Василий Казаринов - Тень жары

Я рассказала про Крица, про рассыпающийся потолок. Мы долго молчали.

–  Все верно,  – сказал наконец Митя, перебирая рассыпанные на столе скрепки и выстраивая из них геометрические фигуры.  – Только я не думаю, что это есть рассыпание среды обитания... Это сжимание. Среда подвержена эффекту шагреневой кожи.

Шагреневая среда? А что, пожалуй! Панин в чем-то прав; мы жили в ином мире, в том же Доме на набережной, в Котловане – много где жили, и это было гигантское пространство, в котором миллионы людей находили кров и пищу; не в своих пыльных, сонных конторах, а именно – там. Как, вы не читали последнюю книжку "Нового мира"? В Таганке на "Гамлете" не были? Ну, извините, милый друг, вы из другого детского садика! Среда в самом деле питала и выстраивала – образ мышления и поведения, стиль жизни и манеры, и делала она это по законам классических жанров. В один прекрасный день подавляющее большинство людей просто вышло на улицу и поняло, что лучше жить на Огненной Земле, чем на земле придуманной – оказывается, существует другая жизнь, и чтобы в ней нормально существовать, вовсе не обязательно читать книги.

–  Я понимаю, Митя, понимаю. Но там, на улице – типичнейший, хрестоматийный китч. Боюсь, я долго в нем не протяну.

–  Протянешь... Освоишься. Мутационные резервы человеческого организма неисчерпаемы. Чтобы там,  – он бросил скрепку в стекло, за которым стоял молодой человек с короткой стрижкой и делал мне какие-то знаки, напоминающие игру дедушки и внучка в "козу"  – там выжить, надо просто мутировать... О чем ты сейчас подумала?

Мне стало стыдно. Я думала о том, что, не будь Мити за столом, я стащила бы с себя джинсы и показала молодому человеку свое "лицо женщины" – в порядке намека на то, что его общество мне неприятно.

–  Вот видишь,  – улыбнулся Митя.  – Сможешь, сможешь. Подумаешь – китч. В нем вполне можно освоиться. Живет же все цивилизованное человечество.

Молодой человек убрался.

–  Не знаю, не знаю... У меня такое ощущение, будто меня медленно, но верно сживают со света. Вытесняют отсюда, понимаешь? Помнишь, мы во дворе в ножички играли?

Да, чертили на земле круг, бросали ножичек; я всегда проигрывала; соперники отрезали у меня территорию кусок за куском, кусок за куском – и в конце концов я оказывалась на крохотном пятачке, где едва можно было устоять на одной ножке, да и то, поднявшись на цыпочки... Кусок за куском: сквер с лепной вазой, где дети целовались под сиренью, – там теперь отель и какая-то дорого одетая мадам оглушительно портит воздух... Большая улица – там теперь вотчина CAR-GIRLS; под часами даже спокойно постоять нельзя.

Митя горько усмехнулся:

–  А ты как думала? Это ведь война.

Я оторвалась от созерцания уличных сцен.

–  Кого – с кем? А, Митя?

–  Их – с нами. Они действительно потихоньку сживают нас со света; для этого вовсе не обязательно в нас стрелять. Достаточно просто укоренить этот образ жизни, – он собрал скрепки, ссыпал их в вазочку с карандашами. – Они в состоянии платить миллион за пачку пельменей, а я нет,  – он указал на дверь.  – И аренду за этот магазин я тоже платить не в состоянии.

Это я уже проходила: "Московская недвижимость всегда в цене!" Наверное, когда я приду сюда в следующий раз, то на стеллажах вместо книг найду валютные бутылки, ананасы и аппаратуру.

–  Ты куда сейчас?  – спросил он, провожая меня до выхода.

Я к бабушке. На кладбище. Настроение такое... Кладбищенское вполне.

До бабушкиной могилы я так и не добралась.

Такого количества роскошных автомобилей я в жизни у Ваганьково не видела.

Я уже привыкла к тому, что на Огненной Земле кладбища представляют собой что-то вроде площадки для аттракционов, где толпы зевак, которым совершенно наплевать на их неуместность среди этих могил, на то, что они тут посторонние, шляются у оград, разбрасывают бычки и конфетные фантики...

Однако публика, наводнившая Ваганьково, впечатления зевак с рыночной площади не производила.

Кое-как я протолкалась в плотной массе строго и очень добротно одетых людей, приподнялась на цыпочки, увидела человека в гробу.

Красивое и очень качественное лицо, интеллигентная седина.

Больше я ничего не помню.

Сколько длился антракт, сказать трудно. Занавес, наконец, отползает в сторону, и я слышу острый запах нашатыря.

Потом вижу: низкий потолок, матовые стекла, женское лицо – каштановые волосы выбиваются из-под докторской шапочки.

–  Ну вот и хорошо, милая моя, вот и славно,  – говорит доктор.  – Ничего страшного, это просто легкий обморок. Полежите спокойно. Такое часто бывает на похоронах.

–  Я его знаю.

–  Естественно, знаете, раз пришли хоронить,  – доктор ласково поглаживает меня по голове...  – Что вы? Что вы там шепчете. Я не слышу...

Зато я слышу:

–  Это у вас от нервного перенапряжения.

Нет, доктор, ошибаетесь, если бы вы только знали, как ошибаетесь; я догадалась, наконец, что же напрягло меня в работе над последней главой моей бессмертной "Саги о "новых русских"".

Это была пространная информация об убийстве очередного генерального директора очередного солидного акционерного общества. Не сенсация, конечно, – такое у нас на Огненной Земле случается каждый день. Тем не менее на событие откликнулись практически все крупные газеты; звучали прозрачные намеки, что убиенный – фигура очень заметная в официальном и цивилизованном бизнесе, однако кое-что он значил и в теневом – иными словами, был, возможно, не последним мафиози. Одна газетка бульварного толка утверждала, что он педик – не исключено, что убийство совершено на почве ревности, поскольку педики и лесбиянки просто дуреют и теряют над собой контроль, если им изменяет возлюбленный или возлюбленная. Впрочем, все эти подробности меня мало интересуют.

Его убили в лесу, в ходе игры в пэйнбол.

В рощице, где это произошло, было достаточно много людей. Они не могли не слышать звука выстрела.

Тем не менее – никто ничего не слышал. Его хватились только тогда, когда публика, набегавшись по лесам и настрелявшись вдоволь, приступила к ланчу.

Работа была исполнена филигранно: пуля вошла точно в сердце, смерть наступила мгновенно, покойник не мучался.

–  Я его знаю, доктор, видела много раз.

Эта характерная, раскачанная, типично утиная походка человека в защитном комбинезоне с ярким пятном на левой стороне груди... Он идет по тропке и сокрушенно разводит руками: мол, убит так убит.

Да, китайский ресторанчик в гольф-клубе, мы сидим на открытой веранде, пьем "Шабли" и наблюдаем за человеком, пересекающим зеленое игровое поле.

Да, театральное фойе, "сладкая парочка", седой мужчина учтиво прогуливает молодого человека педерастической наружности.

Да, этот же молодой человек шествует между столиками в пивном ресторанчике на ВДНХ, а потом я его вижу – в обществе все того же седого господина – покидающим казино.

Да, в ночном порно-клубе за столиком та же самая парочка: педик-стриптизер и седой.

Теперь солидный человек с холеньм, "качественным" лицом лежит в гробу, принимая последние знаки внимания публики, забившей шикарными лимузинами все подходы и подъезды к Ваганьково.

–  Ну вот вы и в порядке,  – доктор помогает мне подняться с лежанки в карете "скорой помощи", выводит на воздух.  – Сами доберетесь? Это у вас от нервного перенапряжения.

Я пожимаю ей руку, бреду к выходу, оборачиваюсь – она смотрит мне вслед.

–  Нет, доктор, нервы тут ни при чем. Просто мы играем в прятки.

Я полагала, что мы поставили точку в этой игре; попрятавшиеся найдены и "застуканы" – водящий может отдохнуть.

При одном условии.

Если б не суждено ему было водить сразу в двух игровых полях одновременно.

Ну, вот и хорошо, ты дома, иди в комнату, свет не зажигай, встань на колени и скажи:

–  Господи!

Не то, белка, не то – ты существо языческое, в Бога единого не веруешь; да и как веровать, когда ты клинический атеист, безбожник в третьем... В третьем ли?.. Да, точно, в третьем поколении; вещество безбожества в крови у тебя, в генах, и тем не менее находишь ты мерзким, отвратительным поведение царьков твоей Огненной Земли – безбожников не меньших, нежели ты, а стократно больших – вторгающихся в храм и деревянно торчащих там по православным праздникам под обстрелом телекамер – на то они и царьки, им все можно, даже храм осквернять своим присутствием... Так что вставай, белка, скакни на подоконник, уцепись своими острыми коготками за раму, выбирайся через форточку из дома, прыгни на карниз, а с него, по водосточной трубе, сползи осторожно к земле – твои боги здесь: слышишь, ветер завывает? Он твой братец – что ты, братец, этой ночью голосист? Дождь сыпется – что сыпешься, братец, шуршишь, шепелявишь? Кошка в подъезд метнулась – ты куда, сестренка? Беги, белка, беги, брат старый тополь подвинется, посторонится, освободит тебе место – встань на колени, подними лицо к небу, видишь, сестрица луна у братца неба на плече сидит? Вот твоя икона – молись на нее, завой, как воет братец волк в ледяной тайге...