Ежи Эдигей - Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями

«Кто ел из моей тарелки?» — спросил медведь.

Я вошел в гостиную и зажег свет.

Освещенная висячей лампой гостиная показалась мне большой, просторной, холодной. Я зажег другие лампы — на письменном столе, бра над книжной полкой и торшер за моим персональным стулом у камина. Сидя на этом стуле, я читал по вечерам.

Стул был придвинут слишком близко к камину.

«Кто сидел на моем стуле?» — спросила медведица.

У меня застучало в висках. В голове завертелись обрывки сказки.

В детстве это была моя любимая сказка. Черт побери, что же потом сказал медвежонок?

Я прошел через столовую и открыл дверь в спальню.

И тут я сразу вспомнил слова медвежонка.

«Кто спал в моей кровати?» — спросил он.

В моей кровати лежала Люси Лунде.

Люси Лунде собственной персоной.

Я зажег свет и увидел, что она укрыта одеялом по самую шею. Видна была только белокурая головка, которую я разыскивал целый день.

В это мгновение я понял, насколько справедливо странное выражение: «кровь застыла в жилах». Волосы зашевелились у меня на голове. Не знаю, как долго я стоял в дверях и смотрел на белокурую головку, неподвижно лежавшую на моей подушке. Потом подошел поближе. Люси спала. Спала сладким сном.

Я постоял, глядя на нее. Во сне лицо ее было простодушным и беззащитным. Она казалась ребенком; она даже спала, по-детски приоткрыв рот.

Я зажег ночник. Она лежала без движения.

— Люси! — окликнул я.

Она открыла глаза. Сначала голубые глаза смотрели отчужденно. Потом она взглянула на меня в упор и тотчас рывком села на кровати. Она натянула на себя одеяло до самого подбородка.

— Мартин! Ты напугал меня до смерти.

Ну и ну! Оказывается, это я ее напугал!

— Это ты напугала меня до смерти, Люси. Не говоря уже о том, что ты до смерти напугала своих домашних и поставила на ноги всю полицию.

— Полицию!.. Мартин… помоги мне… Я… Полиция.

И вдруг, без всякого перехода, она заплакала. Уткнулась лицом в подушку и заплакала навзрыд.

Я сел и стал ждать. Я решил дать ей выплакаться. В конце концов должна же она когда-нибудь перестать. Так я, по крайней мере, надеялся. Спешить было некуда.

Через некоторое время рыдания стихли. Она еще полежала всхлипывая. Потом обернулась ко мне.

— Ты не позволишь им забрать меня, Мартин?

Глаза-незабудки расширились от слез и страха.

— Накинь халат, Люси, и пойдем с гостиную. Там нам будет удобней поговорить.

— Мой халат…

Она отбросила одеяло. На мгновение у меня мелькнуло опасение — я вспомнил ее былые уловки. Вспомнил кружева, вырез и прозрачный нейлон.

Но тут она спустила ноги с кровати — на ней была моя пижама!

— Придется тебе дать мне свой халат, Мартин. У тебя нет халата поприличней?

— Мой халат в доме полковника Лунде, — сказал я. — Вот возьми купальный.

— Он слишком велик, — возразила Люси.

Ах вот как! Мой купальный халат ей, видите ли, велик. Я почувствовал, что начинаю злиться. Но все же я не утратил способности мыслить и понял: я злюсь просто потому, что у меня отлегло от души. Люси жива-здорова, с ней не случилось никакого несчастья.

— Идем в гостиную, — сказал я.

Она поплелась впереди меня. Было так странно видеть ее на низких каблуках. Она сразу стала маленькой. Маленькой, по-детски беспомощной и какой-то трогательной. Она прошла в дальний угол и села на мой личный, неприкосновенный стул. Потом достала спичку и зажгла камин.

Я зажег спиртовку. До половины наполнил кофейник водой. Потом заварил кофе и разлил его по чашкам.

— Пей, Люси.

Она, как послушный ребенок, стала прихлебывать кофе. И молчала. Я осушил свою чашку.

— Наверное, я была в каком-то забытьи, Мартин… Я спала… Мне привиделся кошмар… Будто кто-то пришел, чтобы забрать меня. А оказалось, что это ты. Ох, Мартин, если бы ты знал, как я рада, что ты здесь…

Она отставила кофейную чашку, чашка задребезжала о блюдце, и тут — словно кто-то нажал кнопку или отвернул кран — Люси опять заплакала в три ручья.

Я разбираюсь в женских слезах: с первого взгляда было ясно, что эти непритворные.

Мне снова пришлось пустить в ход мой носовой платок. Я извлек его из кармана и протянул Люси.

— Могу я на тебя положиться, Мартин?

— Можешь.

— Ты, наверное, удивляешься, почему я здесь.

Я удивлялся не столько, почему она оказалась здесь, сколько тому, как она сюда попала.

— Как ты сюда вошла, Люси?

— Я давно уж присматривалась к твоим ключам. Однажды на Холменколлосене ты оставил их на своем ночном столике, Я сняла слепок с ключей, а потом положила их на место. Это было легче легкого.

Она совершенно успокоилась.

— Ты что-нибудь ела, Люси?

— Я поела фрикаделек. У тебя уйма консервных банок, Мартин, и все сплошь рыбные фрикадельки.

— Я люблю рыбные фрикадельки, — сказал я.

— Но больше я ничего не ела, А выйти я боюсь. Налей мне, пожалуйста, еще немножко кофе, Мартин.

Я налил ей еще чашку кофе.

— Ты спросила, можешь ли ты на меня положиться, Люси. Я ответил, что можешь. Но я тоже кое о чем хочу тебя спросить. Зачем ты здесь прячешься?

Она бросила на меня взгляд поверх своей чашки. Рукава моей пижамы были слишком длинны для ее рук. Глаза у нее не были подведены, губы не накрашены, непричесанные белокурые волосы распустились по плечам — и право же никогда еще она не была так хороша.

— Потому что не хочу, чтобы меня арестовала за убийство, — сказала она.

В ее голосе не было никакого наигрыша, она говорила совершенно искренне, она просто констатировала факт.

— С чего вдруг тебя арестуют за убийство, Люси?.

Она улыбнулась.

— Я не такая дурочка, как ты считаешь, Мартин. И как считают все остальные. Я уверена, что Карл-Юрген обнаружил на револьвере отпечатки пальцев. И уверена, что мои. Я всегда понимала, что все это направлено против меня.

— Да, Люси, отпечатки пальцев твои.

В ее глазах снова заметался страх.

— А то, чем стукнули фрёкен Лунде… Наверняка там тоже нашли отпечатки моих пальцев?..

— Я могу позвонить Карлу-Юргену и спросить.

— О нет, Мартин!.. Нет… ведь ты мне друг, Мартин… не выдавай меня им.

Она выронила чашку из рук. Кофе растекся по ковру. Я наклонился и подобрал чашку.

— Я должен позвонить Карлу-Юргену, Люси. Полиция не может тратить время на бесплодные поиски. У нее есть дела поважнее.

— А ты обязательно должен им сказать, что я здесь, Мартин? — Голос ее звучал тихо и жалобно.

— Не знаю.

Я подошел к письменному столу, где стоял телефон, и позвонил Карлу-Юргену на квартиру.

— Это я, Мартин. Я нашел Люси Лунде.

— Где она?

Я помолчал.

— Должен ли я отвечать тебе на этот вопрос, Карл-Юрген?

— Смотря по обстоятельствам. Считает ли она, что ей угрожает опасность?

— Да. Именно так она считает.

Несколько мгновений на другом конце провода молчали.

— Согласно Уголовному кодексу человек, считающий, что ему угрожает опасность, скрываясь, не совершает ничего противозаконного, даже в том случае, если знает, что его разыскивает полиция. Я хочу сказать, что упомянутое лицо не обязано обнаружить свой тайник и само отдать себя в руки властей.

Ох уж этот мне ходячий свод законов! Пунктуален до тошноты!

— А ей угрожает опасность, Карл-Юрген?

— В какой-то мере да. Ей угрожает опасность быть арестованной за покушение на убийство.

— Знаю. Отпечатки на револьвере…

— Мартин, я тебе кое-что скажу. Но, если она поблизости, не подавай виду.

Я сделал каменное лицо и уставился на картину, висевшую над камином.

— Слушаю, — сказал я.

— Из лаборатории прислали отвертку, которая должна была стать орудием убийства фрёкен Лунде. На ней те же самые отпечатки. Отпечатки пальцев фру Люси Лунде.

Я таращился на картину над камином. Работа Тюгесена. Тонкая живопись. Нежные золотисто-серые тона. Пейзаж с поблекшими деревьями, розовой стеной и белой пыльной дорогой.

— Можно ей остаться здесь, Карл-Юрген?

— Пожалуй… пожалуй, да. Ты сказал «здесь». Она что же, у тебя в квартире?

Кретин я этакий — как всегда, проболтался!

— Пусть остается там, где она сейчас. Пожалуй, хорошо, что она там, Я боюсь за нее — слишком сильные против нее улики. Слишком назойливо очевидные. Пусть она даст тебе слово, что не будет ничего предпринимать, — меня даже устраивает, что она там, где она сейчас. Я пошлю человека наблюдать за твоим домом.

— Спасибо, Карл-Юрген.

— Спокойной ночи.

Я стоял, глядя на мрачный дом полковника Лунде.

Спустился вечерний сумрак — дом, точно гигантский ящик, громоздился на безобразном фундаменте, да торчала нелепая башня, выстроенная ради единственной цели — любоваться окрестным видом.

Колеблемые слабым ветерком ощетинившиеся ели казались зловещими живыми тенями. Их ветви — дряблые мохнатые лапы — протягивались к дому, словно пытаясь его задушить. В саду лежал грязный талый снег.