Последняя акция - Ковалев Анатолий Евгеньевич

А потом она его передразнила:

— А знаешь, у меня впервые такое… Только познакомилась с мужиком и тут же отдалась.

И он не знал, верить ей или нет.

Купаться голышом в озере, да еще при луне, удивительное наслаждение. Ощущения были бы совершенно райские, но все испортил вертолет. Он прострекотал совсем рядом, и в небе мигали бортовые огни. Вертолет направлялся к правому берегу.

— Весь кайф порушил! — ударил кулаком по воде Михаил.

— Смотри! — вскинула она руку и указала в том направлении, куда двигался вертолет. — Что это?

Там, где озеро огибало лес и уходило за горизонт, стоял голубоватый нимб, и сквозь него проплывали облака. Подобные явления можно наблюдать над городами, перенасыщенными иллюминацией, или над заводами в ночную смену.

— Это в деревне? — поинтересовался Блюм.

— Деревня на другом берегу

Вертолет исчез за лесом. Больше они его не слышали, зато донеслись звуки скрипки.

— Чертовщина какая-то!

— Это уже с нашего берега, — определила Тренина. — Кому-то не спится.

— Может, глянем? — предложил рыжий.

— А может, займемся чем-то другим? — Они стояли по грудь в воде, и Лариса коснулась губами его плеча. И левая рука уже обвилась вокруг его шеи, а правая сжимала и разжимала набрякший член. — Хочу, как в кино… Прямо здесь…

И было, как в кино. Ее крики заглушили скрипичные рулады. А облака все так и плыли к горизонту, над озером, над лесом, сквозь голубое, таинственное свечение.

Иван Стацюра медленно раскручивался на вращающемся кресле в своем просторном кабинете. Иван всегда раздумывал в такой позе, поджав ноги под кресло, склонив голову низко на грудь, так что плечи поднимались выше головы, и сложив руки на животе. «Прямо зародыш во чреве матери!» — отметил про себя Миша Блюм, сидевший напротив Стацюры. Он приехал в офис инвестиционного фонда «Святая Русь» в понедельник, в четырнадцать ноль-ноль, в обеденный перерыв, чтобы доложить своему шефу о новых обстоятельствах в деле пропавшей Лизы Маликовой.

Неприятное на первый взгляд лицо Стацюры — лягушачий рот, приплюснутый нос, бегающий взгляд, отчего цвет глаз был почти неуловим, — через пять-десять минут общения с кем-либо становилось доброжелательным, близким и родным собеседнику. С таким лицом Иван еще со школы числился «своим парнем» в любой компании. Он всегда был остроумен, находчив, артистичен и с детства мечтал стать актером. Нет, не просто актером, а великим актером кино. Но мечтам его не суждено было сбыться, потому что родился Иван не в такой семье, где становятся комедиантами, хотя всю жизнь играют не свои роли. Отец был директором крупного предприятия по изготовлению бытовой техники, а мать, ни много ни мало, инструктором обкома КПСС.

Играть ему не запрещали, но при этом мальчик Ваня не должен был сбиться с намеченного пути. И он играл. Сначала в школьной самодеятельности, потом в институтской. Без Ивана не проходил ни один КВН, ни одна юморина. Вскоре он стал постоянным конферансье во Дворце культуры. После института, учитывая положение папы и тем более положение мамы, его распределили на очень престижный военный завод. Но, не проработав инженером и полгода, он попал в заводской комитет комсомола на должность оргсекретаря. У местного парткома не было возражений — шутка сказать, сын Зинаиды Тарасовны! А еще через полгода он стал вторым — то есть заведовал идеологией. Тут ему не дали особо развернуться — забрали в райком, и тоже вторым. Будучи баловнем судьбы, Стацюра к тому же страдал прожектерством. Он пытался вытащить комсомол из рутины восьмидесятых, он вносил предложение за предложением по обустройству районной организации, подчас совершенно фантастические! Конферансье на посту идеолога — дело нешуточное! Просидев на этом посту два года, Иван понял, что дальнейшее его продвижение вверх невозможно по той же самой причине, по которой он продвигался ранее. Выше райкома сын Зинаиды Тарасовны, увы, прыгнуть не мог, иначе пошли бы разговоры о местничестве. Он уже почти смирился с судьбой, как вдруг, неожиданно для многих, первого секретаря забрали в ЦК, и Ваня автоматически занял его место. Зная, что «пряника» больше никто не даст, Стацюра начал превращать районную комсомольскую организацию в свое удельное княжество, где он один имел право карать и миловать. При этом он продолжал вести концерты и КВНы во Дворце культуры и даже провел первый в городе конкурс красоты, продолжая оставаться «своим парнем» везде, где бы ни появлялся…

В начале девяностого года Зинаида Тарасовна вышла на пенсию, и Ваня расправил плечи, предчувствуя перемены в судьбе. Перемены и в самом деле грянули, но не те, которых он ждал, и смели с лица земли не только его удельное княжество, но и всю империю в целом.

Стацюра не стал ходить на демонстрации под красным флагом, как его мама, пенсионерка Зинаида Тарасовна. Он просто исчез. Исчез из города. Неудивительно, некоторые обкомовцы и горкомовцы исчезли из страны — подались на Запад, в стан, так сказать, бывшего идейного противника. Ваня же всегда слыл патриотом и появился вновь к началу приватизации — в качестве главы инвестиционного фонда «Святая Русь». Тут ему опять пригодился артистический дар — он не сходил с экрана местного телевидения, призывая граждан покупать акции только его инвестиционного фонда.

Стацюра наконец прекратил свои космические упражнения в кресле и, подняв голову на уровень плеч, спросил:

— Миша, с какой стати ты оказался в этом лагере?

— У меня там старый приятель работает массовиком-затейником, вот я и надумал погостить у него, отдохнуть на выходные.

— А дома как? — Иван пронзил его остановившимся на миг взглядом. Миша махнул рукой. — Что случилось?

— Какой-то мужик позвонил моей теще и позвал меня к телефону. Меня дома не было, но теща так скоро не отстанет: «А кто его спрашивает?» А мужик ей: «Муж его любовницы спрашивает!» Теща чуть не повесилась на телефонном проводе, а мне пришлось драпать, как шведам под Полтавой, от когтей моей благоверной супруги.

Стацюра захихикал.

— Это что, анекдот?

— Если бы! Вон вся шея исцарапана! — Он повернулся и отогнул ворот рубашки.

Стацюра совсем развеселился.

— Какая ж ты все-таки проститутка, товарищ Блюм! А мужику-то потом позвонил?

— Какому?

— Какому-какому! Мужу твоей любовницы?

— Если бы знать, какой именно?! У них у всех — мужья!

Минут пять Миша не видел собеседника — Стацюра смеялся где-то под столом. Но по истечении пяти минут снова настроился на серьезный лад — вот что значит комсомольская закалка!

— Как, объясни мне, ты связываешь оба похищения? Почему вы со Ждановым думаете, что это одни и те же люди?

— Пока имеется только одна зацепка — черный джип. — Миша перевел дыхание, не отошел еще от смеха. — Дачник видел с крыши своего дома отъезжающий от лагеря джип примерно в то время, когда исчезла Ксюша. А сегодня ребята Жданова вновь опросили торговок и киоскеров на Академической, и одна киоскерша вспомнила, что в день похищения Лизы перед ее киоском долго стоял джип черного цвета.

— Она видела девочку?

— Нет, девочки она не видела, но видела одного из пассажиров — он купил у нее лезвия для бритвы. Молодой человек со шрамом на щеке.

— Это уже кое-что! Хотя мало ли в городе джипов? И почти все черного цвета! Этот на Академической мог быть совершенно случайно!

— Не исключено, но мы знаем наверняка, что джип, отъезжавший от лагеря, был там не случайно.

— Но меня, Миша, мало заботит та, другая. Я плачу тебе деньги за Лизу. А между ними может не быть связи. — И, вновь приняв позу зародыша, буркнул куда-то под стол: — Смотри, тебе виднее…

— Пока непонятно самое главное, Ваня, — цель этих похищений. Если это не вымогательство — тогда что? Маньяк? Должны быть трупы. Трупов пока нет. Слава Богу! Если маньяк — то будут еще похищения и обязательно будут следы. А будут следы — отыщется связь. Надо проверять все. Зациклившись на Лизе, мы далеко не уедем.