Прятки в темноте - Марина Серова
Вслед за ним я заглянула под стол, пытаясь понять, что он имел в виду. Все банки были на месте, и я не сразу поняла, на что намекает Макс. Та самая взорвавшаяся тара не была наполнена овощами до краёв.
Я задумчиво замолчала, пытаясь вспомнить, было ли так до этого. Я осмотрела стоящие рядом банки.
— Думаю, это фантомное воспоминание. Посмотри, некоторые закрытые также не наполнены доверху. Возможно, их закручивали по разным технологиям, и в некоторых нельзя заполнять банку до крышки, — не знаю, откуда эта информация всплыла в моей голове, но раз это случилось, я не могла её просто выдумать. — Идём, нам пора на поминки.
Максим не стал спорить, лишь ещё раз бросил взгляд под стол, а затем, пожав плечами, поспешил выйти к автомобилю.
Посёлок заволокло густыми тучами. Я взглянула на небо, и в этот же момент на мой нос приземлилась холодная капля дождя. Поморщившись от не самого приятного ощущения, я провела по кончику носа тыльной стороной ладони. Всё же сельская местность — прекрасное место для отдыха. Только если ты не расследуешь в ней исчезновение своей подруги вместо отпуска.
Через минут десять мы уже подъезжали к кладбищу. Оно располагалось посреди соснового бора, а прямо напротив была одноэтажная постройка — очевидно, то самое кафе, о котором говорил Макс. На крыше криво-косо была приделана вывеска с надписью «В добрый путь».
Я с ужасом стиснула зубы, удивляясь такому «креативному» подходу к выбору названия. Кажется, в этой деревне всё было чересчур.
— Оценила вывеску? — Заметив мою яркую реакцию, Максим перевёл на меня хитрый взгляд.
Очевидно, он уже успел удивиться в этой деревне всему. Я бы не выдержала целого месяца пребывания в подобном месте. Только море и песок, никак иначе.
— Даже комментировать не хочу. — Ухмылка на моём лице дала понять Максу, что я под большим впечатлением, поэтому он не стал больше ничего спрашивать.
Вскоре автомобиль уже был припаркован, а мы с Максимом стояли возле кафе и рассматривали фасад. Такой же красивый, как и у остальных построек в Забивалове. Однако лишь снаружи. Внутри всё было ровно столько же уныло, сколько и в любом другом доме посёлка.
С порога поражало количество столов — их было всего два, и многочисленные старики Забивалова за ними не помещались, поэтому кто-то из бабушек сидел друг у друга на коленках, а старики морозили кости на полу. Как и полагается на подобных мероприятиях, люди были одеты во всё чёрное. Даже скатерти на столах были соответствующего цвета. Меню было скудным: кутья, кисель и водка. Мужчинам было абсолютно всё равно, чем закусывать, особенно учитывая то, что не всем из них это было необходимо делать. Кто-то не расставался с гранёным стаканом и собутыльником — а уж кого и кто хоронит, совершенно было не важно. Главное, что был повод для очередного марафона.
Из самого дальнего угла слышался одинокий плач — очевидно, это были стенания вдовы. Посреди зала стояла чёрно-белая фотография молодого парня с приклеенной в уголке чёрной ленточкой. Вероятно, на печать новых фото денег у людей в посёлке не было, поэтому приходилось брать старые, сделанные ещё по молодости.
Возле портрета стояла старинная хрустальная ваза с собранными в ней гвоздиками. Они были выращены в садах, что было видно по увядшим листочкам и поникшим бутонам — вряд ли в цветочном магазине продавали товар такого ненадлежащего качества.
Рядом со входом на ветхой табуретке стоял магнитофон, изготовленный в начале семидесятых годов, из которого доносились мелодии старых перезаписанных кассет. Забивалово явно застряло в конце двадцатого века, и лишь администрация и её праведные сотрудники довольствовались благами телевидения и интернета. Удивительно, не правда ли?
— Вы тоже знали покойного? — В следующее мгновение ко мне подошла шустрая старушка и, ухватив под локоть, повела в сторону столов. — Яшка-то гулящий был. Нинка его от радости плачет. Он ей скажет, что на работу пошёл, а сам на соседнюю улицу бежит. Вон она, Нюрка… сидит, змеюка, будто не догадывается, что про неё всё село жужжит.
У меня резко закружилась голова от громкой музыки, плача той самой Нинки и звона гранёных стаканов. Секунду спустя скрутило ещё и желудок от запахов подгорелого риса, самодельной водки и сырости. Неизвестная мне жительница Забивалова продолжала тянуть меня к полу, будто повисая на моём локте.
— Нинка, смотри, какая фифа. Тоже, стало быть, с твоим таскалась, ты подумай! — затараторила старушка, подталкивая меня к лавке.
От неожиданности я рухнула на неё и обернулась на заплаканную женщину. Та, на мгновение подняв на меня голову и осмотрев с ног до головы, снова впала в отчаяние, начиная реветь с новой силой.
— Да что вы несёте? Я вообще не знала вашего Яшку. Я — детектив из Тарасова. — Мой недовольный взгляд заставил старушку приложить ладони ко рту, а всех сидящих за столом опустить ложки и обратить на меня внимание.
— Чай, участковый новый? — Змеюка Нюрка оторвалась от своего стакана и попыталась вставить и свои пять копеек в разговор, однако тут же столкнулась с разгневанным выражением лица вдовы покойного, замолкая. — Алька, кого к нам привела?
— А чего же на поминках забыли? — тихим голоском поинтересовалась Нина.
С моих губ сорвался тяжёлый вздох. Я машинально начала оглядываться по сторонам в поисках Максима, который выдал столь гениальную идею, как посещение поминального вечера, на котором соберутся все жители деревни. Мысль, может, и неплохая, вот только я успела сто раз пожалеть, что пришла сюда. Уж лучше ходить по соседям с допросами, чем попасть в эпицентр внимания и слухов всего Забивалова.
— У меня пропала подруга, Битникова Кристина. Предположительно вчера она приехала в посёлок к своей бабушке Прасковье Ефимовне. Может быть, вы видели кого-то из них? — Я осмотрела сидящих за столом женщин, но те лишь молча переглядывались и пожимали плечами.
— Только с утра вчера её видела. Пересеклись с ней в центре посёлка — я на кладбище шла, а она по ягоды, — в разговор вклинилась низкорослая старушка, которая сидела в метре от меня.
Она была настолько миниатюрной, что её ноги не доставали до пола. На вид ей было около восьмидесяти лет, и, в отличие от остальных, только у неё платок на голове был не траурного
