Она умерла как леди - Джон Диксон Карр
– То есть вы не против?
– Нет, – задумчиво ответил Алек, закрыв глаза. – Не скажу, что я против. С чего бы возражать? Мне подобные утехи не по возрасту. Я очень люблю Риту, но не в этом смысле. И я терпеть не могу лишнего шума. Она, знаете ли, загуляла не впервые.
– Но у меня в кабинете она клялась и божилась…
– Ага! – открыл глаза Алек. – Значит, она говорила с вами? – Он рассмеялся. – Хотя… Теперь я понимаю, почему она ничего не сказала. Знаете, я восхищен ловкостью, с которой она окрутила Барри Салливана. Хотя он славный парень. Рита могла бы пасть куда ниже. В общем, я решил, что разумнее притвориться, будто я ничего не замечаю.
– Считаете, так лучше?
– Это все, что я могу для нее сделать.
– Вы хоть представляете, как они переживают по этому поводу?
– Да ладно вам. Пусть немного помаринуются.
– Помаринуются? Весь вечер я сижу как на иголках, и это еще очень мягко сказано. Разве вы не заметили? Сижу и прикидываю, не собираются ли они вас убить!
Несмотря на обилие выпитого виски, Алек искренне изумился. Словно давая отпор вторжению в мир своих грез, он скривился и хохотнул, но тут же нахмурился.
– Дорогой мой доктор, не говорите ерунды! Убить? Меня? Как вижу, вы совершенно не знаете моей жены. Нет, давайте посмотрим правде в глаза. Они не планируют меня убивать. Но я скажу, что у них на уме. Они собираются… – Он осекся. – Проклятье! Откуда этот чертов сквозняк?
Да, от столовой по ногам тянуло холодом. Пендельтюр пронзительно скрипнул, но из кухни никто не появился.
– Если они вышли во двор, хотелось бы надеяться, что не забыли закрыть заднюю дверь, – с досадой проворчал Алек. – И не оставили свет на кухне. С моря любой огонек на этом утесе виден за несколько миль. Береговую охрану кондрашка хватит!
Но я вовсе не думал о береговой охране.
Ходить мне трудновато, и у скрипящей двери я оказался лишь спустя пять или шесть секунд.
Просторная кухня была пуста. На белой, в тон кафельной плитке, эмалированной столешнице под пустым бокалом Риты лежал клочок бумаги, второпях оторванный от кухонной напоминайки. Прямо в лицо мне дул сырой ветер из широко открытой задней двери. На землю лег прямоугольник яркого света.
Обеспечить затемнение всех комнат, закрыть двери, задернуть шторы… Со временем эта привычка превращается в стойкий рефлекс, что-то вроде подсознательной фобии. Видимый снаружи свет – не столько проступок, сколько вопиющее преступление. Но хотя к двери я подошел со значительной спешкой, закрыл я ее не сразу.
Хотя настало время светомаскировки, снаружи оказалось не так уж темно. Из сумрака проступали очертания заднего двора. Здесь, совсем рядом с обрывом, не росли ни дикие, ни культурные растения, но широкая полоса влажной темно-красной почвы не была совершенно пустой. Я увидел несколько геометрических фигур – должно быть, в них проявилась математическая душа хозяина, – выложенных из крошечной белой гальки, а промеж них очертания тропинки шириной фута четыре, обозначенной такими же камешками. Тропинка вела прямиком к обрыву под названием «Прыжок влюбленных».
Прыжок влюбленных…
На холодильнике лежал электрический фонарик, завернутый в тонкую папиросную бумагу. Я взял его, и, стараясь игнорировать скверные сигналы, поступавшие от больного сердца, закрыл за собой дверь и кое-как спустился во двор по двум деревянным ступенькам.
Под дымным, набухшим от влаги небом хватало света, чтобы даже без фонарика разглядеть две дорожки следов.
Они начинались там, где заканчивалась редкая травяная поросль. Всегда влажная почва совсем размякла из-за дождя. Вдаль вели призрачные линии из белой гальки, а вдоль них тянулись следы. Судя по их виду, один человек ступал твердо и уверенно, а другой чуть медленнее тащился у него за спиной. Я тронулся было вперед, но даже в этом состоянии сказались тридцать лет опыта, когда мне время от времени доводилось выполнять функции полицейского врача-криминалиста. Сработал приобретенный инстинкт, и я мгновенно отступил в сторону, чтобы не испортить следы.
Вдоль дорожки я направился к обрыву. Передо мной маячило лицо Риты.
Высоту я недолюбливаю. Голова идет кругом. Так и тянет прыгнуть в пропасть. Поэтому мне не хватило духу подойти к самому краю и глянуть вниз, как это запросто сделал бы почти любой из проживающих в нашей местности. Грязь не грязь, слякоть не слякоть, но я опустился на четвереньки и полз до тех пор, покуда не очутился на поросшем невысокими кустами пригорке близ того места, где оканчивались следы, и выглянул за край утеса.
Отлив там начинается около четырех дня, так что вода сейчас опять прибывала, едва покрывая острые камни в семидесяти футах от вершины. Я не видел почти ничего, кроме тусклого белесого мерцания, но слышал, как волны с шелестом накатывают на камни. В лицо ударила морская сырость, и мне пришлось зажмуриться.
Так и лежал я в грязи, отяжелевший старик, больной и бесполезный, и даже теперь, находясь в безопасности, на твердой земле, боялся смотреть вниз. Пальцы разжались, и я выронил фонарик. Мерцающим светлячком он несколько раз крутанулся в воздухе, а затем бесследно и беззвучно исчез там же, где сгинули двое людей.
Через некоторое время я по-крабьи пополз обратно. Когда нет необходимости заглядывать в головокружительную пропасть и висеть над пустотой, будто паук на паутинке, самочувствие у меня заметно улучшается. Поверхность каменного утеса была ребристой и голой как колено, так что в полете Рита и Салливан не пострадали. А затем…
Я встал и направился к дому.
Алек по-прежнему был в гостиной. С задумчиво-довольным видом он стоял у стола и подливал себе виски.
– Что, оставили дверь открытой? – спросил он. А затем: – Постойте, что с вами случилось? Где вы так измазались?
– Буду с вами откровенен, – сказал я. – Они рехнулись и прыгнули с обрыва.
Молчание.
Чтобы осмыслить услышанное, Алеку потребовалось некоторое время. В прошлом, приводя ко мне ребенка, мать зачастую говорила: «Ну же, глупышка, не бойся. Сам знаешь, доктор Люк не сделает тебе больно». Да, ребенок это знал, поскольку доверял доктору Люку. Но иногда, как ни старайся, без боли не обойтись, и тогда я видел, как ребенок, надувая губы, с упреком смотрит на меня, перед тем как расплакаться. И сейчас Алек Уэйнрайт, даром что был забулдыгой преклонного возраста, смотрел на меня точно так же.
– Нет! – сказал он, наконец осмыслив значение моих слов. – Нет, нет, нет!
– Мне очень жаль. Но так уж вышло.
– Не верю, – едва не крикнул Алек. Он поставил стакан, и тот проехался по полированной столешнице. – Откуда вы знаете?
– Ступайте
