Елена Арсеньева - Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы
– А это что за грех?
– Ой, Петрушка, да неужто остались еще люди столь невинные, неиспорченные, как ты?! Неужто не знаешь? Это когда две дамы вступают промеж собой в постельные игры и приносят друг дружке удовольствие.
– Да как же сие мыслимо? А… чем орудуют-то?!
– Ну, пристал! Я не дама распутная, я в последовательницы Сапфо не записывался. Подробности тебе нужны – ступай по улицам пройдись, узнаешь, что было и чего не было. Просветишься в этом просвещенном государстве! Смотри-ка, переодетый да помытый, ты на человека стал похож, только физиономия наша, насквозь российская.
– Сударь, Иван Матвеевич, а как же быть с русскими молодыми господами, ради уловления коих так старается Виллуан? Может быть, упредить их об опасности? Вам же все фамилии известны.
– Конечно, известны, только о большей части их тревожиться не стоит. Настроения их мне беспокойства не внушают. Это аристократы, кои аристократами умрут, и вскипевшая черная пена, которая выплескивается сейчас на улицы, вызывает в них брезгливость и отвращение. Только двое… Двое кажутся мне подходящими для насаждения в них революционной заразы. Имена их – Новиков Николай и Радищев Александр. Новиков уже много чего успел накуролесить в России… А здесь вступили они в так называемый Бретонский клуб, в коем поначалу собирались депутаты Национального собрания (вот где сборище предателей Франции!) от Бретани. Правда, сейчас, вот уже с месяц, туда набилась общепарижская шушера, и зовут они себя jacobins, якобинцы, потому что место для своих сборищ выбрали в доминиканском монастыре святого Якова. Вот туда наши два смятенных русских ума и прибились. А жаль, потому что люди оба образованные, недюжинные! Да вот только от добра добра искать горазды… Если в их настроения проникнет зараза якобинская всерьез, это, по возвращении их на родину, две такие бомбы в Отечестве нашем взорвутся… Я тебе опишу, как они выглядят, и скажу, где обосновались. Ты там походи поблизости. Авось удастся незаметно проследить, с кем Радищев и Новиков встречаются.
– Да мне бы Виллуана сыскать…
– А как ты его сыщешь? Разве что тоже встретишь случайно. Все, теперь это проклятущее донесение уже у тех, кому было назначено. Но, как говорили древние мудрецы, praemonitus praemunitus, предупрежденный вооружен. Мне известно, откуда и для кого ждать беды. Всем нашим отправлю предупреждения, однако, повторюсь, ни в ком не сомневаюсь, кроме этих двоих. Ну, Петруша, ступай, прогуляйся по великому городу, послушай, чего говорят, да попытайся сыскать не Радищева, так Новикова, а то и обоих вместе.
Наши дни
Говорят, подлинные знатоки всегда приезжают на «Жизель» ко второму акту, когда начинают танцевать виллисы. А первый, с этими пасторальными сценками, – типа ну, не посмотрел, так не посмотрел, ничего особенного. И музыка, мол, второго действия совершенно иная, более возвышенная и пронзающая душу.
Алёна, наверное, тоже была знатоком (все же этот балет она видела раз пятнадцать), но очень любила первое действие. И нынче наслаждалась от души, и даже неотступные и очень тягостные воспоминания о ссоре с Дракончегом и зрелище графа Альберта в исполнении Петра Фоссе не могли ей отравить удовольствие. Удивительно прекрасно все нынче танцевали: и почти полностью сменившийся кордебалет, и очень молодая пара в па-де-де, и прелестная, тонкая, легкая, хотя и несколько высоковатая, возвышавшаяся на голову и над подругами, и над матушкой, и над обоими своими кавалерами Жизель – Василина Васильева, и мрачно-ревнивый Ганс (немедленно снова вспомнился Дракончег)… И даже Петр Фоссе оказался не так уж плох, честное слово, особенно если учесть, что на нем было глухо-черное трико, и удлинявшее, и стройнившее мощные ноги. Да, собственно, много ли требуется от партии графа Альберта в «Жизели»? Это вам не Зигфрид из «Лебединого озера». Альберт – более или менее статичный инструмент для поддержек. Выразительность страданий выпадет в этом балете на долю Ганса, который сначала своими изобличениями – а ведь он искал только правды, он вывел на чистую воду лгуна и ловеласа графа Альберта, который так и так разбил бы сердце Жизели, ведь он был обручен с графиней Батильдой! – довел Жизель до могилы, а потом был замучен виллисами. И зачем он только потащился на кладбище среди ночи? Знал ведь, что там блуждают призраки красавиц, умерших до свадьбы по вине неверных возлюбленных!..
Словом, первым актом Алёна осталась более чем довольна и в антракте решила усугубить удовольствие в буфете. По пути вспомнила, что вахтерша Ольга Сергеевна вчера советовала посмотреть выставку каких-то фотографий. Ну, посмотрит после спектакля.
Буфет Оперного был столь же несуразен внешне, как и вообще весь театр, которому, по мнению Алёны, очень сильно не хватало пышности и помпезности. Она была твердо убеждена, что театров не пышных и не помпезных быть не может как таковых, именно поэтому не могла смотреть на стеклобетонную Opera Bastille в Париже. Ну, Оперный был родной, другого все равно нет… ах, был бы такой, как Драматический, напоминающий роскошный торт… однако на нет и суда нет. Зато именно пирожные-корзиночки с кремом были в буфете Оперного до невозможности хороши!
Наверное, это шло из детства. Театр – корзиночка в антракте – стакан ситро или крем-соды… Теперь она заменяла ситро или крем-соду бокальчиком мартини бьянко, которое к корзиночкам подходило неимоверно. И возвращалась в зал с чуточку кружащейся головой, которая при первых же звуках увертюры ко второму акту начинала кружиться еще сильней, и все земное, мучительное, печальное улетало прочь. Оставались только красота музыки и красота движения. Почти как в танго!
Феерические сильфиды, воистину призрачные создания! Мирта зловеще-обворожительна. Бедный Ганс, вот они его затанцевали, загубили, как ни молил он Мирту… Граф Альберт ничего, очень трогательно танцует с тенью Жизели… ах, красота, Жизель ну просто… Голова кружится, кружится… Музыка уносит, уносит… Или это она в сочетании с мартини так действует? Да какая разница, действует – и ладно!
И вот с рассветом исчезают тени виллис, исчезает и Жизель, Альберт сам не знает, то ли радоваться, что остался жив, то ли тосковать по Жизели. Нет, ну молодец Петр Фоссе, зря вахтерша его честила!
Алёна хлопала, не жалея ладошек, занавес закрывался и открывался снова, и еще раз, и еще… «Интересно, Фоссе меня видит? Наверное, теперь решил, что я и впрямь неистовая поклонница его таланта. Вчера автограф взяла, сегодня на спектакль пришла…»
Наконец занавес окончательно задернули. Алёна вышла из зала, спустилась по лестнице – да так и ахнула при виде толпы, обступившей гардеробную. Четыре немолодые тетеньки просто с ног сбивались, бегая туда-сюда. Нет, для такой работы кто-нибудь порезвей нужен.
Сильно дуло по ногам. Может, кто и ходит теперь в театр в сапогах, но Алёна всегда брала с собой туфельки. Оно, конечно, комильфо, но пока достоишься в очередище и получишь сапоги и куртку, замерзнешь начисто!
Ага, самое время посмотреть выставку фотографий. Где она может быть? Наверное, на втором этаже?
Она пошла вверх по лестнице. Вслед зацокали высокие каблучки. Какая-то женщина в изящной черной норковой шубке, на которой нежно и невинно смотрелась короткая белокурая коса, видневшаяся из-под маленькой, черной же норковой шапочки, обогнала Алёну, преодолев лестницу в три гигантских шага (ее узкая юбка едва не лопалась на хорошеньком точеном задике), в фойе подскочила к какой-то табличке, висевшей на стене на крючочке, сняла ее – и пошла к другой лестнице, зацокала каблучками, спускаясь.
Ага, вот и выставка. Старые фотографии, да, в самом деле, история балета «Жизель» в нижнегорьковском оперном театре! Декорации по сравнению с теперешними очень пышные, на сцене даже тесновато. Жизели довольно пухленькие и, прямо скажем, коротконогенькие. Графы Альберты тоже так себе, старообразные какие-то. Правда, чем ближе к новейшим временам, тем актеры становились привлекательней.
Алёна помахала им на прощанье и повернула к лестнице. Путь ее лежал мимо еще одной выставки – на сей раз рисунков. Эскизы костюмов, декораций, сцены из спектаклей, какие-то картиночки… Одна привлекла внимание Алёны. Нарисована была женщина со странными черно-рыжими волосами: ну вот именно, половина головы у нее была брюнетистая, даже жгуче-брюнетистая, вторая половина – рыжая. Дама была облачена в наряд второй этак половины XVIII века, в платье с глубочайшим, ну натурально до пояса, декольте и широченным кринолином. В пышных юбках ее были многочисленные прорези, ну, вроде карманов, из которых торчали носовые платочки, какие-то клочки бумаги – видимо, любовные записочки, – розы, а также – мужские головы и ноги. Создавалось ощущение, что одни кавалеры ей под юбки лезут, другие там уже побывали, потому что все они имели на лицах выражение шкодливое и притомленное. Ох и фривольная была дама, наверное! Алёна подумала, что в таком стиле вполне можно было бы изобразить интимную жизнь Екатерины Великой. Но эта красотка вовсе не была Екатериной – просто какая-то распутница, каких на свете много… Среди ее «подъюбочников» обращали на себя внимание две физиономии. Одна являла собой чисто русский простодушный тип, другая была весьма востра на гасконский манер. Кавалеры смотрели друг на друга с неприкрытой ненавистью. Видать, ревновали нешуточно. Алёна вспомнила Дракончега, но воспоминание не отозвалось прежней болью. Все заслоняло восхищение, которое вызывал рисунок. Вот точность, вот тонкость каждый линии! Морис, Маринин муж, коллекционировал рисунки XVIII века, и Алёна именно благодаря ему научилась ценить изящество карандашных линий.
