «Bound».[122] Фалькон открыл его носком ботинка и попятился. Его взору предстали две фотографии, словно запечатлевшие картины ада: на обеих огромные мужики, покрытые татуировкой, истязали двух женщин с завязанными глазами. Фалькон инстинктивно отшвырнул журнал ногой.
Неужели отец тянулся к такому? Неужели его кинуло с высот на самое дно? Неужели, утратив способность изображать прекрасное, он обратился к безобразному… но зачем? Чтобы, оттолкнувшись от него, опять воспарить? Чтобы утешить себя мыслью, что красота существует только рядом с уродством? Фалькон в омерзении стал запихивать эту гадость под стол и увидел, что вся куча состоит из сплошной порнографии — откровенной, скотской, запредельно грязной.
На столе над стопкой журналов лежали, свернутые в рулон, пять незнакомых ему холстов. Фалькон снова развернул их и развесил на стене. Он заметил, что сами холсты старые, а краски — акриловые, которыми его отец начал пользоваться только в конце семидесятых годов. Фалькон еще раз убедился, что это не отцовские работы, и пожалел, что нет в живых Сальгадо, который мог бы что-то ему подсказать.
И тут он вспомнил о копировщике, жившем где-то в районе Аламеды, — цыганистом типе, который страшно разозлил его тем, что вышел к ним в черных трусах и, разговаривая с его отцом, скреб ногтями под резинкой. Как же его звали? Как-то странно. Это было не имя, а прозвище. Фалькону смутно припомнилось, что все картины у него в мастерской стояли на мольбертах вверх ногами. Он так копировал. Эль Сурдо — вот как его звали. Левша. Чтобы имитировать мазки, наложенные правой рукой, он рисовал вверх ногами. Открыв старую телефонную книгу отца на букве «С», Фалькон нашел адрес копировщика, но без телефона.
У отеля «Колумб» он поймал такси и поехал на улицу Паррас, неподалеку от Аламеды. У Эль Сурдо никто не отзывался, но проходивший мимо сосед сообщил Фалькону, что тот сейчас обедает в своем обычном месте, в баре «Ла-Кубиста» на улице Эскудерос.
Там за отдельными столиками сидели, ели и смотрели телевизор шестеро мужчин. Ни один из них не показался Фалькону знакомым.
— А я все гадал, сколько на это потребуется времени, — услышал Фалькон, идя к стойке.
Стук ножей по тарелкам прекратился. Говоривший — смуглолицый мужчина с лошадиными зубами, одетый во все черное, — поднялся из-за столика. Его седые волосы торчали из-под черной шляпы с множеством значков на ленте.
— Вы, должно быть, Хавьер Фалькон, — сказал он.
— Почему вы так решили?
— Потому что вы вошли сюда с рулоном холстов под мышкой, растерянный, как потерявший маму ребенок.
— Эль Сурдо?
Мужчина указал Фалькону на стул напротив.
— Вы обедали?
— Вы гадали, сколько потребуется времени…
— Хавьеру Фалькону, чтобы меня отыскать, — закончил Эль Сурдо, глядя через его плечо на меню, написанное мелом на грифельной доске. — Итак, cordero en salsa, escalopinas de cerdo или atun en salsa?[123]
— Cordero, — выбрал Фалькон.
Эль Сурдо громко повторил его заказ. Фалькон прислонил холсты к соседнему столику. Ему налили красного вина.
— Мы встречались с вами только один раз, — сказал он.
— У меня хорошая память на лица, — заметил Эль Сурдо. — Вы меня невзлюбили, я сразу это понял.
— Мы с вами и словом не перемолвились.
— Вы не пожали мне руку.
— Она у вас была занята: вы чесались.
Эль Сурдо расхохотался. Официантка поставила перед Фальконом тарелку с тушеной бараниной.
— Что это вы принесли? — спросил Эль Сурдо, кивнув на холсты.
— Пять картин. Они не отцовские. Мне хотелось бы узнать, не ваши ли это копии.
Эль Сурдо отодвинул пустую тарелку и вынул зубочистку из стоявшего на столе стаканчика. Фалькон принялся за еду.
— А почему вас интересуют эти картины? — спросил Эль Сурдо. — Вы ведь коп, не так ли? Ваш отец говорил мне.
— Я здесь не по работе, — ответил Фалькон. — Я в отпуске.
— Вы хотите их продать?
— Я хочу выяснить, чьи они, прежде чем их сжечь.
Эль Сурдо сунул в рот сигарету, прикурил, встал и сдвинул вместе два стола. Положив на них рулон, он развернул его и проглядел один за другим все холсты.
— Моя работа, — заключил он. — Это копии, которые я сделал по просьбе вашего отца, но с полотен какого-то швейцарского художника. Тот вроде бы продал их в галерею Сальгадо и не хотел платить налог. Этот малый из Швейцарии должен был забрать с собой копии и показать на таможне в доказательство того, что он ничего не продавал. Так что я вообще не понимаю, почему они все это время валялись в мастерской вашего отца.
— А чистые холсты для копирования вам дал мой отец?
— Да. Очень старые, и на них уже были какие-то картины, поверх которых ваш отец наложил грунт.
— Его картины?
— Я не спрашивал.
Эль Сурдо еще немного подымил, пока Фалькон доедал баранину.
— Вам интересно узнать, что там было прежде? — спросил Эль Сурдо.
— Не отказался бы.
— Звучит не слишком уверенно.
— Иной раз кажется, что хочешь узнать, а потом и сам не рад, что узнал.
Они поймали такси и поехали на улицу Лараньи в Институт изящных искусств. Пройдя по внутреннему дворику, поднялись на второй этаж. За 15 ООО песет приятель Эль Сурдо пропустил холсты через сканирующее устройство и выдал им пять снимков первоначальных изображений. Там было что-то невразумительное: хаотичная перекрестная штриховка, путаница жирных, черных на белом, извилин и отдельные четкие детали — глаз, нога, копыто, звериный хвост.
