Убийство в поезде Минск-Брест - Анна Чиж-Литаш
— Собака Елизавета Петровна и Собака Архип Георгиевич! — полковник одной рукой прикрывал рот, а другой придерживал трясущийся живот. — Я даже боюсь читать дальше!
— Демя, позови их!
Поглощенный весельем, Дементий забыл возмутиться и, сотрясаясь от смеха, вышел из купе.
— Боюсь, что я не смогу нормально разговаривать с ними, — сквозь смех сказал полковник. — Так, всё, успокоились и взяли себя в руки.
— Товарищ полковник, а вы не думали о том, чтобы вернуться назад? — неожиданно сменил тему Валера.
— Куда назад? Домой? В купе? На дачу? — улыбка исчезла с его лица, сменившись злостью и раздражением.
— В милицию, — Валера не ожидал такой реакции и уже пожалел о том, что проявил любопытство.
— Да понял я, о чем ты. Нет, не думал.
— А почему вы ушли?
— Я ушел? Это меня ушли! Еще служил и служил бы! Я так много раз рассказывал эту историю, что мне это изрядно надоело. Спроси лучше у своего начальника, он уж точно в курсе.
— А может…
— Нет, не может! — крикнул Виноградов. — Валера, еще слово — и ты опустишься в моем рейтинге до уровня Дементия! А может, и сменишь его на подсобных работах.
— Все, молчу, — Валера поднял руки вверх и отвернулся к окну.
Полковник прервал гнетущую тишину.
— Мне предлагали вернуться. Это было год назад. Я отказался.
Валера повернулся. В его глазах читался вопрос.
— Ты хочешь спросить меня, почему?
Парень кивнул.
— Потому что тот, кто единожды предал, предаст и во второй раз.
Валера внимательно, с уважением и симпатией посмотрел на полковника. Виноградов прочитал его мысли.
— Смотри не влюбись в меня, — улыбнулся он капитану.
Мягкая улыбка заиграла на губах Валеры.
— Ну, где там Демя? Его только за смертью посылать!
В эту секунду дверь открылась, и на пороге показался Дементий. Позади него стояли пожилой мужчина с супругой. На руках женщина держала маленького пуделя.
— Этого просто не может быть, — прошептал полковник и, давясь смехом, вышел из купе.
— Он сейчас вернется. Укачало, видимо, — сказал Валера, пряча улыбки по карманам брюк.
Глава 4
Горе осязаемо. Оно оставляет
запах, имеет форму,
умеет дышать и разговаривать.
15:00
Полковник вернулся через пять минут. Его лицо было сосредоточенным и серьезным. От приступа смеха не осталось и следа.
— Прошу извинить меня, — сказал Александр Петрович, усаживаясь за стол. — Я не молод, а эти поезда ломают мои внутренние часы.
Пенсионеры в недоумении посмотрели на полковника.
— Плохо себя чувствую, — пояснил он.
— Ах, вот вы о чем! — сказала Елизавета Петровна. — У Барончика такая же проблема.
Полковник с сочувствием взглянул на Архипа Георгиевича.
— Ой, это я не про мужа, — она махнула рукой. — Это я про собаку. Его зовут Барон.
— Ясно, — Виноградов хотел продолжить разговор, но женщина не дала ему закончить.
— Вас тоже тошнит? Барончика — все время! Как только поезд трогается с места — сразу лужа на полу. И, главное, казалось бы, уже в животе ничего нет, а я все равно нахожу еду! У вас тоже так?
Полковник скривился, как будто его сейчас самого вырвет.
— Я уже и таблетку ему дала, а его все равно тошнит. Но оставить его дома было нельзя. Мы на неделю едем к моей сестре в Брест.
Полковник, собираясь задать вопрос, снова открыл рот но, заполнив его новой порцией кислорода, бесшумно захлопнул.
— Вы знаете, Барон для меня как ребенок. Это мой сын. Я знаю, что душа моего мальчика вселилась в этого прекрасного пса, и теперь я обязана каждую минуту быть с ним. Архип даже смастерил ему маленькую деревянную кроватку, а я пошила постельное белье. Ему так нравится! — она изо всей силы прижала к себе пуделя и поцеловала его в мохнатую морду.
Архип Георгиевич, опустив глаза, молча слушал рассказ жены.
— Барон очень послушный мальчик, совсем как Андрюша, — наш сын всегда был заботливым и очень ласковым, никогда не забывал позвонить. А теперь — представляете, какое счастье?! — он снова со мной! — женщина опять поцеловала пса.
— Лизонька, иди в купе и дай Барону водички. Он сказал, что хочет пить.
— Да? Я, наверное, не услышала! Совсем плохо слышать стала.
Прижав к себе собачку, женщина вышла.
— Вы не подумайте, что мы сумасшедшие, — грустно сказал Архип Георгиевич. — Просто эта псина — все, что у нас осталось. А Лиза верит, что это наш сын. Я не хочу ее переубеждать. Она счастлива. А я больше не могу видеть, как она страдает.
— Понимаю, — тихо сказал полковник.
— Андрей погиб год назад во время боевых действий в Украине. Нас спас, а сам погиб. А нужно было наоборот. Но Бог зачем-то оставил нас.
— Он воевал?
— Да. Мы из Донецка. Когда началась война, сын вывез нас в Беларусь — у нас здесь родственники. А сам решил вернуться и побороться за нашу землю, — мужчина тяжело вздохнул. Его пальцы дрожали, а голос с каждым словом становился все тише и тише. — Только это все зря. Потому что это была не наша война. Его убили в первом бою, а нам даже не вернули тело, — дрожащей ладонью он провел по лицу, смахивая невидимую испарину. — Жена после этого заболела. А какой именно болезнью, вы сами видите.
— Сочувствуем вашему горю. Надо было не отпускать сына. Вы правильно сказали: это не наша война. Там нет героев, есть только жертвы.
— Вы думаете, мы его отпускали? Но он такой человек: если что решил, то все! Назад пути нет. Ладно, вы ведь не для этого меня позвали.
— Да. В поезде случилась беда.
— Я знаю. Запах смерти витает в воздухе.
Полковник невольно поежился от слов мужчины. От прежнего настроения не осталось и следа. Он испытал жуткое чувство стыда за то, что еще десять минут назад смеялся над фамилией этой семьи.
— Мы пытаемся выяснить, что на самом деле произошло, поэтому опрашиваем всех пассажиров. Думаю, вы понимаете и не возражаете.
— Конечно. Только я вряд ли смогу вам чем-либо помочь, — пожал плечами худощавый старик.
Архипу Георгиевичу было за семьдесят. На его изборожденном морщинами лице лежал отпечаток горя. Оно было повсюду: в каждой морщинке, в каждом движении тела и повороте головы. В каком-то смысле этот человек был уже скорее мертв, чем жив. Полковник снова поджал губы, коря себя за то, что сразу не почувствовал и не увидел этого. Он грубо провел рукой по волосам и резко отряхнул ладонь, будто сбрасывая с себя события недавнего прошлого.
— Скажите, где вы находились с двенадцати часов дня и до половины второго?
— Мы
