Мюзик-холл на Гроув-Лейн - Шарлотта Брандиш

Марджори Кингсли неожиданно устроилась лучше всех – её необычный сценический талант мгновенного перевоплощения привлёк одного из ведущих антрепренёров Лондона, и вскоре по всему Вест-Энду были расклеены афиши с её именем и портретом в полный рост во фраке и нелепом кудлатом парике. Публика валом валила на её номера, а размеры гонораров превосходили самые смелые ожидания. В прошлом остались и вечные переезды, и угнетающее безденежье – Марджори наконец обрела уверенность и в себе самой, и в завтрашнем дне. Спасение не слишком красивых женщин – возраст – она встретила с благодарностью, и с молодостью попрощалась без сожалений. С годами она ещё больше располнела, фигура её приобрела величественность, манеры – некоторую томность, порождённую профессиональным успехом и востребованностью. В личном плане судьба её сложилась не так блестяще, но тем не менее после нескольких неудачных романов она обрела тихое счастье с человеком, далёким от театральных подмостков и отличающимся добротой и искренностью. Мистер О’Тулли был выходцем из большой и дружной ирландской семьи и то, что для кого-то могло бы стать весомым недостатком, Марджори посчитала неоспоримым достоинством. Многочисленное неугомонное потомство сестёр и братьев мистера О’Тулли обожало тётушку Марджи, а свекровь, женщина простая, но чуткая, распознав в невестке неизбывное внутреннее сиротство, отнеслась к ней с материнской нежностью и теплотой.

Дальнейшая судьба её подруги Эффи Крамбл тоже сложилась удачно. Получив место одной из сорока девушек в танцевальном ревю, она, словно рыбка, до сих пор томившаяся в тесной стеклянной банке и выпущенная на речные просторы, оказалась в своей стихии. «Ты и не представляешь, Марджи, как я счастлива! – писала она подруге в перерывах между репетициями. – Да, у нас очень строгие правила насчёт выпивки и мужчин, чуть что, вылетаешь из программы сразу, но ты же меня знаешь – на самом деле мне не нужно ни того, ни другого! Я очень выносливая, Марджи, моё тело – сплошные жилы. Я могу танцевать сутками напролёт, и распорядительница миссис Кудрилл (жуть какая дотошная, но меня-то ей не подловить!) сказала, что если я буду продолжать в том же духе, то скоро меня переставят в первый ряд вместо носатой задаваки Мэделин (представляю, как та взбеленится!)».

Эдди Пирсу, к сожалению, не так повезло, как его бывшим коллегам. Долгое время он исполнял крошечные роли в репертуарных театрах и безуспешно обивал пороги театральных контор, но танцоров в Лондоне всегда было с избытком, и отказы один за другим сыпались на его белокурую голову. Он уж было совсем отчаялся, но вскоре неожиданно для самого себя получил заманчивое предложение сняться в киноленте о нелёгких буднях представителей высшего класса. Картина не пользовалась шумным успехом, но внешность Пирса, как и его отличные манеры и способность ладить на съёмочной площадке со всеми (и даже с первым помощником режиссёра) сослужили ему добрую службу. От Пирса не ждали многого, и роли он получал небольшие, но кое-что подзаработать сумел. С присущей ему обстоятельностью он изучил многообещающую индустрию кинематографа изнутри и с умом вложил свои накопления в акции Associated Talking Pictures, превратившейся к 1942 году в одну из самых крупных киностудий Великобритании. Он с теплотой вспоминал о своём сценическом прошлом, но на сцене, как и на съёмочной площадке, больше не появился. Будучи уже весьма в зрелых годах, Эдвард Пирс женился на юной актрисе, отдалённо напомнившей ему Люсиль Бирнбаум, воспоминания о которой он так и не сумел изгнать из памяти и сердца. Брак этот было нельзя назвать счастливым, но супруга подарила ему прехорошенькую улыбчивую малышку, которой дали имя Беатрис, хотя все звали её Бетти, и с рождением дочери жизнь его озарилась подлинным светом радости.

Джонни Кёртис тоже распрощался со сценой. Несколько лет его бросало из одной авантюры в другую, но в конце концов годы усмирили его, и он осел на судостроительной верфи в Белфасте, куда его устроил старинный дружок, в прошлом ипподромный «жук» и ловчила. Как ни странно, но Джонни, оказывается, был рождён для этой тяжёлой работы и снискал заслуженное уважение товарищей. Дальнейшая его жизнь была нелёгкой, но честной, и всякий день, возвращаясь домой к жене и трём сыновьям, он испытывал чувство удовлетворения. Лишь изредка, в пабе, когда приятели подначивали его и просили показать степ, в груди возникало неясное томление, но такое бывало нечасто. На верфи его прозвали Танцор Джонни, и это было даже приятно.

Лавиния Бекхайм всё-таки дождалась, когда для них с Арчи загудят свадебные колокола. Морозным январским днём, когда прозрачное небо становится похожим на донце стеклянного кувшина, они сочетались браком в церкви Святого Дунстана, что на Флит-стрит, и щёки невесты румянил жар искреннего чувства, а жених, похудевший и сменивший роскошный фрак и белоснежную манишку на шевиотовый костюм и серую сорочку, держался со скромным достоинством и взгляд его был прикован лишь к возлюбленной, возвращённой ему милосердным Господом. Близнецы получили от четы Баррингтон пространное письмо и стопку фотографий, каждая из которых была оправлена в лакированную картонную рамку, а Оливии достался кусок свадебного пирога, который Лавиния на полном серьёзе рекомендовала той положить под подушку, чтобы увидеть во сне суженого. Вскоре после бракосочетания мистер и миссис Баррингтон открыли в Клапеме театральную школу для одарённых детей, и дела, по слухам, шли у них вполне сносно.

Спустя месяц в той же самой церкви принесли обеты верности друг другу Имоджен Прайс и Гумберт Пропп. Злопыхатели (коих немало в театральной среде) утверждали, что Имоджен мудро выбрала супруга – ей даже не пришлось спарывать инициалы с белья и носовых платков. Казалось, никто не мог предположить, что заносчивая красотка Имоджен с полной искренностью примет предложение руки и сердца от небогатого и не слишком привлекательного внешне джентльмена средних лет. Никто из них не знал, какая перемена произошла с ней в тот день, когда все её мечты о большой сцене пошли прахом. Гумберт Пропп, не отличавшийся обычно красноречием, нашёл тогда для неё единственно верные слова и она, как истинная актриса, умеющая даже в плохой пьесе распознать хорошую роль для себя, ответила согласием.

В качестве свадебного путешествия супруги посетили Йоркшир и уехали оттуда втроём, с маленьким Ричардом, которому предстоял большой жизненный путь. Имоджен никогда больше не вышла на сцену, для неё дверь в этот сверкающий огнями и полный взлётов и падений мир захлопнулась навсегда, но она сумела распахнуть её для сыновей.

Она на всю жизнь сохранила любовь к театру и тонкий девичий стан, и когда её старший сын,