Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)
— …и не позволит ей даже ради победы над кровавым оккупантом (кажется, так вы честите доблестные германские войска?) встречаться с одним из них настолько коротко, чтобы прослыть его подругой. Тем паче если речь идет об этом безумце-зельбстопфере Эрихе Краузе!
«Так… — подумала Лиза почти спокойно. — Он в самом деле узнал мое белье. Худо дело…»
Впрочем, ей предстояло с минуты на минуту узнать, что дело обстоит куда хуже, чем кажется.
— Зельб… Кто? — ошеломленно переспросил Петрусь. — Как вы его назвали?
— Так называются смертники, то есть люди, готовые к самопожертвованию, — пояснил Вернер. — Идея разрабатывается в наших армейских верхах на самый крайний случай: так называются летчики, обреченные погибнуть со своим самолетом. Да уж, для Эриха было бы куда лучше, если бы он в самом деле оказался смертником. Знаете, я был к нему искренне расположен и даже считал его другом, именно поэтому думаю, что ему следовало бы взорваться вместе с самолетом, чем спрыгнуть и попасть в расположение наших частей. Или лучше было бы угодить в руки тех разъяренных русских баб, которые, по слухам, неистовствовали на базарной площади. Ну, растерзали бы его на месте… Это все же быстрая смерть, в отличие от того, что готовит ему фон Шубенбах.
И только тут до Лизы дошло:
— Так, значит, Эрих Краузе… — Она осеклась, зажала рот рукой, произнесла невнятно: — Боже мой…
Значит, вот что это была за командировка! Да, теперь понятно, почему так волновались старик и Петрусь. Эрих, видимо, отлично знал их обоих.
Стоп. А если его начнут пытать? Да, Лиза угадала все правильно там, на площади…
— Боже мой! — снова едва выдохнула она.
— Не печальтесь о нем, дорогая, печальтесь о себе, — сурово проговорил Алекс Вернер. — А также можете поплакать и обо всех нас, здесь собравшихся. Потому что мы все обречены.
— Он нас не выдаст, — сказал отец Игнатий, однако Петрусь промолчал, и Лизе почему-то показалось, что его молчание не было знаком согласия.
— Он вас не выдал — пока еще, — уточнил Алекс.
В разговоре он переходил то с русского на немецкий, то наоборот, но напряжение момента было столь сильным, что на это никто не обращал внимания. Все четверо словно бы перешли на некий общий, можно сказать, интернациональный язык — язык страха, опасности, безнадежности.
— Не выдал. Но я не уверен, что не заговорит к утру. Фон Шубенбах сделает все, лишь бы вытрясти из него сведения. Все, и даже больше, чем все! Для него сейчас великолепный случай выдвинуться не просто на место своего шефа, но, может быть, даже возвыситься над ним. В Берлине ищут молодого, деловитого службиста в главную военную прокуратуру рейха на должность начальника нового, только что образованного отдела по России. Прежде там был общий отдел Восточных территорий, а теперь решили открыть новый, отдельный, в связи с тем, что военная кампания затягивается на неопределенный срок. Наш друг Вальтер готов сейчас поменять местами небо и землю для того, что попасть на то место. У него довольно сильная поддержка в Берлине, а также он очень надеется на протекцию моего отца, вернее, на его связи. Именно поэтому он привез меня вчера ночью в тюрьму и показал мне Эриха. Фон Шубенбах хотел напугать меня — ведь мы с Эрихом считались близкими приятелями. Вальтер хотел шантажировать меня: мол, если твой отец не поддержит меня в Берлине, я устрою тебе неприятности в Мезенске. Ну что ж, я охотно оказал бы ему услугу. Собственно говоря, что такое приятельские отношения с Эрихом? Мелочь, ведь, кроме меня, в приятелях Краузе числились еще десяток офицеров, причем в куда более высоких чинах, чем я, среди них есть и гестаповцы… Но я завяз куда глубже, чем они.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился отец Игнатий.
— Я имею в виду вот эту обворожительную фрейлейн, которой бросился протежировать в расчете на ее милости, — пояснил Алекс, поворачиваясь к Лизе. — Какого черта вы мне не сказали, что встречаетесь с Эрихом, когда я вез вас в город? Вы строили из себя просто-таки святую наивность, ну и, само собой, я, с моей страстью к изысканным красавицам, попался на крючок и рассудил, что ваше сердце свободно. Теперь мне понятно. Вы ставили перед собой цель охмурить как можно больше солдат противника. Вы, значит, новая… Как там звали ту даму в Библии, которая работала против солдат противника? Рахав?
— Вы плохо знаете Писание, — покачал головой отец Игнатий. — Именем Рахав Лизу могли бы назвать наши, то есть русские, потому что считали бы, что она предает своих ради врагов. Ведь Рахав предала жителей Иерихона ради евреев, «ибо Всевышний Израиля — он есть Бог на небесах, в высях небес и на земле и всем, что ниже ее».
— Я вот раздумываю, счесть ваши слова за жидо-масонскую пропаганду или нет? — задумчиво проговорил Алекс. — Клянусь, я бы именно так и поступил в любой другой ситуации, но сейчас нет времени хвататься за идеологическое оружие. Умоляю, не надо о боге Израиля! Оставьте его в покое, он нам ничем не поможет. Давайте вернемся в настоящее, давайте спустимся с небес на землю.
— Итак… — начал было отец Игнатий, но Алекс прервал его:
— Итак, Краузе ранен и находится без сознания. Фон Шубенбах показал мне его из дверей палаты, в которой он лежит. Ее охраняют, как тюремную камеру. Но рядом с Эрихом ежеминутно находятся врачи — он очень плох, а фон Шубенбаху нужно, чтобы Краузе пришел в себя и начал давать показания. И он их, конечно, даст — не позднее чем через два дня.
— Почему вы так уверены? — в один голос спросили отец Игнатий и Петрусь. Лиза присоединилась к их вопросу мысленно.
— Да потому, что сюда едет Венцлов, а вместе с ним — доктор Шранке.
— А он-то кто такой, тот доктор? — поинтересовался молодой человек.
Лиза слабо улыбнулась, что было немедленно отмечено Вернером:
— Напрасно вы так легкомысленно относитесь к моему сообщению, моя прелестная Лили Марлен! Шранке — известный палач. Вряд ли вы знаете, что творится в лагерях для военнопленных… в Аушвице, например, в Дахау, в Бухенвальде и других, а Шранке работал в некоторых из них. Он — прирожденный гестаповец, палач по призванию, мастер самых изощренных пыток. У него, так сказать, инспекционная поездка — проверка, не слишком ли мягкосердечны господа в черных мундирах с врагами рейха. И если сей господин возьмется за Эриха, тот скажет все, что было и чего не было. Он вспомнит вас, Лиза, и ваших родственников, и ваших друзей… Как бы ни был он крепок, признания польются из него потоком. И вот тогда фон Шубенбах задумается. Он поймет, что поддержка моего отца в Берлине — учитывая, что я практически уличен в пособничестве русским подпольщикам, — ничто. Он швырнет меня на расправу Шранке, таким образом дав немыслимый козырь конкурентам моего отца, и тогда империи Вернеров, можно не сомневаться, придет мгновенный конец.
Честное слово, Лиза на миг растрогалась оттого, что сейчас Алекс думал и заботился не о себе лично, а о семейной империи — великой трикотажной империи. Ну что ж, так и положено наследному принцу! Воистину — noblesse oblige, что в точном переводе с французского означает «благородство обязывает». Происхождение обязывает…
— Ну и, само собой, вас всех прикончат тоже, причем страшно и мучительно, — проговорил Алекс и наконец умолк.
Да, в общем, главное уж и так было сказано.
Некоторое время царило молчание.
«Все это кошмар, конечно, — подумала Лиза, — но могло быть хуже. Мы могли узнать об опасности гораздо позже, то есть когда было бы поздно что-то предпринимать. Кто предупрежден, тот вооружен, а мы предупреждены заранее. Наверное, у подпольщиков предусмотрены какие-то пути отступления в случае провала. Ну, переход на нелегальное положение, скажем… Или они уходят в партизанский отряд… Так или иначе, мне больше не придется идти в проклятую «Розу»! Правду говорят, что все, что ни делается, — к лучшему!»
Это она пыталась себя так успокоить. Довольно неуклюже.
Алекс медленно переводил взгляд с одного лица на другое.
— Так… — проговорил он вдруг с издевкой и поднял пистолет. — Неужели я ошибся в русских патриотах? Неужели вы сейчас обдумываете, как бы половчее удрать? Ну и ну! А ведь когда я был в Париже, там полным ходом шел процесс над русскими сотрудниками Музея человека, как же их… ах да, Борис Вильде и Анатолий Левицкий, которые были активными резистантами [32]. Клянусь, узнав об их мужестве, я начал уважать русских, которых прежде считал просто темными, забитыми мужиками, которым все равно, на кого гнуть спину: на господ или на комиссаров.
— Вы не ошиблись в русских патриотах. — Голос отца Игнатия звучал твердо и спокойно. — Если у кого-то из нас и была минута слабости, то всего лишь минута, и она уже прошла. Мы не помышляем о бегстве. Мы должны сделать все, чтобы спасти нашего товарища по борьбе, во-первых, а во-вторых, отплатить добром за добро человеку, который спас нам жизнь. Во всяком случае, попытался спасти. Я говорю о вас. Скажите, у вас уже есть какой-то план действий? Что нужно сделать?
