Анна Оранская - Сладкая жизнь
Он еще подумал, что Немец не может не понимать, что речь, по сути, идет о шкуре неубитого медведя — Славка пока жив, и даже умри он, претендентов на его долю будет много. Хотя, когда он еще продумывал разговор, у него не было сомнений в том, что Немцу вполне по силам оторвать от Славкиного куска большую часть. И видимо, именно об этом и размышлял сейчас Костюха.
Но несмотря на всю серьезность ситуации, несмотря на повисший в воздухе финальный вопрос — от ответа на который и зависело все, ответ на который должен был показать, не зря ли он встречался с Немцем и можно ли на него рассчитывать вообще, — он ухмыльнулся про себя, потому что одновременно в этой вот задумчивости был определенный комизм, ведь вопрос-то был идиотский, а Немец размышлял над ним, словно его спросили нечто необычайно философское.
— Да ладно, Костюх, я шучу, — не выдержал наконец. — На хер мне его бабки — мне рассчитаться с ним надо. Бабки твои, че тут думать…
— Да я не о том. — Немец посмотрел на него невинными своими глазами. — Я че думаю — на хер ему встречу забивать, когда он объявится? Ты же адрес знаешь домашний? Ну и все. Встречу забьешь, он с толпой припрется, ждать будет, что вальнуть попытаются, — и место сам назначит. А тут домой нагрянуть или подождать у дома. Гранатами закидать на хер, и все дела… — И добавил, развеселившись: — Любишь ты, Андрюха, все усложнять. А мне б что попроще. Че там искать кого-то, стрелки забивать — в гости съездить, и все дела. Ну не звали нас, и х…й с ним, сами приедем…
…«Порш» уже скрылся из виду, и он запоздало улыбнулся ему вслед. Думая про себя, что все-таки красавец он, Андрей Юрьевич Семенов. И Генка, которому он через час расскажет все, должен это оценить. Ну напихает, конечно, что засветился, что, даже если получится все, у того, кто заказал работу под Трубу, будет конкретное лицо. Его, Андреево. Но с другой стороны, глупо было рассчитывать на то, что все они сделают втихую, что никто не узнает ничего. Понятно, что Генке такая слава не нужна — но лично ему она пойдет только на пользу.
Так что сначала попихает — а потом оценит. Потому что теперь благодаря Андрею Юрьевичу решить вопрос со Славкой будет гораздо проще. Точнее, так проще будет вентиль ему перекрыть. Он же Труба — а с трубами именно так вопросы и решают…
Кольцо искрилось, переливалось, впитывая электрический свет, который поджигал усыпавшие тонкую золотую полоску бриллиантики. Преломлявшие его, отдававшие обратно, рассыпая перерожденные лучики по всему залу.
Она знала, что, наверное, не надо вот так вот рассматривать его, неотрывно почти, потому что это не очень воспитанно. Да и что он подумает в конце концов — что она такого не видела никогда? Но скрывать эмоции ей не хотелось, да и не было на это сил, — потому что камешки, больше напоминавшие стекляшки, только жутко дорогие стекляшки, притягивали взгляд, не отпуская, заставляя любоваться игрой света. И она сказала себе, что она ведь и правда такого никогда не видела — и ни к чему это скрывать, тем более что он при взгляде на два ее жалких колечка сразу мог это понять. И ни к чему скрывать, что ей приятно, что она польщена — да что там польщена, что она в восторге! — и пусть он это видит, ему ведь тоже приятно, наверное.
Он спрашивал ее что-то, делая заказ, но она толком не слышала. Да и все равно не понимала итальянских слов, произносимых им, — все эти карпаччо, скампи, лазанья были для нее пустыми звуками, за которыми, однако, пряталось что-то невыразимо вкусное, — и хотя поднимала глаза, чтобы не казаться невежливой, они тут же опускались снова. На разыгравшиеся на ее пальце лучи, выстраивающие самые невероятные картинки, то формирующие нереальное какое-то, неземное сияние, то потухающие на мгновение, чтобы снова засверкать. Гордые, самолюбивые, не желающие подчиняться никому — и ей еще предстояло приручить их.
Да, она вела себя как девчонка — как глупая девчонка, получившая впервые в жизни дорогой подарок, — но ей было все равно. Потому что она в жизни не видела такой красоты — и не увидела бы никогда, если бы не он. И она знала, что он ее понимает, как понимает во всем остальном, — в конце концов разве не она вполне искренне отказывалась от подарка, который он выкинул в итоге в окно машины, сразу закрыв его, показывая, что вопрос исчерпан. И уже тронулся с места, когда она крикнула возмущенно:
— Так нельзя, Андрей!
И когда он затормозил, раскрыла дверь, выскочила поспешно — туда, куда он кинул черную бархатную коробочку. Заметив ее не сразу, вытащив наконец, намокшую, из сероватого снега. Она не для себя старалась — она не собиралась это брать. К тому же, будучи равнодушной к драгоценностям — как она еще могла к ним относиться, если у нее их не было и быть не должно? — она тогда не оценила по достоинству его подарок. И просто была возмущена тем, что он таким вот бравадным жестом выкидывает в окно почти две тысячи долларов. И вернулась, сев обратно, положив жалкий мокрый кусок бархата перед ним, на приборную панель.
— Я знаю, что у вас много денег, и совершенно не обязательно мне это показывать таким образом, — произнесла холодно и сухо. Злясь на себя за то, что вела себя так, что он выкинул его в окно. За то, что выскочила за этим кольцом. За то, что он может подумать, что ей и вправду его захотелось, просто она ломалась. — А если вы обиделись на меня — то зря, я вас ни о чем не просила…
Она действительно ни о чем не просила — он сам затащил ее в тот ювелирный на Арбате, когда она вышла после занятий. И она пошла, потому что ей и в голову не приходило, что он хочет сделать. Она так рада была его видеть, что даже не задумалась, зачем им, собственно, заходить в ювелирный. Да и не сразу заметила, что это ювелирный, — только когда уже встали перед витриной и он спросил ее, что ей нравится здесь. Она тут никогда не была — да она вообще в ювелирных, кажется, никогда не была — и, не сообразив пока, рассматривала небольшую витрину, на которой лежали причудливых форм кольца, сережки и кулоны. Какие-то необычные, странные, дико красивые.
— Все! — ответила честно, улыбнувшись и понижая голос. — Только вот цены… Господи, откуда они взяли такие цены?
— Итальянское золото, восемнадцать карат, семьдесят долларов грамм. — Торчавшая перед ними девица, которой он перед этим показал жестом, что они просто смотрят, им не надо ничего конкретно, все-таки услышала ее вопрос, смутив. — Дорого, но вообще это престижнейшая фирма — и модели все эксклюзивные…
— Да, да, я понимаю, — пробормотала смущенно, поворачиваясь к нему. — Пойдемте, Андрей.
— Девушка, вот то покажите.
Он явно заинтересовался чем-то, и она снова повернулась к витрине, видя, как та извлекает из-под стекла пухлое кольцо с камнем посередине, большое, тяжелое, кажется.
— Алла, у тебя какой размер?
Она растерялась, пожала плечами, не сопротивляясь, когда девица взяла ее за руку, быстро производя какую-то манипуляцию — она не видела, она смотрела на него непонимающе.
— Ой, вы знаете, такого маленького нет… Сейчас, секунду… Вот разве что это — и самый маленький размер есть, и чуть побольше. Вы померяете?
— Да нет, спасибо. — Она посмотрела на него растерянно, недоумевая, зачем все это. — Спасибо…
— Ну тебе нравится?
Тоненькое колечко, пухловатое, усеянное маленькими бриллиантиками, качнулось в руках девицы, посылая во все стороны холодные лучи. Похолодевшие еще больше, когда она увидела ценник — «1900 у.е.». И она кивнула абстрактно.
— Алла, я сейчас, хорошо?
Она вдруг решила, что он хочет купить что-то себе — у него было очень красивое кольцо на мизинце, Ольга даже фирму назвала, «Картье», каким-то образом сразу определила. Ольге вообще украшения нравились — она часами могла говорить о том, у какой студентки какое кольцо видела или какие сережки. А вот она сама была к этому равнодушна — когда-то давно нравилось все это, конечно, и на студенток, дочек богатеньких родителей, тоже смотрела, даже что-то вроде зависти испытывая. А потом как отрезало — все потому, что внушила себе, что они — это они, а она — это она, и у нее такого нет и не будет, да и ни к чему.
Хотя жутко обрадовалась, когда Сергей подарил первую золотую цепочку — тоненькую, почти невесомую — лет пять назад, может, чуть больше. И потом еще пару колечек с розовым и зеленым камнями. Все-таки это было солиднее, чем серебряные кольца и серьги, которые она носила, — материны еще.
Она отошла чуть в сторону — к соседней витрине, подальше от назойливой девицы, которая смотрела на нее так, словно увидела сразу, что она ничего не купит. А ей не нравилось, что та все поняла, ей хотелось чувствовать себя другой, тем более рядом с ним, — и она с радостью отошла. Не глядя на Андрея, но думая о нем — о том, что она очень рада его видеть, она рада, что он не пропал, как обычно, на семь — десять дней и они встретились в этот раз через четыре дня после предыдущей встречи.
