Екатерина Лесина - Слезы Магдалины
Страшно. И странно: почему Влад этого не помнит?
– Че я? А че я? – белобрысый пацаненок набычился. – Я ж ниче. Это она сама.
Он сплюнул под ноги и покосился на Димыча: верит? Димыч пока присматривался и думал над услышанным.
Итак, за месяц до самоубийства у железной Серафимы Ильиничны не выдержали нервы. На уроке русской литературы с ней вдруг случился нервный припадок, в результате которого пострадал некий Саша Демочкин, ученик восьмого класса. По словам заведующей, парень не беспроблемный, но и не самый плохой. Обыкновенный.
Димыч и сам теперь видел, что обыкновенный: тощий, угловатый, рожа в прыщах, ноги в тяжелых ботинках. В одном ухе три кольца, во втором – бубенчик со стразом. И челка мелированная глаза закрывает.
– Из-за чего она? – Димыч указал на лавку, и Саша Демочкин – умный мальчик – послушно плюхнулся, кинув в пыль щегольской кожаный портфельчик.
– Ну ваще я в ауте был! Ну ладно физрук, он без балды мужик нормал, хоть и орет, но чтоб Фимка... ну Серафима Ильинична. Она ж трындец просто!
– В каком смысле?
– Ну не психовала никогда! Ваще никогда! А тут бац и шухер. И я ж ниче такого не делал! Ну заржал. Так что, ржать нельзя?
Его возмущение было искренним, пусть слегка поистаскавшимся от многих пересказов давней истории.
– Я ж не дебил какой, я ж понимаю. Сказала б: Демочкин, заткнись, я б и заткнулся. У нее ж голос такой, что все б заткнулись. А тут подлетела и за волосы. И об стол. Нос разбила. И мамка потом орьмя орала.
– За что?
– Ну... что учительницу довел. Это она из-за меня, да? – Голубые очи Сашки потемнели. – Я ж не нарочно. И записку мы ей так, приколу ради сунули. А она тут...
Димыч, убаюканный было рассказом, встрепенулся:
– Стоп. Какую записку?
Ох порозовел Саша Демочкин, покраснел даже, особенно носом. Небось клянет теперь язык свой длинный, но поздно.
– Ну... это не я писал даже! Это Марьянка, которая Крылаткина! Она и придумала. Грит, давай пошутим. Ну давай. Фигня же! – Голос сорвался на фальцет. Значит, не фигня, значит, чувствует за собой вину Саша Демочкин, неплохой в общем-то парень. – Да ничего там не было такого!
– А что было?
Демочкин вскочил, собираясь не то бежать, не то броситься на Димыча с кулаками, но, встретившись взглядом, потух.
– Да... ерундятина. Это Марьянка придумала. Ее ж Ведьмой звали, ну Фимку. А Марька и говорит, что раз ведьма, то ведьмина смерть. Так и написали. «Ведьме ведьмина смерть».
Последние слова он произнес шепотом.
Человек оставил машину на въезде в деревню. Прошелся пешком, оставляя отпечатки на свежем снегу. Перепрыгнул заборчик, пробрался через двор, шикнул на сонного пса, который тотчас передумал лаять и скрылся в будке. Оказавшись на улице – широкая полоса между двумя рядами одинаковых скучных домов, – он некоторое время стоял, прислушиваясь.
Тихо. Воет обиженная собака, вздыхает сова, ветер шлепает ставнями по стенам.
Холодно. Схватилась неожиданными заморозками земля, спрятала подо льдом грязные лужи, одела слюдою мертвые стволы.
Темно. Звезд пригоршня, луны половинка. И окна, за которыми продолжается тьма, вроде и та, но другая, согретая слегка дымом печным.
Человек закурил. Не то чтобы он не торопился, скорее уж растягивал удовольствие. Заодно еще раз заявлял миру о себе, предоставляя последний шанс отозваться. Но мир молчал, и человек, докурив, двинулся вдоль забора.
Нужный дом он нашел без труда. Перегнувшись через калитку, сдвинул запор. Вошел во двор и в два шага оказался у стены. Тень к тени. Теперь он не шел – крался, просчитывая каждый шаг. Вогнал узкую полосу металла в расщелину между дверью и коробкой. Зацепив, приподнял язычок замка. Толкнул плечом дверь, открывая, и оказавшись в сенях, так же осторожно, беззвучно запер.
В комнату он не стал заходить, хотя желание было почти невыносимым. Он никогда не подбирался настолько близко. Во всех прежних случаях предпочитал держаться подальше, пространством между собой и ними защищая разум и душу. Но эта женщина – особенная.
Она – его испытание. Она – его шанс вернуть утраченное. И человек не собирался его упускать.
Конверт он оставил на кухонном столе, после недолгих раздумий придавив его сахарницей. А цветы поставил в ведро с водой.
Он покинул дом с легким чувством разочарования. Почему-то ему казалось, что все будет немного сложнее.
Тень у дома напротив, худую, нескладную, человек не заметил.
Был! Он был здесь и есть сейчас. Ходит. Алена слышала, как он ходит. Когда она проснулась? Наверное, в тот самый момент, когда ее преследователь – ненормальный! псих! – открыл дверь. И засов сдвинул, хотя Танька утверждала, что засов – самая надежная вещь в мире.
Ни черта она не надежная! Вошел как к себе в дом. Скрипел половицами, шелестел одеждой – Аленкин слух обострился до предела, – стоял-стоял, а в комнату не сунулся. К счастью. Она бы скончалась на месте, если бы он все-таки сунулся.
И так страх отпускал медленно, толчками крови в висках, мурашками по ступням, зудом на губах, который остался от задавленного крика.
Маньяк ушел – она слышала, как он запирает дверь, скребется, возвращая засов на место, – но продолжала лежать под кроватью, прижимаясь к ледяной стене, закрывая руками рот, сдерживая слезы.
Вышел месяц из тумана...
Она не будет кричать. Не будет!
Вынул ножик из кармана.
Она завтра же напишет заявление. Еще одно заявление, которое, наверное, окажется бесполезным, но теперь-то есть повод! Незаконное проникновение в жилище.
Буду резать, буду бить.
И это подтверждает, что ее убить хотят! Хотят убить!
Стук в дверь был оглушителен, а сиплый голос незнаком:
– Эй, с вами все в порядке?
Нервы сорвались, Аленка завизжала.
Владу никогда прежде не приходилось выламывать двери. Но когда из дому раздался истошный визг, саданул плечом с размаху. И кувыркнулся в темные сени.
– Твою ж... вы где? Кто? Что с...
Она вылетела на него, как была – босая и в широкой ночнушке, – врезалась, не прекращая орать, заколотила руками в воздухе. Скрюченные пальцы полоснули лицо, съехали на шею, пытаясь зацепиться на горле.
– Да успокойся ты!
Влад оттолкнул ее. Отлетела. Ударилась в стену – на голову посыпалась мягкая рухлядь, – сползла на пол и, скукожившись, завыла.
Ну вот, только сумасшедших тут не хватало. Не нужно было лезть. У всех своя жизнь, и этой девице уж точно никакого дела до Влада нету. И ему не должно бы быть дела до нее.
Истеричка.
– Послушайте, – Влад опустился на колени, немного отполз – мало ли, вдруг снова кинется. – Я ваш сосед. Дом напротив.
Она всхлипнула:
– Ненавижу!
– У меня бессонница, – зачем он рассказывает? Ну хоть выть перестала, смотрит дико, непонимающе. – Я вышел из дому. Просто вышел. Воздухом подышать. Смотрю, к вам крадется кто-то. А потом назад. И очень быстро так. Ну я и решил проверить, так, на всякий случай.
Молчит. По лицу слезные реки текут, грязевые берега размазывают. Девочка-Пьеро, вечно в печали, ей бы руки заламывать и скулящим тоном на жизнь жаловаться, а она молчит. И молчание подталкивает Влада говорить. Оправдываться.
– Почему я сразу не заглянул? Неудобно как-то. А вдруг это ваш любовник был.
Она облизала губы и переспросила:
– Любовник?
– А что, тайные встречи, украденные поцелуи. И тут я проверять. Смешно вышло бы. Правда?
Неправда. Сейчас ей не до смеха. И ему тоже. Лицо горит – ну кошка драная, располосовала физию, – плечо ломит, а в голове одна мысль: дурак.
Девушка-Пьеро, опираясь обеими руками на стену, поднялась, глянула сверху вниз и жалобно спросила:
– Это ведь не вы? Поклянитесь, что это не вы.
– Клянусь.
– Он... он меня убить хочет. И письма носит. Говорит, сколько жить осталось. Сначала думала, что шутка, а он же ненормальный, он...
– Вот только плакать не надо!
– Первого мая, говорит... первое мая скоро. Три месяца всего. Три месяца – это очень мало, а я жить хочу. Я очень хочу жить.
– Я тоже, – Влад поднялся и, прикрыв дверь – покосилась, съехала с петель, – велел: – Давайте, рассказывайте всю правду. Потому как сдается, что мы с вами в одном положении. Ну если вам тоже три месяца дают.
Сидели на кухне. В жестяной кастрюльке купался кипятильник; две глиняные кружки, сестры-близнецы, ждали кипятка, сохраняя на донце чайный лист и сыроватый желтый сахар. В коробке оставалось еще на треть овсяного печенья и полторы вафли.
Настоящий ночной пир.
Хозяйка дома суетилась, скрывая за выдуманными хлопотами страх, а Влад не торопил. Оглядывался. Приглядывался, не столько к дому – он Аленке как шуба с чужого плеча, вроде и то, но явно не на нее шито, – сколько к новой знакомой. Узколица, остроноса, бровями черна, кожей смугла. Не слишком красива, но не сказать чтоб уродина. На любителя ягода.
– В мае началось. Наверное, первого. Я думаю, что первого, но тогда просто решила – шутят. По-дурацки, но...
