Аркадий Адамов - Личный досмотр. Черная моль
Перепелкин исчез в воротах. Геннадий усмехнулся, потом вынул из кармана блокнот, на чистом листке записал номер грузовой машины и рядом: «Полина Осиповна». В его деле все могло пригодиться. Вскоре появился запыхавшийся Перепелкин, все так же без шапки, в расстегнутом пальто.
— Прошу, товарищ Ярцев. Тихон Семенович вас ждет, — сказал он, наклоняясь к стеклу машины и стараясь получше разглядеть Геннадия.
Со смешанным чувством настороженности и любопытства входил Геннадий в кабинет. Свекловишников грузно приподнялся в кресле. Вид у него был усталый, невыспавшийся и мрачный. Морщинистые, с нездоровым румянцем щеки отвисали, как у бульдога, под глазами — синеватые мешочки.
— Чем могу служить? — с натугой просипел он.
— Продолжаем работу, — ответил Геннадий. — Хотелось бы пройти по цехам, посмотреть на ваш народ.
— Пора уж и кончать, да нас информировать не мешало бы, — недовольным тоном заметил Свекловишииков. — А то и в главке и в других инстанциях интересуются. А мне и сказать нечего.
— Пока еще рано, Тихон Семенович.
— Рано… Слава богу, убийц задержали. Чего же еще-то?
— Этого никто вам сообщить не мог, — сухо возразил Геннадий, отметив про себя странную осведомленность директора.
— Мог или не мог, уж не знаю, а слухами, говорят, земля полнится, — раздраженно ответил Свекловишников. — Руководству фабрики могли бы доверять. Люди здесь, как-никак, не с неба упали.
«Да уж с неба такой подарочек не упадет», — враждебно подумал Геннадий.
Первое свидание со Свекловишниковым оставило у Геннадия неприятное впечатление. Но он тут же по привычке заспорил с собой: «Какие основания его подозревать? Мало ли у кого какой характер! Может, у него неприятности по работе, или с женой поссорился, или, скажем, печень болит, вот он на всех и собачится. А если бы, значит, хвостом мел, то все в порядке, хороший, мол, мужик? А надпись Плышевского? Это не улика, — сам себя оборвал Геннадий. — Ты еще и самого Плышевского ни в чем не уличил».
Геннадий направился через двор к раскройному цеху.
Громадный, залитый голубоватым неоновым светом цех алел кумачом лозунгов, на окнах стояли горшки с цветами, мерно гудел конвейер, вдоль него за своими рабочими столиками склонились девушки в черных халатах и пестрых косынках.
Геннадий остановился около двери, соображая, с чего начать. Интересовали его два человека: Голубкова и Жерехова. Посмотреть бы на них только, составить пока первое, самое беглое впечатление.
Он остановил проходившую мимо девушку:
— Где начальник цеха, не скажете?
Та с любопытством оглядела его.
— Вон туда ступайте. — Она показала рукой в глубину цеха, где виднелась отгороженная фанерной стеной небольшая комната. — В кабинет ее. — И лукаво добавила: — Как раз в самый спектакль угодите.
— Это какой же такой спектакль? — удивился Геннадий.
— Сами услышите. А пока до свиданьица! — И девушка убежала.
Геннадий подошел к невысокой, растрескавшейся двери. Она оказалась приоткрытой. В комнате у обшарпанного письменного стола Геннадий увидел полную женщину в черном халате, каштановые, с рыжими подпалинами волосы были небрежно собраны в пучок, напряженные глаза под неестественно черными бровями глубоко ввалились, на возбужденном лице проступили красные пятна. Перед ней вполоборота к двери стоял высокий плечистый старик в очках, с седым бобриком волос на голове.
Геннадий остановился около двери у доски с объявлениями и, сделав вид, что читает, прислушался.
Говорила Жерехова, вернее, не говорила, а кричала грубо, почти истерично, временами срываясь на визг:
— Не позволю подрывать мой авторитет! Понял? Кто здесь начальник цеха? Я! Я начальник!.. Много на себя берешь, Степан Прокофьевич! Не оступись, понял?.. Упрямство для старухи своей побереги! Не хуже тебя производство знаю!..
Шея старика залилась краской, и он досадливо крякнул:
— Эк тебя трясет, матушка! Да нешто я твой авторитет подрываю?
— А кто, как не ты? Ты! Ты!..
— Сама подрываешь. И почему я должен, скажи на милость, каждый раз лучший товар Спиридоновой или там Голубковой отдавать? А другие девчата, по-твоему, не люди, им заработать не хочется?
— Не твоя забота! Моя!
— Нет, матушка, и моя тоже, — сурово возразил старик. — Я мастером был, еще когда ты вот такой девчонкой на фабрику пришла. По совести я тогда поступал с тобой али нет? То-то и оно! Таким и остался. А через тебя и на меня тень падает. Увольняй, рапорта пиши, а срамить себя перед людьми не дам! И тебе заниматься такими делами не советую.
— Да ты это что?.. — задохнулась от негодования Жерехова. — Ты что, рехнулся на старости лет? Грозить вздумал?.. Нервов моих на вас всех не хватает! Уйди от греха!
— И уйду!
Старик круто повернулся и направился к двери.
И тут у Геннадия возникло новое решение. Он с равнодушным видом отошел от объявления и направился к выходу из цеха. При этом он незаметно, но внимательно наблюдал, как старик мастер что-то объяснял одной из работниц, потом другой, затем направился к кладовке. Тут его и окликнул Геннадий:
— Степан Прокофьевич!
Старик обернулся и, хмуря брови, поглядел поверх очков на Ярцева.
— В чем дело?
Геннадий подошел к нему и негромко сказал:
— Мне бы поговорить надо с вами.
— Я, милый человек, на работе, — проворчал старик. — Времени на разговоры нет.
— Я, Степан Прокофьевич, тоже на работе, — с расстановкой ответил Геннадий. — Только работа моя такая, что я могу и утром, и вечером, и ночью поговорить, когда вам удобно. И непременно с глазу на глаз, без свидетелей.
Старик внимательно посмотрел на Геннадия и усмехнулся.
— Беспокойная у вас работа. Из какого же вы, извиняюсь, учреждения, если не секрет?
— Для вас не секрет, — улыбнулся Геннадий. — Только другим рассказывать пока не надо.
Он протянул удостоверение.
— Ага, — удовлетворенно кивнул головой старик. — Так и понял. Ну-к, что ж. Милости просим ко мне домой в таком разе. Если уже доверие ваше заслужил.
Сговорились они быстро. Затем Степан Прокофьевич отправился по своим делам, а Геннадий стал следить глазами за худенькой девушкой, на которую ему указал старый мастер.
Так вот она какая, эта Лидочка Голубкова… Настороженная, нервная, а во взгляде что-то жалобное и дерзкое одновременно, что-то затаенное от всех. И смех у нее и улыбка, когда перекинулась несколькими словами с соседкой, какие-то вымученные, горькие. А вот другую девушку, ишь, как резанула! Как зверек ощерилась. Но лицо хорошее, открытое, все на нем читаешь. Красивое, между прочим, лицо. Как, наверное, смеялась, как радовалась эта девчонка раньше! Видно, характер живой, искренний. Такую девушку Клим и мог полюбить, и она могла… Да, в беду попала, в беду…
На следующий день перед началом смены Лидочка Голубкова, заплаканная и перепуганная, заглянула в дверь кабинета Жереховой.
— Мария Павловна, — жалобно сказала Лидочка, и губы ее задрожали. — Что же мне делать теперь?
Жерехова подняла голову.
— А-а, ты… Ну, чего случилось?
— Вот. Глядите. За что это меня?
Лидочка положила перед Жереховой скомканную бумажку.
— «Повестка», — не спеша прочла та. — Ну, и что такого? Это же уголовный розыск, дура ты. Не тебя первую, не тебя последнюю вызывают. Вон два дня назад и меня вызывали. Помнишь? Я было не хотела в рабочее время идти, да начальство приказало. Там ведь следствие ведут насчет Климашина. Неужто не слышала?
— Слышала. Да я-то тут при чем?
— Вот так и скажешь. Ничего, мол, не знаю, ничего не ведаю. И все тут. Я им тоже так ответила. Ну, и утерлись. Эх, милая! Нас с тобой в данном случае это никак не касается.
Жерехова говорила уверенно, но при последних словах вдруг горько усмехнулась. Потом она достала из-под груды хлама в углу стопку лекал и протянула Лидочке:
— Сегодня по ним кроить будешь. А двадцать шапок скроишь из остатков. Они в наряд не пойдут. На финише я твою карточку заберу. Понятно? Ну, держи.
Но Лидочка, ничего не ответив, круто повернулась и выбежала из кабинета.
Весь день она не могла успокоиться, ее начал вдруг бить озноб, руки дрожали, в голове лихорадочно теснились обрывки мыслей: «Вот… в милицию меня… начинается… Надо Клима спросить, он знает… за что».
Внезапно острая боль пронзила ей руку. Лидочка громко вскрикнула и непонимающими, широко открытыми глазами уставилась на лежавшую перед ней шкурку черного каракуля, всю забрызганную пунцовыми каплями крови.
Опомнилась Лидочка только в медпункте. Тщательно перевязав ей руку, сестра укоризненно сказала:
— Внимательней надо работать, девушка. Видели, какой глубокий порез? Такой нож, как ваш, скорняцкий, — это, знаете, не шутка. Ишь, как побледнела. Ну, ничего, до свадьбы заживет. А сейчас отправляйтесь-ка домой.
