Лоренцо Каркатерра - Гангстер

Я долго смотрел на него, потом глубоко вздохнул.

— Каким образом?..

— Она ведет дневник, — сказал он. — Некоторые снимки оказались прямо там, на одной из книжных полок. Как только я обнаружил это, все остальное встало на свои места.

Я прожег Анджело яростным взглядом и шагнул к столу.

— Если бы Пуддж был жив, ты никогда не поступил бы так.

— Ты тоже, — отозвался он.

Анджело выпрямился и подошел ко мне.

— Ты можешь остаться здесь на всю ночь, — сказал он. — Хочешь читай эти бумаги, хочешь выброси их. Они принадлежат только тебе. Утром можешь вернуться к ней, а можешь остаться здесь, где тебе и следует быть. Она не подходит для тебя. И тот, наружный, мир тоже не подходит для тебя. Твое место здесь. И это чистая правда. Ты не можешь больше отворачиваться от нее.

— Я уже нашел свое место, — ответил я.

— Эта женщина когда-нибудь говорила, что любит тебя? — спросил Анджело.

Я кивнул.

— Ты веришь ее словам?

Я опять кивнул.

— Как ты думаешь, все те мужчины, что были до тебя, тоже верили ей?

— Я верил тебе, когда ты говорил, что любил меня. Разве в этом я ошибался?

— Никто и никогда не сможет любить тебя так, как я, — ответил Анджело.

— Это правда была любовь?

— Если ты не знаешь ответа, значит, мы оба потратили попусту много лет, — сказал он.

— Если так, то зачем ты это делаешь?

— Чтобы спасти тебя, — произнес он и, опустив голову, направился к двери.

— А как насчет Нико? — спросил я, шагнув следом за ним. — Покушение действительно было? Или же его смерть была лишь еще одной частью плана — спасти меня и удержать здесь, с тобой?

— Он был тем, кем ты его считаешь, — сказал Анджело, вновь вперив в меня свой тяжелый взгляд.

— У меня в жизни теперь есть нечто такое, — сказал я ему, — чего нет у тебя. И никогда не будет.

— Что же? — рявкнул он.

— Человек, которого я люблю, — ответил я. — И который любит меня.

— У меня это было, — произнес он, почти не шевеля губами. — Ты же знаешь, что было.

— В таком случае позволь мне тоже иметь это, — умоляюще проговорил я. — Позволь Джанет стать моей Изабеллой.

— Она никогда не сможет ею стать, — прошептал он.

— Ты потерял ее. Именно ты. За жизнь, которой ты живешь, тебе пришлось расплатиться утраченными годами ее любви. Я не допущу, чтобы такое случилось со мной.

— Из-за этого ты считаешь себя лучше? — Он не добавил: меня.

Я покачал головой.

— Нет, только удачливее.

Он повернулся и вновь взглянул на стол, заваленный папками.

— Удача однажды отворачивается, — сказал он. — От каждого из нас.

С этими словами Анджело открыл дверь и вышел из комнаты.

Я обошел стол и сел и некоторое время сидел, положив руки поверх папок. Потом раскрыл одну и положил на колени. Я отбросил в сторону портретную фотографию темноволосого мужчины с жиденькой бородкой и взялся за чтение информации, аккуратно напечатанной на машинке через два интервала. Я просидел там всю ночь и все утро и изучил содержимое всех папок. Потом я развернул один из перевязанных свертков и просмотрел пятнадцать чернобелых фотографий формата 8 х 10 дюймов. После этого я взял кассету и вставил ее в видеомагнитофон, находившийся под телевизором, который стоял на старом месте, рядом со столом. Я сидел в кожаном кресле и смотрел на двадцатипятидюймовом экране, как Джанет занималась любовью с тощим, жилистым, коротко стриженным мужчиной.

Я сидел на кресле в комнате, с которой было связано так много моих теплых воспоминаний, и смотрел, пока по экрану не побежала рябь; пол вокруг меня был усыпан фотографиями. Я встал и выключил телевизор. Я взял открытую папку, некоторое время тупо смотрел на нее, а потом швырнул ее в дальнюю стену. Я взял другую и поступил с ней точно так же. Я брал папки, одну за другой, и швырял их в стену, фотографии и листы бумаги разлетелись по всей комнате, валялись на полу, на шкафах и на столе. Наконец подошел к одной из книжных полок и взял оттуда оправленную в красивую рамку фотографию, на которой Анджело стоял перед дверью своего бара, а я сидел на табуретке. Он положил обе руки мне на плечи, а я улыбался во весь рот. На этом снимке мне было двенадцать лет, я прожил у него два года. Я вытер слезы, которые давно уже текли по моим щекам, поднял фотографию и шарахнул ее о стену.

В этой комнате, среди всех этих папок, и фотографий, и видео, Анджело Вестьери проиграл свое сражение.

Человек, которого он хотел связать по рукам и ногам, освободился окончательно.

И даже тогда, после той жестокости, которую он только что учинил надо мною, я не мог не задуматься: а что, если и этот его поступок был частью еще большего плана? Что, если таким путем он приоткрыл передо мной щелку к окончательному бегству от себя, а сам удостоверился, что я нашел любовь, сила которой не уступала той, которую когда-то чувствовал он сам? Но я никогда и никоим образом не мог узнать правду.

Такова глубина таинственной и всемогущей сущности Анджело Вестьери.

У меня никогда и в мыслях не было заставлять Джанет оправдываться передо мной. Помимо всего прочего, тот человек, который обвинял ее, всю свою жизнь убивал, грабил и жил за счет чужой крови. Я не мог осуждать ее с позиций нравственности, поскольку сам совершал куда худшие поступки. Она искала любви и романтики, чтобы преодолеть пугавшее ее одиночество, в то время как я несколько лет думал лишь о мести и быстрой наживе. К тому же она была порождением того мира, который знала и, с его точки зрения, не совершила ничего непоправимого. Я же сформировался в обществе, признававшем только насилие и стремившемся подчинить всех, вступавших с ним в соприкосновение, своему неумолимому кодексу чести. Мы были двумя разными людьми, которым посчастливилось встретиться на таких переломах наших жизней, когда каждый из нас смог заполнить пустоту другого. Из промелькнувшей искры страсти возгорелось пламя любви.

Я вернулся к Джанет через двое суток и остался с нею на шестнадцать лет.

Я никогда не рассказывал ей о той ночи, о бумагах, в которых была описана каждая минута ее личной жизни. Собственно, в этом не было никакой необходимости: она была достаточно умна и проницательна для того, чтобы самой понять, что случилось. У каждого человека в жизни имеется уязвимая точка, прикосновение к которой бывает особенно болезненным. Анджело нашел такую точку у Джанет и воспользовался ею со всем своим жестоким искусством. Его удар, действительно, чуть не сбил меня с ног, но в одном, самом важном, старый гангстер просчитался. Ему не удалось добиться того, чтобы я покинул ту комнату, возненавидев женщину, которую любил. Наши сердца оказались достаточно сильны, чтобы противостоять ярости Анджело.

Мы поженились через шесть месяцев после ночи, которую я провел в комнате над баром. Для проведения церемонии мы выбрали квартиру одного из друзей, сочетал нас священник, приехавший из пригорода и опоздавший на полчаса. Джанет была очень красивой и счастливой на своем втором за год с небольшим бракосочетании. Я все еще продолжал отходить от той грандиозной эмоциональной встряски, которую учинил мне Анджело, но был, как никогда прежде, уверен, что в состоянии сам найти свой путь и больше не нуждаюсь ни в его покровительстве, ни в его руководстве.

С тех пор мы с Джанет живем вместе. У нас двое детей и две успешные карьеры. Вечерами, когда дети уже лежали в постелях под теплыми одеялами, я частенько рассказывал им истории о людях, которых знал лично и о которых слышал от других. Так они узнали и об Ангусе Маккуине, и об Иде Гусыне, и о Пуддже Николзе, и о нескольких питбулях, носивших имена этих людей. Когда же они стали старше, я начал рассказывать им об Анджело Вестьери. Все эти люди составляли важную часть моей жизни. Это была моя история, которая теперь принадлежала им так же, как и мне.

Как это всегда бывает в продолжительных браках, у нас с Джанет бывали сумрачные периоды, на смену которым приходили ясные безоблачные дни, но любовь и страсть, соединившие нас, с годами лишь становились крепче. Джанет была моей опорой во всем, и я ни разу, ни на минуту не пожалел о том, что отвернулся от той жизни, которая некогда представлялась мне моей единственной судьбой. Вот и вышло, что Джанет Уоллейс оказалась куда сильнее, чем Анджело Вестьери.

Я вел теперь ту самую жизнь, на которую рассчитывал Паолино Вестьери, когда сошел на этот берег много десятков лет назад. Я жил и процветал в той Америке, которую он надеялся найти. Я осуществил его мечту, которую он не сумел передать своему сыну. Это была жизнь, которую Анджело, как я думаю, просто не позволял себе замечать.

Я часто вспоминал о ночи, проведенной в комнате над баром, и о разговоре с Анджело. Я был воспитан в мире, превыше всего ценившем молчание, и знал, насколько важно скрывать такие вещи от любых глаз. Все мы должны хранить наши тайны захороненными как можно глубже, и в первую очередь от тех, кого мы больше всего любим и о ком сильнее всего печемся. Выдавать им подобные тайны — это вовсе не проявление любви и не проявление доверия. Пожалуй, это, напротив, преступление, которое погубит самое безоблачное счастье и наполнит мертвящим холодом даже самое горячее сердце.