Дик Фрэнсис - Бурный финиш

Он начал довольно кротко.

— Такие, как ты, — проорал он, — думают, что им принадлежит мир! Слюнтяи из чертова Итона!

Я промолчал. Он придвинул свое искаженное гримасой презрения лицо ближе.

— Думаешь небось, что ты что-то особенное, да? Ты и твои паршивые предки.

— Ничего в них особенного нет! — прокричал я ему в ухо.

— В ком?

— В моих паршивых предках.

У Билли отсутствовало чувство юмора. Он никак не отреагировал на мои слова.

— Да и ты, кажется, родился не из желудя, — спокойно напомнил я. — У тебя предков столько же, сколько и у меня.

Билли встал и отступил на шаг.

— Правильно, — сказал он. — Давай смейся над теми, кто ниже тебя.

Я тоже встал и, покачав головой, пошел проверить лошадей. Я терпеть не мог бессмысленных споров даже в спокойном тоне, а уж когда приходилось напрягать голосовые связки — и подавно. Все четыре наших пассажира спокойно стояли в боксах, пожевывая сено. Я похлопал их по шеям, удостоверился, что они в порядке, и уже подумывал, не пойти ли мне в кабину пилота, чтобы сменить общество на более дружеское, как передо мной опять возник Билли.

— Эй! — крикнул он, махая мне одной рукой и показывая другой в хвост самолета. — Погляди-ка, что там?

На лице его была тревога.

Я протиснулся между стеной самолета и боксом и оказался рядом с Билли. Как только я подошел к нему, тревога на его лице перешла в злобу.

— Ты только посмотри, — повторил он и ударил меня кулаком в живот.

За время весьма вялой академической карьеры в Итоне если к чему-то я и проявил талант, так это к боксу. Потом я перестал тренироваться, но за эти восемь лет все защитные рефлексы прекрасно сохранились. Неожиданный удар Билли не застал меня врасплох, я успел увернуться и потому лишил его шанса добить меня вторым ударом в челюсть или ребром ладони по затылку. Вместо этого он сам получил неплохой удар по ребрам. Он был удивлен, но это его не остановило. Скорее наоборот, подхлестнуло. Он, похоже, даже обрадовался.

Самолет в воздухе — не самое удобное место для боксерских поединков. Пол нашего самолета был весь в тросах для крепления боксов и сидений, и потому оставалось только гадать, кто из нас первый споткнется о них и полетит на пол. Впрочем, гадать долго не пришлось. Уворачиваясь от руки противника, пытавшейся схватить меня за горло, я потерял равновесие и грохнулся навзничь. Билли упал на меня, ухмыляясь от злой радости, больно прижимая меня к креплениям на полу и впиваясь локтями в мои ребра. Мне было больно, а ему от этого приятно. Я попытался сделать так, чтобы Билли сам оказался внизу и попробовал, как сладко лежать на тросах. Но он отпрянул, как кошка, и, когда я поднимался, уже был готов ударить меня ногой. Удар пришелся мне по бедру, и я сделал ответный выпад, целя ему в голову. Он коротким движением парировал мой удар и заработал кулаками быстро, сильно и без соблюдения правил честного боя. Но улыбочка слетела с его физиономии, когда выяснилось, что он получает все обратно с процентами.

Внутренне благодарный Билли за то, что он не выхватил нож или велосипедную цепь, я хладнокровно отбивался, прекрасно сознавая, что даже победа в этом поединке мало что мне принесет. Если Билли проиграет тому, кого он презирает, это только усилит его ненависть.

В конце концов я победил, если тут вообще можно говорить о победе, да и то потому, что Билли до этого пил пиво, а я нет. Мне удалось ударить его изо всех сил в живот повыше пупка, отчего он отлетел к заднему боксу, рыгнул и упал на колени. Я ухватил его за запястье и завернул ему руку за спину.

— Ну а теперь. Билли, слушай меня внимательно, — сказал я, тяжело дыша. — Я не вижу смысла с тобой драться, но если ты меня опять вынудишь, пеняй на себя. Можешь забыть, что я сын графа. Принимай меня за того, кто я есть на самом деле. — Я дернул его руку вверх и добавил: — Не такой уж я маменькин сынок, верно?

Он промолчал, потому что, возможно, боролся с тошнотой. Я тряхнул его, поставил на ноги, толкнул по направлению к сортиру в хвосте, отворил дверь и пихнул туда. Поскольку запор был изнутри, я не мог проконтролировать его там, но по звукам, доносившимся через открытую дверь, я понимал, что он пока что спешить с выходом не будет.

У меня самого ныло и ломило все тело — и от его ударов, и от контактов с разнообразными металлическими предметами, в том числе на полу. Я обессиленно опустился на брикет и стал потирать ушибленные места. Потом вдруг понял: что-то явно не так. На лице у меня не было никаких следов драки. Я ударился головой о металлический брус бокса, и чуть выше уха у меня набухала шишка, что верно, то верно. Но теперь я отчетливо вспомнил, что Билли ни разу и не подумал ударить меня по лицу.

Удивительная расчетливость для человека, охваченного приступом неудержимой ярости! Обычно в таких случаях нападающий горит желанием «набить морду». Билли же как раз очень старался, чтобы этого не произошло. Я не мог взять в толк почему, хотя и думал об этом остаток пути до Кембриджа.

Мы приземлились уже в потемках. В салоне зажегся свет. Веселый таможенник вошел в самолет, огляделся и, удивленно подняв брови, осведомился, где мои помощники.

— Билли вон там, — кивнул я в сторону сортира, — а Джон задержался во Франции. Обещал вернуться завтра.

— Ясно, — сказал он, небрежно проглядев документы, и буркнул: — Порядок, — а потом добавил: — Что-нибудь покупали?

Я отрицательно покачал головой, он весело присвистнул, помог мне открыть двойные двери и, как только подкатили трап, стал спускаться.

Билли заперся в уборной и не собирался вылезать. Поэтому мне пришлось призвать на помощь водителей автофургонов, приехавших за лошадьми. Разгружать было легче, чем грузить, но тело у меня ныло от синяков, и я был просто счастлив, когда выгрузка закончилась. Водитель вывел последнюю лошадь, невзрачную гнедую кобылку, очень похожую на ту, которую мы сегодня доставили во Францию, хотя у этой была другая попона. Но это, разумеется, не могла быть опять та же лошадь. Кому придет в голову возить одну и ту же лошадь туда и обратно? Я отвернулся и стал складывать части боксов, со вздохом подумав, что Билли мог бы оказаться и не таким активным, и забыл о случившемся.

На следующий день я зашел в контору и пригласил Саймона на ленч в пивную. Мы устроились за стойкой, и он привычно сгорбился над своей кружкой, очень напоминая верблюда на водопое.

— Так-то лучше, — сказал он, когда пива в кружке сильно поубавилось. — Ну как вчерашний перелет?

— Все в порядке.

Он задумчиво посмотрел на меня и спросил:

— Ты часом не падал с лошади в субботу?

— Нет, наоборот — выиграл, а что?

— Как-то скованно двигаешься.

— Ты бы поглядел на другого парня, — улыбнулся я в ответ.

Лицо Саймона расплылось в понимающей улыбке. Он усмехнулся:

— Я, кажется, уже поглядел. У Билли под глазом хороший фонарь.

— Ты его уже видел? — удивленно спросил я.

— Да, — кивнул Саймон. — Он побывал у нас утром. Общался с Ярдманом.

— Излагал свою версию?

— А что случилось-то? — поинтересовался Саймон.

— Билли полез в драку, — ответил я, пожимая плечами. — Ему очень не нравится мое происхождение. Абсурд какой-то. Мы не выбираем себе родителей.

— Ты к этому слишком серьезно относишься, — заметил Саймон, заказывая еще кружку.

Я покачал головой в ответ на его приглашение повторить и сказал:

— А как бы ты себя чувствовал, если бы был вынужден сталкиваться с этим изо дня в день? Если бы к тебе относились как к негодяю, болвану или завидному жениху? — Я, конечно, преувеличивал, но не слишком.

— Последнее как раз не так уж плохо, — улыбнулся Саймон.

— Половина лондонских мамаш пытаются тебя заарканить, — мрачно продолжал я, — а твоя собственная их только поддерживает.

— Невелико горе! — отозвался Саймон, решительно отказывавшийся увидеть в этом что-либо плохое.

— Им нужен не я, а мое имя. Титул. А остальные именно из-за этого титула и желают моей смерти.

— Ну, таких, как Билли, немного.

— А французы в конце восемнадцатого века? А русские в тысяча девятьсот семнадцатом? Они как раз были такими же, как Билли.

— Англичане любят свою аристократию.

— Ничего подобного! Они, правда, не собираются ликвидировать ее как класс, но только потому, что из-за аристократов хроника светских скандалов получается еще пикантнее. Но они делают все, чтобы лишить аристократию малейшего влияния. Для них мы только курьез, анахронизм, старомодные болваны. Они убеждают в этом всех вокруг, чтобы обезвредить нас, чтобы никто и не думал принимать нас всерьез. Взять хотя бы сегодняшнее отношение англичан к палате лордов. Да и тебе кажется смешным, что я устроился на эту вот работу, хотя ты совсем не удивился бы, если бы мой отец был фермером, учителем или владельцем пивной. Но я живу в сегодняшней Англии, а не в туманном прошлом. Я не анахронизм. Я Генри Грей, родившийся точно так же, как и все остальные. Я появился в этом мире и хочу жить, как все люди. Я хочу жить нормальной жизнью, а не призрачной жизнью бездельника, от которого требуется только одно: родить наследника, чего так жаждут мои родители.