Юлия Латынина - Промзона
Президент не сидел — молча стоял на фоне трехцветного флага, и выглядел он очень усталым. Чтобы президент был в Кремле в девять утра — это было явление исключительное. Работал он допоздна, — но зато и вставал не рано, как прекрасно было известно обитателям Рублевки, привыкшим, что дорогу для президентского кортежа перекрывают в десять-одиннадцать утра.
— Садись, — внезапно сказал президент, — а то еще ножки подогнутся.
Извольский сел. Он старался казаться невозмутимым.
Президент взял со стола бутылку с минералкой, свинтил крышечку и отпил из горла.
— Вячеслав Аркадьич, — мягко сказал президент, — я бы хотел понять, почему вы, человек, который неоднократно встречался со мной, и пользовался моим доверием — подал иск в американский суд? Изгадил репутацию России? Если вы узнали эту грязь о Саше, что, мне нельзя было ее показать? Добро бы Цой, я ему в жизни руки не подал. А вы? Зачем выносить сор из избы?
Извольский помолчал. Потом сказал:
— Я пользовался вашим доверием и поэтому я прилетел сюда. Хотя, скорее всего, это ошибка.
— То есть почему ошибка?
— Вы сами знаете почему Президент вопросительно поднял брови. Извольский молча протянул ему бумагу. Это была распечатка разговора. Разговор был такой:
А. (Альбинос) Со Слябом все вопросы будут сняты, он просто отдаст все сам своему дружку полпреду. А полпред сажает на холдинг Ахрозова.
С. (Собеседник) Бесплатно?
А. Сорок восемь.
С. Не фига себе число! Почему так дорого?
А. Саша у нас человек государственный. Клянется, что это не ему.
С. В каком смысле не ему?
А. Саша утверждает, что наш президент наконец нашел способ сделать так, чтобы бюджетные деньги не воровали. Саша утверждает, что способ таков: завести в Швейцарии личный счет г-на президента и направлять деньги с этого счета исключительно на благо отечества.
— Видео? — спросил президент.
— Аудио, — ответил Извольский. — Поверх распечатки легла аудиокассета.
— Кто такой Ахрозов?
— Один из моих директоров.
— Почему Цой лоббировал его назначение?
— Потому что Ахрозов работал на него.
Президент помолчал.
— Ты заплатил Саше тридцать девять лимонов?
— Да.
— Тогда почему ты решил, что Саша работает на Цоя?
Извольский долго молчал. Потом проговорил:
— Я не решил, что Ревко работает на Цоя, — сказал Извольский. — Я прикинул и понял, что если Ревко берет у меня деньги и не отдает обещанного, то скандала он может избежать в одном-единственном случае: если я буду мертв. Моя смерть будет нужна, чтобы обвинить в ней Цоя и расправиться с ним, точно так же как смерть Степана — это лучший способ обвинить меня.
— Так почему американский суд?! — заорал президент.
— Я подумал, что операция такого масштаба должна быть согласована с вами. И в том, что касается Степана, и в том, что касается меня. Господин Ревко неоднократно повторял мне, что не берет денег для себя.
Президент помолчал.
— Ты это свое интеллектуальное открытие только мне излагаешь? Или как?
— Или как, — ответил Извольский. — В случае, если со мной что-то случится, или если я не выйду из Кремля, есть человек, который владеет документами…
— Денис Черяга, — правильно вспомнил президент.
— Да.
— Слава, я даю тебе честное слово, что ни тридцати девяти, ни сорока восьми миллионов, — что называется, не был, ни состоял, не участвовал. Даже разговора такого с Ревко не было. Что ты на это скажешь?
— Скажу, что меня и Цоя убрали бы все равно.
Президент нажал на селектор, и в кабинете образовался начальник его личной охраны.
— Возьми вот эту опору промышленности, — сказал президент, — и подожди с ним где-нибудь. Захочет поговорить по телефону, стукни его по башке.
— Чего ждать-то? — спросил начальник охраны.
— Чего надо, того и будет ждать, — ответил президент. Помолчал и прибавил. — Твое счастье, что ты прилетел, Слава. Порвали бы тебя за этот иск, как Тузик — грелку.
* * *Вячеслав Извольский просидел в кремлевском кабинете весь день. Он сидел в полном одиночестве, если не считать телевизора и неразговорчивого охранника.
Телефоны у Извольского забрали и выключили, но охранник все время глядел на Сляба так, будто тот спрятал лишний телефон в трусах.
Извольский развлекался тем, что смотрел телевизор. Он посмотрел «Время» в полдень, «Вести» в два часа дня, «Сейчас» в три часа и «Сегодня» в четыре.
Начиная с двенадцати, все новостные программы сообщали об исках. Начиная с двух, все новостные программы начинались сообщением об исках.
В семь часов пришел еще какой-то человек и снова повел Извольского к Президенту.
На этот раз президент в кабинете был не один: около окна, скрестив руки, стоял Константин Цой, а спустя минуту из другой двери появился Александр Ревко.
* * *Это был наихудший вариант. Они специально выбрали время, когда Ревко был во Франции. Извольский надеялся, что он струсит и там и останется.
Президент молча показал Ревко на стул. Тот сел. Он старался выглядеть невозмутимым. Президент мягко подошел к Ревко и положил перед ним сообщения «Рейтер» и «Интерфакса», — два листочка, скрепленных степлером.
— Я бы хотел услышать твои объяснения, Саша, — сказал президент.
— Это элементарная подстава. Мы же все так делали. Берешь банк, открываешь в нем счет на имя человека, которого хочешь скомпрометировать, и переводишь туда деньги. Вот они и перевели.
— И часто ты переводил для компрометации сорок восемь миллионов долларов? — уточнил президент.
— Я не просил этих денег, — сказал Ревко, — у меня достаточно своих. И все они в распоряжении государства, ты это прекрасно знаешь.
— Ну, в настоящий момент они в распоряжений швейцарской прокуратуры, которая их заморозила. И так как она будет очень тщательно изучать компании, с которых приходили деньги, то не исключено, что она узнает много нового о торговле российским оружием. В том числе и ядерными материалами со странами, которым эти материалы продавать не рекомендуется.
— Не докопается, — сказал Ревко.
— Очень бы хотелось верить. В изменившейся международной обстановке это было бы совсем некстати.
Президент открыл одну из папок, лежавших на столе, и достал оттуда новый лист бумаги.
— Это твоя записка о необходимости преобразования ФГУП «Южсибпром» в государственный холдинг «Федеральная промышленная компания», — сказал президент. — В ней приводятся некоторые цифры. Написано, что за время промышленной войны между группой «Сибирь» и Ахтарским холдингом только прямые потери нашей экономики составили около семидесяти миллионов долларов.
Экологический ущерб от аварии на Павлогорском ГОКе — еще двадцать миллионов.
Потенциальный ущерб от провала программы «МиГ-Еврофайтер» — двенадцать миллиардов долларов, которые очень пригодились бы нашей оборонке. И вдруг выясняется, что ты принимал самое деятельное участие в нанесении этого ущерба, причем играл за обе стороны, и с каждого миллиона, который потеряла экономика, ты получил свой оффшорный грош.
— Я не получал денег, — еще раз повторил Ревко, — что же касается ущерба, да, это был ущерб. Но это ущерб временный, а люди, подобные Цою, Бельскому и Извольскому — это ущерб постоянный. И ради того, чтобы уничтожить их, следует идти на определенные жертвы. Потому что завод, производящий МиГи, должен принадлежать народу, а не бандиту по кличке Степан Очаковский. Потому что только бандит может придумать продавать современные самолеты европейцам! А я — я бы предпочел их задаром поставлять Ираку или Ирану, нашим естественным стратегическим союзникам!
— На какие шиши? — процедил Извольский.
— А на те шиши, которые мы выручим от экспорта вашей стали, вашего алюминия, которые вы украли у народа, — ответил Ревко. — Ты думаешь, так будет вечно продолжаться, металл ты будешь производить здесь, а прибыль отгонять на оффшор? В государственном холдинге…
— Постой, Саша, — насмешливо перебил президент, — какой оффшор? Твой оффшор? При всем моем неуважении к покойнику Бельскому, у меня нет сведений, чтобы он зараз отгонял в «банко дель Миро» по сорок восемь лимонов зелеными.
Так что у меня большие сомнения в том, как будет функционировать твой холдинг.
— А так и будет, — сказал Альбинос, — что каждый год в нем будут сменяться начальники, и каждый год начальник будет отгонять половину прибыли на оффшор, а потом каждый последующий начальник будет сажать каждого предыдущего.
Президент поднял на него прозрачные глаза.
— Константин Кимович, — сказал он, — я бы попросил вас не комментировать меня. Мне мои мысли вполне понятны самому. И если мне покажется, что они совпадают с вашими, я буду склонен думать, что я в чем-то ошибаюсь. Я вообще не склонен доверять человеку, который бежал из СССР и изменил родине.
