Леонид Костомаров - Десять кругов ада
- Христос воскрес, братаны! - Никто не отозвался. Кукушка выпил, закусил, мусоля голыми деснами запашистый пирожок с картохой. Налил еще. Солнышко припекало, изнутри тоже пошел жар... - Чибис-пахан! Кодла в сборе, я сказ буду держать, Фазан-перо! Ты тоже тут? Ту-ут... И Варнач, и Сова, и Крач... Чайка-танкист, ты ж Герой Советского Союза, хоть ты отзовись!
Колька Тетеря и Гошка Выпь, Широконос-Лютый, Шилохвостый, Пашка... как тебя? Запамятовал уж...
Шуршал на весеннем ветру сухой бурьян... И слышались Кукушке в этом шорохе простуженные голоса легших тут друганов: "Как там живете? Стоит зона? Воры в авторитете?"
Кукушка испуганно огляделся, и почудилось ему после третьего стакана, что стоят рядом тенями все, кого позвал, и ждут ответа... Он пошарил еще в Дусиной сумке и вынул пачку чая, пустую железную банку и бутылку с водой. И он был поражен заботливостью и проницательным умом этой старой женщины... Это надо же допереть! Все сготовить для чифиря! Ну и ба-ба-а... Ума палата... Он быстро развел костерок из бурьяна, а когда вода закипела, высыпал всю пачку и прикрыл тряпицей... Огляделся опять, друганы ждали...
Кукушка сделал два глотка первым, затянулся цигаркой.
- Ну, давайте по кругу... Что я вам могу сказать, вольный я человек... Дайте хоть помереть спокойно... А Зона стоит, будь она неладна... А жизнь ушла... кобыле в трещину... - Он пьяно поднялся и пошел к Дусе...
На опушке леса Кукушка оглянулся и разом протрезвел. Над погостом черным смерчем вился дым, высокое пламя поедало жирный бурьян и двигалось к Зоне... В дыму купался черный ворон...
- Костер! Костерок-то не затушил... вольтанутый! Враги сожгли родную хату...
ЗОНА. ЯСТРЕБОВ
Никто меня здесь не поймет, и потому при случае надо рвать когти... Расскажи кому-нибудь - на смех подымут... нет, это сокровенное, мое... Неужели это все было, как во сне, и у меня есть дочь, Ангелина Страусе... Да еще одаренная пианистка... Вот пупок судьба подкинула... Нет, прийти я к ней не приду, если только со стороны посмотреть. А вот подарочек нужен... Скажем, шубку, рыжье, брюлики... Чтоб знала наших и век бы помнила. А примет ли? Может, и на порог не пустит... И снова вспомнилось...
А к вечеру не выдержал, решил посоветоваться с этим умником "Достоевским", который каждый вечер что-то маракует с бумагами. Вроде мужик спокойный, молчаливый... А вдруг это все не так, а я себе башку забиваю всякой всячиной... Размечтался...
Подхожу к нему, предложил попить чаю, а там и рассказал сокровенное.
Однажды, лет так пятнадцать назад, когда очередной раз попал на пересылку, застрял на месяц-другой... Воспаление - и попал в больничку. Там и списался с одной зазнобой, молодой девкой. Загремела она за растрату. То да се, не замужем, сама из приморских немцев. А тут амнистия на носу, но только для участников, инвалидов и беременных... Я ей малявочку, она мне, и пошло-поехало, пока до любви не договорились... Я, конечно, глядь через дверную щель на нее, хороша девка, что говорить... И она меня присмотрела, вроде как ничего. Ну, тут я и взялся ей помочь. Туалет-то с умывальником на этаж один. Вперед наша камера, потом их. Ну, чего говорить-то, накапал я ей в полиэтиленовый мешок и спрятал под умывальником. И так раз пять, она мне за это там куреху под краном оставляла... Все, как помню, числа какие-то высчитывала.
Не знаю, чем это дело закончилось, но тут меня дернули на этап, ну, и все забылось, конечно. Разве упомнишь все...
Уже допили чай, прозвучал отбой, а я все никак остановиться не могу. Пришлось объяснить скороговоркой, мол, полгода назад на "крытке" вдруг по радио услышал, как школьница играла на пианино, и все точь-в-точь сошлось: и фамилия, и город, и по годам. И с тех пор хожу сам не свой... Вот и думаю, возможно ли такое, а если возможно, как списаться, не испугается ли... Тут я нашел одну кралю в городе, обещала помочь...
Что скажешь?
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
И в тот же вечер говорили двое погонников, и шторы в кабинете задернуты, и свет они не включали, и лиц не видно.
- Я же тебя предупреждал, без моей санкции никаких действий...
- Ну, вот я и докладываю...
- "Докладываю"... - передразнил начальственный голос. - Когда уже завертел все, теперь... "докладываю"...
- Можно и отменить, - сразу согласился, хмыкнув, собеседник.
- Ладно, отменить... Давай... Только чтобы чисто. Уже раз там был несчастный случай... Тоже твои дела?
- Нет, то совершенно реальный несчастный случай.
- Ну, и здесь надо так же - совершенно реальный, совершенно случайный...
- Ну а я на что?
- Да иди ты... на что? Опять у тебя кукнар по Зоне гуляет. Нет, скажешь?
- Не надо так... "гуляет"... Вот в данный момент - нет, голову даю на отсечение.
- Прямо уж и голову? И откуда у тебя такая уверенность?! - возмутился начальственный голос. - Прямо не прошибешь тебя. Дурное это качество, я тебе скажу... А Медведев ничего не пронюхает?
- Ну а как?
- Ну, мол, после заявления свидетеля он и накрылся медным тазом, свидетель этот.
- Это для него слишком сложно... Я партию кукнара пасу, - обиженно, после паузы бросил собеседник. - Мимо ничего не проскочит.
- А чего ж не ловишь ее, партию?
- Это другой вопрос...
- Другой вопрос... Иди, только толком все сделай, прошу тебя. А то эта сволота опять бунт нам устроит. Тебе же первому башку и проломят, учти.
- Вот это вряд ли... Замучаются ломать...
- Вот, вот... один до тебя так же говорил, пока ему кипятка в глотку не налили, харкал кровью потом...
- Это они у меня будут кровью харкать, уроды.
- Вот-вот... Тебе еще служить да служить, а мне к пенсии надо готовиться, мне на хрен разборки из Москвы не нужны. А этот бухгалтер талант, он нам пока нужен как воздух... Дома в Крыму он нам строит... своей головенкой. Ее успеем свернуть. Давай ступай...
И остался один начальник, отпустив собеседника, и вздохнул тяжко, потому как благословил своего подчиненного не только на нарушение закона, но на убийство. А тут еще кладбище сгорело и часть забора, едва потушили... Чудилась в этом какая-то дурная примета...
ЗОНА. ДРОЗДОВ
...и думает ли этот Журавлев, что только у меня, чудака, есть до него дело, хотя кто он мне - брат, сват? У каждого здесь своих забот и печалей под завязку. Вон Лебедушкин ходит: черный, гора мяса будто развалилась, собрать себя по кускам уже три месяца не может. Потому что умирает по его милости в больничке старик боговерующий. Потому что мать у Володьки умерла, и девчонку к нему не пускают, за его прегрешения, до сих пор погонники считают, что с Филиным и он в побег собирался.
Только улыбаться стал парень. Вот ему нужен придурочный Журавлев, что на нервы действует своими счетами перед отбоем? Он уже раз чуть на его голове счеты не разбил, еле Воронцов его оттащил.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Смотрю я на него: ну, признавайся, фрукт, чего тянешь? Имя убийцы назови. Или ты пришел сюда только подурачить меня? Тогда накажу, клянусь, не посмотрю, что ты такой интеллигент бешеный. И заботишься о счастье другого.
Вздохнул, кашлянул, почесался.
- Это... это некий Серега, а точнее, Перевозчиков Сергей, муж его сестры... Ему он письма и пишет, я видел.
Ну, что ж, ясно, спасибо, интеллигент в третьем поколении. Зачем ты только к нам-то попал, дурилка?
- Да, по-моему, от такого адресата он письма получает... - подтверждаю. А больше ничего не известно? А ты не ошибся? А может, он нарочно это сделал?
Смотрю, замыкается Дроздов. Зря я столько сомнений сразу ему накидал, зря.
- Ну, ошибся... не ошибся, проверить-то легко. Вызовите его, гражданин майор, да в лоб: Сергей, мол, свояк твой сознался, а ты чего ж? Расколется!
- "Расколется"... - передразнил я, даже смешно стало, как Дроздов в сыщика играет. - Нет, нельзя провокациями правды добиваться, нельзя...
Плечами пожимает, мол, а я бы так и сделал.
- А вот что о себе ты думаешь? - тут я перевожу тему.
- Я? - искренне удивляется он. - А мне-то что? Я сам за себя сижу, мне помощники и жалельщики не нужны.
- Вижу.
- Только вы не говорите никому, что я вам сейчас рассказал, - заговорил он вдруг потише, испуганно. - Люди разные здесь, не так поймут.
- Но заявление для суда написать придется.
- А куда оно пойдет?
- Начальнику колонии, в оперотдел, оттуда - судье.
Сел писать.
А я сижу, думаю - вот ведь как... Спасителем Журавлева может стать бродяга, опустившийся на дно общества человек. Но сохранивший элементарную человечность. Надо с ним еще, пооткровеннее, поговорить... За этим бродяжничеством, кажется, стоит что-то цельное и нерастраченное...
ЗОНА. ЖУРАВЛЕВ
Нечего из меня делать борца за идею или труса. И вот чтобы не объяснять всего этого: виновен, не виновен, решил я сам, не вдаваясь в объяснения перед дураками, разобраться в этом вопросе. Оказывается, можно, даже если тебя, как скотину, наш судебно-репрессивный аппарат лишает права голоса.
Нет, можно и здесь быть свободным.
Правда, в одну сторону - в ту, куда гнут всегда наши следователи, суд и вся эта система - виноват, еще виноват, еще раз и сто раз виноват, виноват только ты.
