Жан-Пьер Гаттеньо - Месье, сделайте мне больно

Под защитой сумрака, царящего в кабинете – лампа, поставленная на комод огромных размеров в стиле ампир, едва освещала комнату, – Злибовик молча слушал мой монолог. Что он думал об этом? Верил ли он, и он тоже, в удар грома средь ясного неба? Этого заслуженного психоаналитика с блестящим прошлым, жизнь которого отождествлялась с психоанализом, было трудно провести. Он знал Фрейда, общался с такими выдающимися людьми, как Мари Бонапарт,[5] Саша Нахт, Даниэль Лагаш,[6] участвовал в основании Школы фрейдистов и создал после ее роспуска Аналитический кружок, работа которого вызывала уважение, несмотря на постоянные финансовые трудности. Именно благодаря ему кружок продолжал существовать. Я восхищался тем, что в его возрасте у него еще были силы руководить, даже если Флоранс совсем не уважала его. «Смешной чудак, – говорила она о нем, – не способный заставить свою лавочку работать, со своим венгерским акцентом он мнит себя Ференчи[7]». Эти суждения казались мне жестокими и несправедливыми. Злибовик годами следил за моей работой. Иногда у нас возникали разногласия,[8] но мы договаривались, и я был ему признателен за то, что он принимает меня на своей кушетке.

Однако сегодня утром у меня было впечатление, что он оставит меня одного с моей проблемой. Никогда его молчание не казалось мне таким гнетущим. Я напрасно искал, что еще сказать, ничего не приходило на ум. Кушетка стояла напротив окна. Оттуда был виден центр Бобур, или, по крайней мере, его очертания в тумане – несколько расплывчатых фигур, исчезающих в мертвенно-бледной пелене.

– Вы ждете объяснения с точки зрения психоанализа? – спросил Злибовик.

– Я не для этого пришел, а для того…

Слова замерли у меня во рту. Зачем я пришел? Чтобы разобраться в своем состоянии прежде, чем поставить в известность Шапиро? Вот что я говорил себе перед тем, как вытянуться на кушетке, но не дело психоанализа объяснять. Я пришел по другой причине.

– Чтобы узнать, – снова заговорил я, – могу ли я расстаться с Ребеккой. Бросить ее, ради тюрьмы или психиатрической больницы, забавное предпочтение, правда? Очутиться в четырех стенах, без нее. Я больше не услышу, как она скажет: «Займитесь со мной любовью, немедленно». Немедленно, мне, психо… Я не хочу ее оставлять, далее если жизнь с ней невозможна, далее если она раздергана, как ее картины. Я не люблю ее живопись – она смеется над этим. Когда я купил у нее «Конец света», она рассмеялась мне в лицо. Мы образуем любопытную пару, связанную низшими инстинктами. Впервые я испытываю подобное с женщиной. Ничего похожего на то, что было у меня с Флоранс. В браке мы были невероятно стыдливы. Конечно, нам случалось иногда попробовать что-нибудь необычное, например, заняться любовью перед зеркалами в гостиной, но наши фантазии дальше не шли. Обычно мы оказывались в спальне, где наши шалости пронизывало взаимное уважение, поэтому мы редко безумствовали. У меня было несколько любовниц после развода, но нельзя сказать, чтобы это сильно отличалось от того, что было с Флоранс. А с Ребеккой мы не стыдимся ничего, желание – наше единственное правило. У нас нет других целей, кроме как утолить его. Вот почему она была в ярости, когда я заставил ее ждать и оставил наедине со своим желанием.

Она обвиняла меня в том, что я был с другой женщиной, как если бы почувствовала присутствие Ольги. Странная соперница Ольга в любви отказывала во всем том, что Ребекка в ней ищет. Истинные противоположности. У меня такое ощущение, словно я мог выносить одну, только будучи с другой. Расстояние, отделяющее кушетку от кровати, возможно, не такое уж и большое… Но для меня все только что разрушилось. Я повсюду в проигрыше: и пациенты, и любовница Ребекка постоянно повторяет, что хочет меня бросить, что то, что происходит между нами, ни к чему не приведет. Если это действительно то, чего она хочет, она это получит. По возвращении я собираюсь позвонить Шапиро, а потом, будь что будет.

– Хорошо, Мишель.

Злибовик поднялся с кресла.

Я тоже встал, заплатил шестьсот франков и оставил его, на прощание пожав ему руку. Сеанс, который походил на любой другой и смысл которого ускользал от меня.

Снаружи было очень холодно. Центр Бобур и рядом стоящие здания исчезали в тумане.

Уже на расстоянии метра ничего не было видно. Я сел в свой «Вольво», завел мотор и медленно тронулся. Меня окружала молочно-белая пелена, откуда иногда выныривала какая-нибудь едва катившаяся машина. Целый город, казалось, замер, застыл в мертвой тишине, как Ольга Монтиньяк на моей кушетке. Неужели мою жизнь постигнет та же участь? Насчет этого я совершенно не продвинулся со Злибовиком. Это верно, что психоанализ имеет смысл, только если занимаешься им давно, чудо не происходит на первом сеансе. Через несколько лет человек вдруг обнаруживает, что незаметно стал другим и что приключение подходит к концу. Может, это мой случай? Но прекратить со Злибовиком в моем положении больше походило на разрыв, чем на завершение. Разрыв силой обстоятельств или, скорее, силой закона. Три года я посещал его кушетку. Привела меня туда, по существу, совершенно банальная причина – развод, от которого я еще не пришел в себя и хотел поправить Ребеккой и сыном Мэтью, но его, к сожалению, я видел только раз в две недели по выходным. Возможно, были и другие причины, менее ясные и определенные, которые иногда воплощались в моей работе и, сочетаясь между собой, поддерживали во мне почти постоянное чувство отчаяния.

И вот теперь, когда я собирался прекратить со Злибовиком, мне казалось, что никакая из этих неясных причин так и не была затронута. В мгновенном порыве я уже думал вернуться к нему. Но к сеансу не возвращаются, даже если после него оставалось чувство недосказанности. Суть в том, что я не понимал, что со мной происходило. Только то, что я попал в кошмар и он был таким же плотным, как и туман, окружавший меня на улице.

Из-за плохой погоды мне потребовалось около часа, чтобы добраться до авеню Трюден. За автомобилем Ольги оказалось свободное место. Я запирал дверцу машины, когда заметил Герострата, который внезапно возник из тумана.

– Проклятая погода, шеф, – сказал он, прикладывая палец к козырьку фуражки. – Ничего не видно из-за тумана.

– Это не помешало вам меня заметить.

– Я вам уже сказал, привычка бродить по кварталу, я, в конце концов, узнал немало вещей. Например, во вторник вы возвращаетесь к половине первого и паркуетесь на улице. Здесь было свободное место, вероятно, для вас.

– Другими словами, вы меня ждете.

Он пожал плечами.

– Обороты речи. Я работаю только вечером. До тех пор мне нужно чем-то заниматься. Я уже принял рюмку водки, если выпью больше, то буду не в состоянии работать. В магазине не захотят иметь со мной дело. Они злюки; малышам нужен Дед Мороз, который держится на ногах, в противном случае вас выгоняют с работы.

Потом, показав на «Ланчу» Ольги, сказал:

– Она так и не вернулась за ней, ваша пациентка? Это неправильно, на таком холоде аккумулятор не выдержит. Нужно будет сказать ей, когда вы снова ее увидите. Завтра, я думаю.

Я не ответил, и он продолжил:

– Заметьте, психоаналитик не должен заниматься машинами. Он…

Он помедлил немного, как если бы подыскивал нужные слова.

– Он занимается этим, – сказал он, показывая себе на горло…

Его жест меня сразил.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я бесцветным голосом.

– Не нервничайте, болтаю лишнее (одновременно он большим и указательным пальцами взялся за свое горло), я хотел сказать, что слова выходят отсюда, а слова – это ведь ваша работа, не так ли?

В это время позади нас возникла какая-то суета. Я повернулся и увидел тонущую в тумане толпу перед лицеем Жак-Декур. Занятия кончились. Ученики собирались группками на тротуаре. Они были похожи на тени с неясными очертаниями, голоса доходили до нас, приглушенные туманом, который нас окружал.

– Вы занимаетесь психиатрией, я тоже о ней немного знаю, – снова заговорил Герострат. – Вот почему мне нравится говорить с вами. Не каждый день встретишь образованного человека.

Он бросил обеспокоенный взгляд на лицеистов.

– Думаю, мне не стоит тут задерживаться. Эта молодежь… Вчера, я немного перебрал, а они этим воспользовались, чтобы поразвлечься с моей сумкой. Мне было безумно трудно отнять ее у них. Не нужно, чтобы сегодня это повторилось.

Он приложил палец к козырьку, потом подхватил свою сумку. Прежде чем уйти, снова показал мне на «Ланчу»:

– Ваша пациентка, это блондинка, у которой вид богачки, так? Скажите ей все-таки про аккумулятор. Потому что мертвую батарею невозможно починить. Если вы понимаете, что я хочу сказать…

Он нарочно это делал? С самого начала у меня было чувство, что он без конца намекал на участь, постигшую Ольгу. Но как он узнал? Конечно, «Ланча» осталась перед моим домом, но догадаться о причине… Может, у него не было никаких дурных намерений? Возможно, он и правда говорил мне о батарее? Трудно сказать…