Сценарии судьбы Тонечки Морозовой - Татьяна Витальевна Устинова
Бабушка стояла молча, обнимала крепко, чуть-чуть похлопывала по спине.
– …Главное, она же просто пошла курить! Она так и сказала этой Миле! Или Мила сказала, я не помню, а потом, понимаешь, мы ее увидели, и она так лежала, с пожарной лестницы упала прямо на балкон… А Даня мне велел, чтоб я не смотрела и не подходила! Он как-то сразу сообразил, понимаешь? А я не сообразила!..
– Понимаю, – согласилась бабушка. Полой жилетки норвежского войлока она укрывала трясущуюся внучку, потом сняла жилетку и накинула на нее.
– И часики у нее такие… странные были, на браслете висели, я никогда таких не видела! А потом они пропали!
– Пойдем, – вдруг предложила бабушка. – Я тебе покажу одни. Может, похожи?
Настя кулаками вытерла глаза, из которых все равно лило, и посмотрела на бабушку.
– Что покажешь?
– У меня есть часы, похожие на медальон на браслете, как ты говоришь. Пойдем, я тебе покажу.
Поддерживая друг друга – вернее, бабушка поддерживала и направляла Настю, и еще несла ее рюкзак, – они взобрались на крылечко.
– Настюш! – закричала мать. Оказывается, она не миловалась у калитки с залихватским соседом, а давно была дома! – Иди скорей, ванна наливается!..
Вдвоем с бабушкой они очень ловко раздели Настю, запихнули в ванну, и мать ей еще и голову помыла!..
– Лейся, лейся, водичка, умывай Насте личико, чтобы глазки блестели, чтобы щечки алели, чтоб смеялся роток, чтоб кусался зубок, – приговаривала мать, поливая Настю. – Это такая специальная присказка от сглаза, и когда я тебя маленькую купала…
– Я помню, – пробормотала Настя, уворачиваясь от напористых струй. – Мам, чего ты, я не маленькая давно…
…Но мать все равно вытерла ее – волосы промокнула отдельным полотенцем и до самых кончиков, – велела одеваться и вышла из ванной.
Настя долго вздыхала, жалея себя, а потом стала рассматривать в зеркале собственное лицо – с печатью глубокой тоски.
Тоска на собственном лице показалась ей идиотской и отвратительной.
Какая у нее, Насти Морозовой, может быть вот сейчас, сию минуту тоска?! У нее все в порядке, она дома, и мама вымыла ее душистым мылом, как когда-то в детстве, и бабушка приголубила и пожалела, и они обе рядом с ней, Настей, но самое, самое главное – она жива! Она живет! И можно прямо из ванны побежать рассматривать весеннюю лужу – чем они там отличаются от осенних!..
Прыгая на одной ноге, Настя кое-как натянула джинсы – и их, и футболку мать принесла самые правильные, любимые, сильно ношенные, – и побрела на кухню.
Обе, мать и бабушка, негромко разговаривали, и, видимо, о ней, Насте, потому что замолчали, как только она вошла.
Еще утром она затеяла бы скандал. Еще утром она принялась бы выяснять, о чем это они говорят у нее за спиной, наверняка осуждают, да?.. Да?! Насте даже показалось, что и мать, и бабка словно ожидают скандала, но она простила их. В эту минуту.
Они же не знают. Они не видели.
Они не могут знать, как это страшно – когда вдруг не стало человека, совсем девочки, которая просто приехала потусить среди абитуриентов, вон даже не накрасилась!..
– Ничего, ничего, – сказала бабушка ободряюще.
– Очень жалко, – добавила мать. – И родители! Я даже и не знаю, кто у нее родители, где они…
Настя и это пропустила мимо ушей – так на нее подействовала смерть Светланы Дольчиковой! Ну, откуда матери могут быть известны родители Дольчиковой?! Где ее собственная мать и где родители звезды?! В разных галактиках!
Бабушка ловко выставила перед Настей чашку бульона – из чашки торчала бодрая куриная нога, – и блюдо пирожков, крохотных, горячих!.. Настя, обжигаясь, принялась пить бульон, куриная нога мешала, и пришлось выволочь ее на тарелку и заедать поочередно пирожками и ногой.
– Боже мой, – пробормотала бабушка.
Мать, пригорюнившись, смотрела, как дочь ест.
Настя допила бульон, вытерла пальцы о джинсы и взяла в каждую руку по пирогу.
– А этот мальчик? – спросила бабушка негромко. – С которым ты была?.. Он из поступающих?
– Да не-ет, я же говорю! Он с другом ходит, просто так. Он в прошлом году поступил… я забыла название… для каких-то африканцев… Он «Тихий Дон» читал, сидел на кадке, а больше сесть было некуда, и я тоже села…
– Позволь, он что же? Африканец?
Тут Настя вспылила – ну что, в конце концов, за тупость, а?!
– Бабуль, какой он африканец?! Институт так называется, не помню!.. Для африканцев!..
– Стран Азии и Африки? – предположила мать, и дочь, запихивая в рот пирожок, согласно замычала – да, да, именно!..
– А мне с ним даже поговорить не дали, – прожевав, выговорила Настя, и слезы вновь хлынули у нее из глаз. – Мам, ну, почему?! Зачем ты меня сразу уволокла-то?! Ну, так нечестно даже!..
– Подожди, подожди, – быстро сказала бабушка. – Давай я тебе чаю налью.
– Пейте сами ваш чай противный!
– Посмотри, такие часы были у… той бедной девочки?..
Бабушка выложила перед ней на скатерть странное украшение. Довольно увесистая цепочка, пожалуй, немного шире обыкновенного браслета, на цепочке овальный медальончик с выпуклой крышкой. На крышке какие-то переплетения и три камушка – два красненьких и один зеленый.
Настя потрогала выпуклую крышку, шмыгнула носом и подняла глаза на бабушку.
– Где ты взяла?.. Ба, где ты их взяла?!
Марина Тимофеевна помолчала немного.
– Ну, не может быть, чтоб те были точной копией этих. Посмотри внимательно. Возьми! Возьми и посмотри, не бойся!
И они переглянулись с матерью.
Цепочка-браслет оказалась тяжелой и холодной, и медальончик болтался на ней – весьма увесистый.
– Вот так открывается, – и бабушка поддела ногтем крохотный замочек с завитком.
Выпуклая крышка откинулась, тонко прозвенел механизм, и внутри оказались часики – без всякого стекла, ничем не защищенные и от этого странно рельефные стрелочки и циферки.
– Где ты их взяла, ба?!
– Похожи?
– Очень! – сказала Настя, закрыла и опять открыла крышечку. – Только у нее никаких камушков не было и переплетений тоже…
– Какие переплетения! – Бабушка забрала у внучки часы-медальончик и стала показывать. – Это монограмма моей бабушки, твоей прапрабабушки Анастасии Павловны Марзуцкой. Видишь буквы? А, П, М? И в каждую вделан камушек. Замок давно сломан, я все собиралась сделать, да так и не собралась…
– Наверное, придется звонить майору, – ни с того ни с сего сказала мать. – Как это у них называется?.. Примета?..
– Улика! – перебила
