Эдуард Кондратов - Покушение на зеркало
- Я все понял. Верните пропуск, зачем он вам? Что надо обо мне знать, знаете.
- Ишь!.. - Джига весело рассмеялся и оглянулся на поддержавших его глумливым гыканьем подручных. - А твой портрет, редактор? Что же мне твою физиономию карандашом рисовать, когда пошлю человеков тебе башку отворачивать? Ксиву другую получишь, а эта и нам сгодится.
Логика в его словах, конечно, была. Но легче от сознания этого мне не стало.
- Я уж не предупреждаю тебя, редактор, что про мою дачу ты должен забыть напрочь. Не был ты здесь, меня не видел сроду. Надо будет, мы тебя найдем.
Ясно?
Как долго длилась пауза, я не могу сейчас вспомнить. Двадцать секунд, минуту, две? Растерянно моргающий человечек с пушистой бородкой, сутулый кавказец, растянувший в улыбке тонкогубый рот, отсевшие на кровать, о чем-то шепотом переговаривающиеся парни... Ходоров... Феликс Михайлович Ходоров... Как жалок, как ничтожен он сейчас. Но вот он что-то нервно говорит, кажется, обещает сегодня же... непременно до вечера... обязательно... Вот его провожает до калитки злобно ухмыляющийся парень в черной майке... Водитель, уже почти снявший крыло "ауди", замахивается на него грязным от бурого масла локтем, и Ходоров, дернувшись и втянув голову в плечи, ныряет за ворота... Я наблюдаю за ним, торопливо, чуть не бегом шагающим по пыльному, зажатому заборами переулочку, и ничуть не сочувствую ему. Сейчас, когда никто не следит за ним, он уже не пытается придать лицу достойное мужчины выражение полного хладнокровия. Грязные дорожки пота, сбегающие в бороду с висков и щек, прерывистое дыхание, невидящий взгляд... Это ведь он, он - тот самый селадончик, который всего час-полтора назад небрежно теребил гитарные струны, ловя восхищенные взгляды голоногих ссыкушек... Не могу, не хочу его видеть, но не в силах и не смотреть - не от меня это зависит сейчас...
Фраза, которую на прощанье обронил Джига, - как бы между прочим, без нажима - гвоздем сидела у меня в мозгу все то время, какое мне понадобилось, чтобы пройти к трамваю - сначала по пыльному переулочку, то бишь шестому проезду, затем вверх по просеке к Ново-Садовой. Заняло это примерно полчаса, меня обгоняли машины, дважды - кургузый автобусик, но мне и в голову не приходило воспользоваться транспортом. Надо было что-то придумать, что-то, что-то...
"Имей в виду, редактор, если к нам явятся менты или тачку станут искать по номерам, буду считать, что заложил ты..." Повторять свою угрозу, чем это для меня обернется, он даже не счел нужным.
Я хитрил перед самим собою - знал, что ничего спасительного не придумаю, а потому безоговорочно приму все его условия. В конце концов, они влипли в неприятности из-за меня. Правда, мне показалось, что и от водителя пахнуло спиртным, когда, замахнувшись, он выкрикнул "у, падла!". Но он, скорее всего, успел принять на грудь уже на даче. Вряд ли бы Джига допустил, чтобы за руль его "ауди" сел поддатый. Судя по всему, держит он своих молодчиков в ежовых рукавицах. Что он такое, этот ироничный, улыбчивый, играющий в добродушие и оттого еще более страшный кавказец? Уголовник - безусловно, но вот какого масштаба?.. Впрочем, не один ли черт, кто тебе сунет нож под сердце?
Садясь в трамвай, я уже имел некое подобие плана действий, по крайней мере, на остаток сегодняшнего дня. О том, чтобы соваться в милицию, речи быть не может
- сначала надо знать, что было после того, как меня умыкнули. Значит, и начинать надо от печки. Я вышел на улице Советской Армии за несколько секунд до того, как на руке пикнул будильничек, отмечающий каждый час. Взглянув на циферблат - как ни странно, впервые после всех событий, до того башка была забита тревогами, - я удостоверился, что сейчас пятнадцать ноль-ноль, а это значило, что мелькнуть в издательстве до конца рабочего дня я еще успею. Но прежде - туда, на проклятое место, к воротам телестудии.
Мороженщицу, сидящую за своей тумбочкой, я заметил за полквартала. Ее патриотическое одеяние - красная юбка и синяя футболочка, прикрытые белым фартуком, - выделялось ярким пятном на фоне чугунной решетки. Интересно, запомнила ли она меня? Лучше бы нет.
Зря надеялся: по тому, как она на мгновенье замерла, а затем, привстав с табурета, закрутила головой, пытаясь рассмотреть меня за спинами впереди бредущих прохожих, стало ясно, что образ человека, которого на ее глазах засунули в машину и увезли, из памяти ее испариться не успел. Прятаться от нее, конечно, было глупо, я и не стал. Изобразив на лице что-то наверняка мало похожее на улыбку, я направился напрямую к ней.
16
- Господи! - шелушащиеся от загара скулы радостно запрыгали. - Живой и здоровый, надо же! А я-то думала все - конец дедульке!.. Ой!.. - она смущенно отмахнулась. - Простите меня... Вы ж еще мужчина молодой... Это борода ваша...
Я вас толком не разглядела тогда... Ну, как они вас?.. Били?
- Погодите! - я предупреждающе поднял ладонь. - Не все сразу. Со мной-то все в порядке, как видите. А что с ней, с той женщиной?
С какой женщиной, пояснять, разумеется, не требовалось. Круглое, совсем еще молодое лицо мороженщицы приобрело выражение преувеличенного испуга.
Взволнованно тараща светло-голубые, словно подвыцветшие на солнцепеке глазки, она не без удовольствия, даже с каким-то азартом принялась рассказывать о том, как приехала "скорая" и сразу же - гаишный "жигуль", как милицейский лейтенант расспрашивал ее об иномарке, ее номерах, которые она, мороженщица, с перепугу не сообразила запомнить. Сбитая тетка вроде бы стонала, ее сразу увезли. А лейтенант записал себе в блокнот все не только про машину, но и приметы мужиков, которые из нее выскочили. Хотя запомнила она их тоже плохо - крутые, коротко стриженые, таких на улицах пруд пруди, каждый третий из молодых.
Мне было не по себе хотя бы уже и потому, что она не прерывала свое повествование и тогда, когда к ней подходили покупатели. Поймав-таки мой грозный взгляд, она поперхнулась на полуслове.
- И обо мне, конечно, рассказала? - спросил я, дождавшись, когда отойдет нарочито не спешившая рассчитываться за пломбир любопытная девица.
- А как ты, дядечка, думал?! - мороженщица рассмеялась, и мне стало совсем уж очевидно, что ее переживаниям грош цена, она наслаждалась нежданным приключением. - Я, правда, сказала, что старичок бородатый под машину сунулся.
А лейтенант заглянул в проходную, поговорил там, потом в здание зашел. Был там минут так двадцать, потом сразу уехал.
- А зачем ему на телестудию понадобилось заходить?
- Так я же сказала ему, что вы, видать, там работаете! - искренне удивилась моему вопросу мороженщица. - А что, нет? Вы ж из проходной вышли.
- Не все ли равно... - пробормотал я, лихорадочно обдумывая неожиданный поворот ситуации. Наверняка милиция уже знает, кто таков этот рассеянный старичок, которого увезли на иномарке. Надо опередить их, явиться самому. А то ведь объявят розыск, хай подымется... А Джига предупреждал. И все-таки сначала я должен узнать, что с пострадавшей. Я должен оставить на столбе уведомление - никуда от этого не денешься, рисковать нельзя.
В издательство не поеду, это решено. В больницу. Только вот в какую?
- Так как они вас отпустили-то? Вот уж не думала...
Мне уже было не до нее. Сокрушенно махнув рукой, я не ответил и быстро пошел назад - телефонную будку я заметил на подходе к телестудии, рядом с магазином "Продукты".
По 03 я дозвонился не сразу - занято, занято... Похоже, полгорода вызывало в эти минуты "скорую". Неужели сказалась жара? Наконец бесстрастный женский голос ответил: ""Скорая помощь". Говорите...".
- Машина сбила на Советской Армии женщину... Мне сообщили... Куда ее могли доставить? Это было часа два назад... - заговорил я, ничуть не симулируя волнение. Но договорить не успел.
- Сегодня дежурит приемный покой Пироговки, - перебил меня без тени раздражения и сочувствия голос. И тотчас в трубке послышались гудки.
Пироговка? Слава Богу, совсем недалеко. Я подошел к обочине тротуара и поднял руку. Тотчас взвизгнули тормоза. "В Пироговку!" - бросил я потному толстячку, усаживаясь с ним рядом. Через четверть часа я уже входил в большое грязноватое помещение, вдоль стен которого стояли соединенные, как в кинотеатре, по четыре ряды старых стульев. Только у входа в темный колодец коридора сидели люди - полная женщина с девочкой дошкольницей на руках - у девочки была замотана цветной тряпкой нога ниже коленки, и постанывающий, зело нетрезвый парень с расквашенной физиономией, которую он прикрывал ладонями. Почти до локтя руки его были красно-коричневыми от подтеков запекшейся крови.
Они безразлично взглянули на меня, когда я направился к окошечку дежурной.
17
Глава 2. Марьяна Автоматизмом своего поведения и поступков, которые только кажутся нам осмысленными, мы мало чем отличаемся от животных. Братья наши меньшие от рождения до последнего часа живут по программе, заложенной генетической памятью, воспринятой от родителей или стаи и закрепленной условными рефлексами. В применении к людям это зовется житейским опытом. Натолкнувшись однажды на обнаженную электропроводку, крыса отныне станет обходить провода.
