Любимый незнакомец - Эми Хармон
– Еще он Роуз, и Фло, и Кэтрин, и Дороти, но ему неприятно, что у него в голове звучат еще и их голоса. Он режет их на маленькие кусочки, чтобы они точно к нему не вернулись.
По ее обнаженным рукам поползли мурашки, покрывавшие кожу едва заметные золотистые волоски встали дыбом. Она вся источала холод.
– Он не знает, кто он такой, – сказала она. То же самое она говорила и прежде. Много раз.
– Что это значит? – спросил Элиот.
– Я никто. А ты тоже никто? – процитировала она.
– Эмили Дикинсон? – нахмурился Мэлоун.
– Да. – Она кивнула, и ее волосы защекотали ему подбородок. – Ему нравится это стихотворение. Когда он его слышит, то всегда усмехается.
– Это он убивает людей, Дани? Это он Мясник? Или Фрэнсис Суини просто жалкий, ничтожный пьяница? – спросил Элиот. Ему нужно было, чтобы она ответила на его вопрос четко и ясно.
– Фрэнсис Суини жалкий, ничтожный пьяница, – ответила она. – И он совершенно точно убивает людей.
24
Фрэнсис Суини в брюках, парадной белой рубашке и модных полосатых носках лежал поперек кровати, раскинув руки и ноги и широко раскрыв рот. Рубашка вся пропиталась потом и местами вылезла из-за пояса, штаны были в пятнах от того, что за последние два дня Суини успел не раз обделаться, из-за чего в комнате стоял невыносимый смрад.
– Сегодня утром мы попытались его разбудить, но он не понял, чего мы от него хотели. Доктор Гроссман считает, что лучше ему самому прийти в себя, – пояснил Элиот, вводя Мэлоуна в номер, – но, если он в ближайшее время не очнется, нам придется импровизировать.
Элиот доверял доктору Ройялу Гроссману, психиатру, который прежде работал в уголовно-надзорной инспекции округа Кайахога и участвовал в «Конференции по Расчленителю», организованной предыдущим коронером, Э. Дж. Пирсом. Мэлоун вспомнил его фамилию: среди документов, которые он получил от Несса, попадались в том числе и его оценки.
Элиот перекрыл целый этаж в гостинице. Мэлоун не стал спрашивать, во сколько ему это обошлось и кто оплатит счет, но остался доволен. Чем меньше людей будут знать о том, что здесь происходит, тем лучше. У двери номера сидел охранник, еще один стоял у лифта и следил, чтобы никто не вышел из него, перепутав этаж. Мэлоун не знал ни того ни другого, но Элиот сообщил ему, что эти двое – из «Незнакомцев». Это означало: «Не задавай вопросов».
Из спальни номера люкс можно было попасть в гостиную, где у столика, увенчанного пепельницей, сидели, сравнивая свои записи, доктор Гроссман и Дэвид Коулз. Когда приехали Элиот и Мэлоун, оба подняли на них глаза. Элиот швырнул в угол комнаты перепачканное пальто Суини и быстро представил собравшихся:
– Майк, с Дэвидом вы знакомы.
Дэвид Коулз коротко кивнул. Что бы он ни думал о действиях Элиота, но он сидел здесь и занимался делом. Рукава его рубашки были закатаны, макушка блестела от пота. Судя по взгляду, которым он окинул пальто Суини, он понимал, где был Несс, к кому тот обращался за помощью.
– Ройял Гроссман, Майк Мэлоун, – продолжал Элиот. – Доктор Гроссман, Майка я знаю еще с чикагских времен. Лучший в нашей профессии агент под прикрытием. – И все. Лучший в нашей профессии агент под прикрытием. Гроссману этого было вполне достаточно.
– Мэлоун, я вызвал из Чикаго еще одного помощника.
Мэлоун рухнул в пустое кресло, но Несс остался стоять, словно нервничал так, что не мог даже сесть.
– Сюда едет Леонард Килер со своим аппаратом.
Мэлоун был знаком с Леонардом Килером. Тот разработал так называемый полиграф Килера, детектор лжи, показывавший, действительно ли испытуемый, которого соединяли с прибором при помощи нагрудного ремня, повязки на руку и трубки для измерения частоты дыхания, говорит правду. Килера уважали, его аппарат постоянно испытывали – даже сам Мэлоун во время учебы пару раз отвечал на вопросы, обвязавшись датчиками и трубками, – но для судебного процесса результаты, полученные при допросе на полиграфе, годились не больше, чем то, что удалось узнать благодаря волшебным пальчикам Дани.
– Он в своем деле лучший. И он согласился нам помочь, – сказал Элиот.
– Думаю, нам нужна вся мыслимая помощь, – пробормотал Коулз.
Крупное тело на кровати зашевелилось, и четверо мужчин замерли в ожидании. В надежде.
Но прошел еще целый день, прежде чем им наконец удалось приступить к допросу.
* * *
– Вы хоть знаете, кто я такой? – орал Фрэнсис Суини утром третьего дня. Он приходил в себя поэтапно, и ни один из этих этапов не показался присутствовавшим особенно приятным. Он потребовал пить, и они дали ему воды. Он швырнул стакан в стену и стал просить, чтобы ему позволили вымыться. Прибыл медбрат из психиатрической клиники – знакомый Гроссмана, которому тот вполне доверял, – чтобы вымыть Суини и при необходимости дать ему лекарства, но разъяренный Суини накинулся на него и стал обвинять, что тот к нему приставал.
Они ходили кругами. Порой Мэлоуну казалось, что этот человек гений. Порой он видел перед собой слюнявого идиота. И все же Суини был настолько последователен и изворотлив, что метался между отрицанием и требованиями, но не отвечал прямо ни на один вопрос из тех, что ему задавали. Он угрожал, что они лишатся работы, а потом благодарил за роскошный гостиничный номер. Когда он стал причитать, что ему нужно переодеться, они принесли ему чистые вещи, но он отказался от них, заявив, что это одежда слишком низкого качества.
– У меня крайне чувствительная кожа. Я весь покроюсь сыпью.
После этого он завернулся в штору и съежился в углу комнаты, хотя перепачканный им матрас уже успели перевернуть и застелить чистым бельем. Мэлоун решил, что Суини, наверное, любит заворачиваться в шторы. Это объясняло, почему Дани так остро отреагировала на шторы в квартире над клиникой доктора Петерки.
– Я страшно замерз. Мне так холодно, что я совершенно не чувствую пальцев на руках и ногах, – причитал он. В комнате было так жарко, что все собравшиеся в ней мужчины ослабили галстуки. Рукава на рубашке Суини тоже были закатаны. Окна решено было не открывать, чтобы с улицы не было слышно криков. К тому же Фрэнсис Суини вполне мог попытаться выброситься в окно.
Приехал Килер со своим полиграфом. Он ждал, пока Фрэнсис Суини достаточно придет в себя – до тех пор никаких оценок делать было нельзя.
– Как же надо было напиться, чтобы очнуться через несколько дней и все
