Алексей Ермолаев - Жареный лед
— Ты знай и помалкивай, — навязывалась со своими наставлениями Аделаида. — Примерно, я Михал Моисеичу из торга большие бабки за место отдала, а он, подлюка, сюда девку из ларька перебрасывает.
— А, Михал Моисеич, — легкомысленно бросил я, — он из «Козы Ностры», что ль?
— Козел и есть. Но ты к нему не лезь. Как сыну говорю.
И она по- бабьи подперла кулаком, прошу прощения, мурло и с жалостью посмотрела на меня. Даже чудовищная слеза вспухла на одном из ее нахальных глаз. Вот и пойми женщин. И чего она разнюнилась? То ли обида на пахана заела, а может, и впрямь, малолетство мое за сердце взяло? Разбирайся тут. С финиками, аделаидами, местной коррупцией.
С нее- то я и решил начать, когда пробирался меж стульев к Витюле Шилкову. (Помните еще про суперблок и чисто, прямо-таки, внутримилицейский конфликт?) Итак, Дмитрук отбивался, как гордый лев. Насмешки же сыпались со всех сторон. На время я даже позабыл про Снегиреву. Судя по накалу страстей, Дмитруку что-то давно и безуспешно втолковывали. Но на каждую реплику мой наставник, хитренько улыбаясь, давал стереотипный ответ:
— Погодь, будь ласка, — с видом человека, которому о предмете спора, конечно же, известно больше остальных, но при этом он великодушно разрешал: «Та, бреши дальше. Послухать можно».
Чибисов, дежурный Леонтьич, до безобразия похожий на подвыпившего Винни-Пуха, и другие с пылом обреченных бросались на неприступную крепость. Словесные стрелы нападавших изрядно затупились, а частью оказались поломанными вовсе. Эта полемика оригинальностью напоминала эпическую поговорку: «…на колу мочало…»
Шилков стоял в сторонке и откровенно скучал. Я-таки двинулся к нему, на ходу пожимая руки и вникая в суть происходящего. И это мне удалось в самой середине комнатушки.
Вот какой случай обсуждался в служебном помещении для участковых.
Расскажу о нем от третьего лица, если не собьюсь.
…Вступая в явный диссонанс с ликующей природой и миролюбивым настроением публики, ожидающей автобуса, на скамье под козырьком лежало помятое тело, извергающее запах алкоголя, невнятную речь и ясно различимый мат.
Две шустрые старушки в платках и с туго набитыми сумками принялись делать язвительные замечания такого рода:
— Где же это вся милиция подевалася?
— А он им неинтересный. Штрафу не заплотит, а возни с ним — не оберешься.
— То-то, милай…
— Порядочки ноне…
Потенциальные пассажиры со скучающим видом внимали антимилицейским речам. Меж тем к остановке подошли Колька Чибисов и Леонтьич. Устные сигналы злокозненных бабулек донеслись и до их ушей. Приятели без раздумий стали поддерживать пошатнувшийся авторитет поселкового отделения.
Машина из вытрезвителя примчалась как на крыльях. Леонтьичу стоило только звякнуть в «пьяное» заведение, где он пропахал десять лет и частенько «страивал», и ребята из спецмедпомощи сразу побили все рекорды оперативности. Джентльмену же, кемарившему на скамье, плод неформальных отношений пришелся не по вкусу. Он отчаянно замотал головой и явно отрицательно реагировал на вежливые приглашения Чибисова воспользоваться заказанным автотранспортом. Тогда мужики нежненько подхватили упрямого клиента и поволокли к гостеприимно распахнутым дверцам. Ожидающие от удовольствия рты пораскрывали. Еще бы: бесплатное развлечение. Только ехидные бабули остались недовольными. Правда, они, говоря дипломатическим языком, резко и даже кардинально поменяли собственную позицию. Загалдели наперебой:
— Что это делается издеся?
— Лежал себе человек — никому не мешал.
— Налетели-похватали…
— Отпусти его, сатана! — завопила более решительная старушка. — Чего привязался? Он безвредный.
Ох и обозлились Леонтьич с Колькой. Достали их кочережки: как дело ни поверни, все милиция виновата. И тут Чибисов предложил… (Я бы скорее поверил, что идея была дежурного — он озорник известный, однако, поди ж ты. Ага, все-таки сбился с третьего лица. Впрочем, записки — жанр непритязательный: стерпят литературные погрешности.)
Словом, пошушукались братья-разбойники у машины с маленько оклемавшимся пьянчужкой, и тот, якобы, вдруг вырывается и прямиком к адвокатскому корпусу. И ну гонять старушенций по кругу — только пыль столбом. Уж очень старался поклонник огненной воды, поскольку за этот цирк его обещали отпустить. Две непоследовательные бабы-ежки в тихом ужасе покинули поле битвы, призывая на помощь силы небесные и участкового. Известно, на Бога надейся… А вот Леонтьич с Чибисом мигом подлетели и «выручили» запыхавшихся гражданок. Те с перепугу слова вымолвить не могли, лишь одна бабуся заискивающе сказала Кольке:
— Ты уж, сынок, крепче в другой раз вахлаков проклятущих…
На этом активные действия обеих сторон закончились.
По моему суждению, история гроша ломаного не стоила. Разве что посмеяться от скуки. Как я узнал позже, ребята и впрямь хохотали от души. Потом заговорили о другом, небось, о девицах. У нас даже старый хрен — Поддатый Винни-Пух не откажется лясы поточить о дамах. Тем временем Дмитрук про себя обмозговывал только что рассказанное, уперев по обыкновению взгляд в оконную раму.
— Нет, промашка ваша вышла, — неожиданно выпалил он, заставив вздрогнуть занятых захватывающей беседой оперов…
Сколько раз примечал: самые пылкие выяснения отношений начинаются с пустяков. В самом деле, о чем мои коллеги битый час толкуют, размахивая руками и недвусмысленными жестами давая понять противной стороне, что у нее винтиков не хватает? Хотя, конечно, такие монолитные натуры, вроде Дмитрука, вечно образуют вокруг себя прибой страстей, да еще оставаясь при этом вызывающе спокойными. Мало-помалу начал понимать, из-за чего сыр-бор разгорелся.
— Да пойми, Николай! — надрывался Птица-Чибисов так, что на шее у него вздулась вена. — Мы ведь живые люди!
— Ты спокойней кричи, — отрезал участковый, — здесь глухих нету, — при этом лицо его окаменело чуть больше, чем обычно.
— Ладно, — Чибисов моментально утих. — Что мы сделали неправильно?
— А то неправильно — сам знаешь.
— Старых кочережек зря попугали? — иронично усмехнулся Птица. — Пожалел…
— Ты личное со службой не путай. Я тебе толкую: тех бабок на пинках треба гнать, где они заводятся, — рассудительно повествовал Дмитрук. — У меня теща похлеще будет. До своей хаты ей дорогу самолично заказал. Почему промеж нас война пошла? Не чужие ведь, жинка опять же…
С речью Николы происходили такие метаморфозы — мы только диву давались. Крымский отпуск разбудил в нем кровь предков, потом он еще где-то нахватался украинизмов и теперь изъяснялся на какой-то опереточной мове. Хохол он был самых голубых кровей: чем больше задиралась Украина перед Россией, тем толще ломти сала притаскивал он на обед. Впрочем, закончим историю его взаимоотношений с тещей.
— Не чужие мы, — повторил старший участковый, — по тому и гоняю ее. — Тут он многозначительно поднял палец. Вечно Поддатый Винни-Пух и Чибис оживленно перемигивались и на удивление синхронно качали голова ми.
— …А посторонних, — строго продолжал Дмитрук, — не то что рукой, словом обидеть не моги. Кто такой сотрудник милиции?
— Родной отец пьянчужкам, — резвился Леонтьич.
— Вьючная лошадь! — уточнил Птица.
— Передвижное справочное бюро, — влез и я. Как тут было умолчать: — Ходатай по чернильным кляузам…
Николай Иванович выдержал паузу, пока мы отмечались, а потом сам ответил на свой вопрос:
— Сотрудник милиции — есть слуга закона. И обязан служить. А некоторые умники возомнили, что они хозяева закона, гегемон.
— Как же ты мне надоел за последние десять лет. — Застонал Леонтьич, облокотившись на стол, — одно и то же каждый день: «…слуга, слуга». Забил себе голову инструкциями, леший, и другим на мозги капаешь. Надо от жизни идти. На каждый случай писульку — не предусмотришь.
Колька Чибисов нервно закрутился на стуле, желая поскорее вступить в беседу. Дежурный из уважения к оперу примолк.
— Слушай, Иваныч, дорогой, — ехидно начал Птица, порывисто сорвавшись с места, — бумажки-то и обязывают нас работать гибче. Дифференцированно. Слыхал такое слово? Нужно вести поиск новых методов.
— Балакай, балакай, послушать можно.
— Да слушай, на здоровье. А лучше ответь. Ты чего у нас, идеальный? И «висяков» у тебя нет, и гражданам не грубишь…
— Во всяком случае, в сговор с дебоширами не вступал и иных промашек за собой не знаю.
— Вот и выходит, — торжественно резюмировал Птица, не отвечая на колкость ради эффектного удара, — что тебя в милиции держать опасно, просто-таки, напросто-таки. Я, может, раскаиваюсь в содеянном. В глубине души. Значит, уже на пути к исправлению. Ты же своих ошибок не признаешь и не видишь их…
