Бернар Миньер - Не гаси свет
— Можешь включить музыку? Хочу дослушать финал, — просит сидящая в ванне женщина.
Ее бывшая жертва нажимает на кнопку. Снова звучит последний акт оперы. Голоса перемешиваются, сменяют один другой, замирают.
— Мила? — зовет Кристина своего врага.
— Устала… — еле слышно шепчет та.
— Что?
— Я устала…
— Так освободись.
Ты, ты, — поет Каллас, —Маленький бог, любовь моя, лилия и роза,Ты никогда не узнаешь,Что Баттерфляй умираетРади твоих чистых глаз.
Обе женщины слушают музыку. А потом наступает тишина, и Мила судорожным движением хватает бритву. Кристина молча наблюдает за ней. Пот заливает ей глаза, и по лицу Болсански тоже стекают липкие струйки.
Смотри внимательно,Во все глаза, на лицо твоей матери,Чтобы запомнить ее образ.Смотри внимательно!Любовь моя, прощай, прощай!Мой любимый малыш!
— Устала… как же я устала…
— Так отдохни, Мила.
— Он любил меня.
— Знаю… — Кристина лжет, не краснея.
А ее противница улыбается. Глядя перед собой затуманенным взором, она разрезает кожу у себя на левом запястье. Бритва углубляется в мышцу, а потом одним точным медленным движением рассекает лучевую артерию. Теперь правая. С нею получается не так ловко. Две струи крови брызжут в разные стороны, окрашивают воду в красный цвет.
С каждым ударом сердца из ран вытекают новые потоки крови. Пульсации замедляются, тело леденеет… Женщина замерзает — как пруд зимой.
Мелодия достигает кульминации. Звучит прощальный возглас Пинкертона:
Баттерфляй! Баттерфляй! Баттерфляй!
По щеке Милы скатывается последняя слеза.
Следующие пять минут Кристина убирает следы своего присутствия и готовится к «отходу». Достает из кармана телефон Болсански, вкладывает его в ее холодеющие пальцы и набирает 17. Дождавшись ответа, шепчет едва слышно: «Умоляю… приезжайте скорее… умираю… мой сын… он совсем один…»
— Что вы сказали? Что? — встревоженно восклицает диспетчер спасательной службы. — Можете повторить, мадам? Мадам?
Штайнмайер повторяет, укладывает руку покойницы на бортик, резко оборачивается и вздрагивает: Тома, он здесь. Смотрит на нее во все глаза… Она смаргивает, и видение исчезает, метнувшись тенью по коридору… Женщина выходит из ванной, поднимается по лестнице, не сняв бахил с промокших кроссовок, приоткрывает дверь — мальчик спит, посасывая большой палец. К горлу журналистки стремительно подступает тошнота, и она бежит к выходу. Жадно вдыхает влажный воздух. Только бы не стошнило… не здесь… не сейчас… Она оставляет дверь дома распахнутой, идет к припаркованной неподалеку машине, садится за руль и там наконец избавляется от перчаток и бахил.
Трогается с места, минует аллею-туннель, едет по прямой, поворачивает на перекрестке… Дождь прекратился, ветер разогнал облака, и луна осветила ночной пейзаж. Кристина выключила мотор, погасила фары и вывалилась из салона — ее вывернуло наизнанку в кювет у правого колеса.
Потом она долго сидела в машине и ждала, пытаясь успокоиться. Гроза уходила прочь, молнии бледнели и гасли, гром урчал, как наевшийся до отвала хищник. Через тринадцать минут женщина услышала завывание полицейской сирены. Мимо на полной скорости промчался фургон, осветив фарами деревья. Штайнмайер достала из бардачка бинокль, навела его на дом и увидела, как внутрь вошли три человека. Затем посмотрела в зеркало и не узнала себя — пустой взгляд, расширенные зрачки… Тихонько захлопнув дверцу, она уехала.
Эпилог
Чудо жизни. Кристина погладила свой чудесно округлившийся живот и в который уже раз счастливо изумилась подарку судьбы. Она была на пятом месяце. Головной и спинной мозг ее ребенка окончательно сформировались, все нейроны и извилины были на месте — полный набор, до конца жизни. «Сочувствую, Лео-младший, придется обходиться тем, что есть, красавчик. Надеюсь, ты сумеешь хорошо ими распорядиться», — у нее вошло в привычку называть малыша Лео, хотя они с Фонтеном пока не пришли к согласию в вопросе имени. Отец настаивал на Матисе или Людовике, не зная, что она уже все решила.
Кристина повернула голову к открытой балконной двери.
Солнце встало час назад, но день обещал быть жарким. Она проголодалась как волк. Аппетит у нее теперь был просто ненасытный. На завтрак она ела хлопья, яйца всмятку, гренки с маслом и джемом, пила сок и кофе… Ммм, просто слюнки текут! Кристина улыбнулась. Тошнота и вялость первых месяцев прошли, и она чувствовала себя просто великолепно.
Лежащий рядом с нею любимый человек шевельнулся и открыл глаза.
— Проснулась?
Нежность в голосе, рука по привычке легла на ее живот:
— Привет, Матис.
— Лео… — поправила будущая мать.
— Привет, Луи.
— Лео…
— Он не шевелится.
— Это нормально, все младенчики много спят.
Леонард посмотрел на нее — уже другим взглядом.
— В таком случае, он ничего не заметит, если…
Женщина молчала.
— Ты прекрасна, беременность тебе… — продолжил было космонавт, но Кристина прервала его:
— Тс-с-с…
Они поцеловались. Свет летнего солнца заливал комнату, согревая комнату и их тела. Женщина вспотела.
— Тома проснется нескоро, Карла привезет детей не раньше девяти, — прошептал любимый ей на ухо, — так что времени у нас навалом…
— Тс-с-с…
Кристина рассмеялась — он прав, сейчас только шесть утра! Она протянула руку и достала из ящика пачку презервативов. Прогнала горькую мысль: «Мы никогда не сможем…» В ту страшную ночь Маркус сказал правду: он сгинул навек, но оставил по себе страшную память: она стала ВИЧ-положительной. Лечение ей не помогло, и теперь они с Фонтеном до конца дней обречены заниматься любовью с «резинкой». Она долго колебалась, когда Лео предложил ей завести малыша: перечитала массу статей и выяснила, что риск передачи ВИЧ от матери к ребенку крайне низок (меньше 1 %), если женщина находится под постоянным наблюдением врача и со второго триместра беременности принимает антиретровирусные препараты. Многие инфицированные женщины обрели таким образом счастье материнства.
У Лео, благодарение Господу, здоровье было отменное, и они прибегли к старому доброму методу «искусственного оплодотворения». Процедура неприятная, что и говорить, и получилось у них не сразу, но они повторяли ее, не сдаваясь, пока богиня плодоносности не вознаградила их за терпение. Третья попытка оказалась успешной… Для большей безопасности Кристине должны были сделать кесарево сечение. Кормить ребенка грудью она тоже не сможет…
Они занимались любовью перед открытой балконной дверью, наплевав на то, что их может увидеть любой проходящий по тропинке мимо дома человек. Фонтен подложил любимой под спину подушку. Он был очень нежен и неспешен — совсем как это нескончаемое лето. Кристина спрашивала себя, может ли Лeo-младший чувствовать желания, страхи, надежды и — главное — любовь родителей. Она надеялась, что да, ведь они с Леонардом теперь любили друг друга как никогда сильно. Много месяцев он прятал ее от всех, в том числе от собственных детей, хотя их объединяли необходимость сохранить все в тайне и присутствие Тома, и их связь стала неразрывной. Кроме того, Штайнмайер изменилась. Пережитые испытания сделали ее другим человеком. Она осознавала, что Лео влюбился именно в новую Кристину, и иногда эта мысль ее раздражала.
Космонавт повернулся на бок, оперся на локоть и посмотрел ей в глаза.
— Хочешь выйти за меня замуж?
— Что-о-о?! — изумилась женщина.
— Ты все прекрасно слышала, не придуривайся.
— Ты же только что развелся… Не терпится снова расстаться со свободой?
Фонтен рассмеялся.
— Я знаю, о чем ты думаешь… — Он напустил на себя серьезность, и вид у него стал очень комичный. — Чаще всего мужчины хранят верность в начале романа, а изменяют в конце. Так вот: я начал с конца.
— И что это значит?
— Что ты вполне можешь рассчитывать на мою верность.
— Вполне?
— Ну, скажем, на девяносто восемь процентов. Устраивает?
— А вдруг перевесят оставшиеся два процента?
— Клянусь, что никогда не буду тебе врать и скрывать тоже ничего не стану.
— Для начала неплохо, но я не уверена, что этого достаточно. Ты вообще-то понимаешь, что выглядишь… оригиналом?
— Если хочешь обыденности, встречайся с бухгалтером… Ты не обязана соглашаться. Во всяком случае, сразу…
— Я тоже так думаю.
— Значит, ты мне отказываешь?
— Не угадал. Я выйду за тебя. Но только потому, что не обязана этого делать.
