Роберт Гэлбрейт - Шелкопряд
В безлюдном саду был невыносимый холод. Страйк увяз по щиколотку в снегу, не чувствуя, как мороз крадется по правой брючине. Все курильщики, которые в обычное время собирались на скрытых от глаз аккуратных лужайках, сейчас топтались прямо на тротуаре перед клубом. Страйк проложил одинокую цепочку следов по мерзлой белизне, среди затихшей красоты, и остановился у круглого пруда, превратившегося в серый ледяной диск. В центре, на огромной двустворчатой раковине, сидел пухлый бронзовый купидон. Одетый в снежный парик, он натягивал тетиву лука и целился не туда, где имел шанс поразить стрелой простого смертного, а в темные небеса.
Страйк закурил и стал смотреть в ярко освещенные окна клуба. Из темноты посетители и официанты выглядели бумажными человечками на световом экране.
Если Страйк разбирался в людях, ждать оставалось недолго. Мог ли писатель, чье призвание – сплетать слова из нити опыта, любитель ужасов и макабрических странностей, упустить такую уникальную возможность?
И действительно, через несколько минут Страйк услышал щелчок открываемой двери, обрывки разговоров, краткую музыкальную фразу, а потом – приглушенные шаги.
– Мистер Страйк?
В темноте голова Фэнкорта выглядела огромным куполом.
– Не проще ли выйти на улицу?
– Мне удобней в саду, – сказал Страйк.
– Понимаю.
В словах Фэнкорта сквозило добродушие, как будто он решил – пусть ненадолго – пойти навстречу Страйку. Детектив подозревал, что это решение подсказано слабостью писателя к театральным эффектам: ведь именно его призвал для разговора человек, который заставил нервничать всю компанию.
– Что вас интересует? – спросил Фэнкорт.
– Ваше мнение, – ответил Страйк. – Мой вопрос касается критического анализа «Бомбикса Мори».
– Как, опять? – поразился Фэнкорт. Его добродушие застывало так же стремительно, как ноги. Он поплотнее запахнул пальто от метели. – Я сказал все, что хотел сказать об этой книге.
– Одно из первых суждений, которые я услышал, – начал Страйк, – сводилось к тому, что она напоминает ваши ранние произведения. «Море крови и тайные символы» – по-моему, так было сказано.
– Ну и дальше что? – Фэнкорт засунул руки в карманы.
– А то, что в ходе моих разговоров с людьми, знавшими Куайна, я все отчетливее понимал, что эта книга имеет весьма отдаленное сходство с той, которую, по его словам, писал он.
Дыхание Фэнкорта поднималось белым облачком, заслоняя тяжелые черты.
– Я даже познакомился с одной девушкой, – добавил Страйк, – которая утверждает, что слышала отрывок из этой книги, совершенно непохожий на окончательный вариант.
– Писатели кромсают свои произведения, – сказал Фэнкорт, притопывая ногами и втягивая голову в плечи по самые уши. – Оуэну не мешало бы заниматься этим почаще. А некоторые романы, вообще говоря, можно было вымарать целиком.
– Кроме того, – продолжил Страйк, – в тексте есть включения из раннего творчества Куайна. И тут и там – гермафродит. И тут и там – окровавленный мешок. Безудержный секс.
– У него было скудное воображение, мистер Страйк.
– После него осталась записка, похожая на перечень возможных имен. Одно из этих имен читается на использованной машинописной ленте, которую вынесли из его кабинета еще до того, как полицейские опечатали дверь, но в окончательном варианте рукописи это имя отсутствует.
– Значит, передумал, – раздраженно бросил Фэнкорт.
– Это совершенно расхожее имя, не символическое, не отсылающее к прототипу, в отличие от имен в окончательном тексте. – Когда глаза привыкли к темноте, Страйк заметил, что на тяжелом лице Фэнкорта появилось легкое любопытство. – В ресторане, при большом скоплении людей, Куайн в последний раз – думаю, это будет доказано – поел и в последний раз появился на публике. Со слов надежного свидетеля, Куайн на весь ресторан кричал, что одной из причин, по которым Тассел струсила представлять его книгу, был «Фэнкорт и его поганый вялый хер».
Вряд ли Страйка и Фэнкорта четко видели дергающиеся человечки, которые собрались за издательским столом. Две мужские фигуры, скорее всего, сливались с деревьями и скульптурами, но самый решительный или самый отчаянный наблюдатель все же мог бы определить их местонахождение по крошечному, но яркому, как точка лазерного целеуказателя, огоньку сигареты Страйка.
– Штука в том, что в «Бомбиксе Мори» ни слова не сказано про ваш член, – объяснил Страйк. – Там нет ни слова про любовницу Куайна и про подружку-транссексуалку, которые, по его словам, фигурируют в романе как «чистые, неприкаянные души». А кроме того, шелкопрядов не обливают кислотой: их вываривают в кипятке прямо в коконах.
– Ну и дальше что? – повторил Фэнкорт.
– Да то, что напрашивается вывод: «Бомбикс Мори», который ходит по рукам, – это не тот роман, который написал Оуэн Куайн.
Фэнкорт даже перестал притопывать ногами. Остолбенев, он всерьез обдумывал услышанное.
– Я… нет, – сказал он, как будто самому себе. – Куайн написал это сам. Слишком узнаваемый стиль.
– Странно слышать это от вас, потому что всем остальным, кто хорошо чувствует индивидуальный стиль Куайна, слышится в этой книге чужой голос. Дэниел Чард заподозрил Уолдегрейва. Уолдегрейв заподозрил Элизабет Тассел. А Кристиану Фишеру послышался ваш голос.
Фэнкорт в своей обычной манере презрительно пожал плечами:
– Куайн стремился подражать более искушенному автору.
– Не кажется ли вам, что реальные прототипы описаны у него однобоко?
Фэнкорт взял предложенные Страйком сигарету и зажигалку и, не перебивая, с интересом слушал.
– Он утверждает, что жена и литагент на нем паразитируют, – пояснил Страйк. – Да, неприятно, но это стандартное обвинение, которое кто угодно может бросить в адрес тех, кто, так сказать, живет за его счет. Он намекает, что его любовница терпеть не может животных, и вставляет какие-то комментарии, которые можно толковать либо как намеки на ее низкопробные книжки, либо как тошнотворные аллюзии на рак груди. Его подопечная транссексуалка получает единственную характеристику, причем издевательскую, насчет вокальных упражнений, а между тем она сама рассказывала, что давала ему читать историю своей жизни, над которой тогда работала, и делилась самым сокровенным. Он, по сути, обвиняет Чарда в убийстве Джо Норта и выдвигает непристойные предположения об истинных желаниях Чарда. Наконец, он возлагает на вас вину за смерть вашей первой жены. Все это – либо открытая информация, либо расхожие сплетни, либо примитивные нападки.
– Но от этого не менее болезненные, – приглушенно выговорил Фэнкорт.
– Согласен, – сказал Страйк. – Поэтому многие затаили на него злобу. Но единственным настоящим откровением во всей книге стало то, что вы – отец Джоанны Уолдегрейв.
– Во время нашей беседы я вам сказал… почти открытым текстом… – ощутимо напрягся Фэнкорт, – что это обвинение не только ложное, но и нереальное. Я бесплоден, и Куайн…
– …и Куайн не мог этого не знать, – согласился Страйк, – так как у вас еще сохранялись – по крайней мере, внешне – дружеские отношения в ту пору, когда вы переболели свинкой, а кроме того, он уже прошелся по этой теме в «Братьях Бальзак». И от этого те обвинения, которые вложены в уста Резчика, звучат совсем уж странно, правда? Как будто эту часть написал некто, не знающий о вашем бесплодии. Неужели при чтении романа вам не приходили в голову такие мысли?
На волосы и плечи обоих мужчин толстым слоем ложился снег.
– По-моему, Оуэн не задумывался о правдоподобии, – медленно проговорил Фэнкорт, выдыхая дым. – Грязь липнет. А он только и делал, что лил грязь. Я счел, что он просто старается перессорить своих знакомых.
– И по этой причине решил прислать вам текст раньше, чем другим?
Фэнкорт не ответил, и Страйк продолжал:
– Вы же понимаете, это легко проверить. В курьерской, да и в обычной почтовой службе доставки непременно остаются записи. Лучше уж говорите как есть.
Повисла долгая пауза.
– Ладно, – выдавил наконец Фэнкорт.
– Когда вы получили рукопись?
– Утром шестого.
– И как вы с ней поступили?
– Сжег, – коротко ответил Фэнкорт, будто вторя Кэтрин Кент. – Я понял, чего он добивается: спровоцировать громкий скандал, максимально разрекламировать себя. Последнее прибежище неудачника… Я не собирался ему потакать.
До них вновь донеслись обрывки веселья – это открылась и закрылась дверь клуба, ведущая в сад. Неуверенные шаги по снегу, большая тень, возникшая из темноты.
– И что же, – прохрипела Элизабет Тассел, кутаясь в тяжелое пальто с меховым воротником, – здесь происходит?
Заслышав ее голос, Фэнкорт рванулся назад, к входу. Страйк мысленно спросил себя: когда эти двое в последний раз сталкивались лицом к лицу, если только не в многолюдной толпе?
– Повремените минуту, будьте добры, – попросил он писателя.
