Николас Блейк - Чудовище должно умереть

— Этот Платанов просто бестия! — воскликнула она и затараторила: — Вы знаете ребята прошлой ночью он звонил мне четыре раза и я вас спрашиваю что делать девушке, конечно я не против знаков внимания но когда за тобой таскаются по пятам и мучают по телефону я так и сказала Вейнбергу это доводит меня до бешенства. Этот мужчина воплощенный дьявол ребята у него хватило наглости появиться сегодня утром на станции хорошо еще что я сказала ему что поезд отправляется в девять десять, хотя на самом деле он уходит на пять минут раньше так что я увидела как он мчится по платформе прямо как Человек-Ножницы развив бешеную скорость и знаете как он выглядел ребята просто как в каком-то кошмаре и не потому что мне просто не о чем говорить с ним понимаете?

— Конечно понимаем, — успокаивающе сказал Кэллехен.

— Я все время твержу Вейнбергу чтобы он позвонил в посольство и потребовал депортации этого человека для нас двоих эта страна не так уж велика или он уедет или я но конечно все эти евреи друг с другом заодно должна сказать нам стоит здесь применить кое-что из того что делал Гитлер хотя я бы скорее пустила в ход резиновые дубинки и стерилизацию… и сейчас как я говорила…

И она еще долго и без остановки трещала. Было что-то очень занятное в том, отчего ей пришло в голову, что я понимаю контекст ее речи. Я не имею никакого представления — и, возможно, никогда не буду его иметь, — был ли этот бестия Платанов белым рабом, поклонником таланта, агентом ГПУ или просто ее одержимым почитателем. Все это только дает некоторое представление об этом невероятно нереальном мире кино — здесь просто не понимаешь, когда заканчивается фильм и начинается настоящая жизнь. Однако монолог Лены дал мне возможность немного рассмотреть ее. Она определенно не была лишена привлекательности, несколько вульгарна и очень темпераментна. Если сейчас она «очень внимательна и послушна», как сказал Кэллехен, то прежде должна была быть сущим наказанием. Я здорово поразился сходству актрисы с ее героиней Полли, но иначе фермер, живущий у того ручья, не смог бы ее узнать. Вздернутый носик, большой рот с полными губами, голубые глаза, над плавно закругленным лбом — пышная светло-золотистая корона густых волос, черты ее лица, за исключением рта, довольно изящные, что составляет странный контраст с живой, мальчишеской мимикой. Но все мои усилия описать ее бесполезны: я еще не встречал в книгах описание внешности человека, которое давало бы ясную картину его натуры. Глядя на нее, вы никогда бы не заподозрили, что она себе на уме. Может, так оно и есть. Нет! Я отказываюсь это допустить.

Я разглядывал ее, пока она без передышки несла эту абракадабру, и думал: «Это один из двух людей, кто последним видел Марти живым». Я не чувствовал к ней враждебности, только жгучее любопытство и нетерпение узнать больше, все выяснить. Через некоторое время она вдруг обернулась ко мне и сказала:

— А теперь расскажите о себе, мистер Вейн.

— Лейн, — поправил ее Кэллехен.

— Вы писатель, верно? Я люблю писателей. Вы знаете Хью Уолпола? Я думаю, он хороший писатель. Но вы, конечно, выглядите гораздо больше похожим на писателя, чем он.

— Видите ли, и да и нет, — сказал я, опешив перед этой фронтальной атакой.

Я не мог отвести взгляда от ее рта: она нетерпеливо открывала его, когда кто-то начинал говорить, как будто готова была догадаться, что он хочет сказать. Не скажу, что манера неприятная. Я так и не очень понял, что имел в виду Кэллехен, когда назвал ее туповатой: несколько развязная, без сомнения, но уж никак не глупая.

Я беспомощно пытался придумать, что бы такое сказать интересного, когда кто-то выкрикнул ее имя. Ей нужно было вернуться на съемочную площадку. Жаль! Я понял, что она вот-вот выскользнет у меня из рук. Мне пришлось напрячь всю свою волю, когда я спросил, не согласится ли она вскоре пойти со мной на ленч… в «Айви», добавил я поспешно, угадав ее вкус. Приглашение подействовало магически. «Барашки едят плющ», как говорится в загадке. В первый раз она посмотрела на меня так, будто осознала, что я действительно нахожусь рядом, а не являюсь продолжением ее фантастически маленького «я», и сказала: да, она с удовольствием, как насчет субботы? Так-то вот! Кэллехен наградил меня двусмысленным взглядом, и наша компания распалась. Лед — хотя это вряд ли подходящее слово, когда речь идет о Лене, — сломан, но, боже мой, как же мне продвинуться дальше в своем расследовании? Завести разговор о машинах и убийстве? Слишком прозрачный намек, она сразу догадается.

Хочешь не хочешь, а запланированное убийство обходится мне все дороже. Помимо расхода душевных сил и огромного стыда, которого мне стоило развлекать Лену, есть еще финансовые счета. Девушка отличается отменным аппетитом — если неприятные события января на нем и отразились, то ненадолго. Конечно, кое-какие средства я экономлю на патронах и яде: я не собираюсь использовать против Джорджа такие жестокие и опасные средства; но, насколько я понимаю, дорога к Джорджу будет выстлана пятифунтовыми банкнотами.

Вам кажется, мой добрый, но, без сомнения, проницательный читатель, что, царапая эти строки, я нахожусь в приподнятом настроении. И вы правы. Я чувствую, что становится все теплее, я сознаю, что нахожусь на правильном пути.

Сегодня днем Лена появилась в «Айви» в изысканном платье, черном с белыми крапинками, и с маленькой вуалью — она все предусмотрела, чтобы одинаково насладиться и едой и восхищением окружающих. Думаю, я вполне ловко льстил ей: нет, если быть честным, мне не стоило никакого труда изображать восхищение ее внешностью, потому что она действительно по-своему очень хороша, что позволит мне совмещать приятное с полезным до тех пор, пока я не смягчусь. Она показала мне двух известных актрис, обедавших в зале, и спросила, не считаю ли я, что они поразительно красивы, на что я сказал: да, выглядят они неплохо, — сопроводив это взглядом, который ясно говорил, что Лене Лаусон они не годятся и в служанки. Затем я указал ей на популярнейшего новеллиста, и она выразила очаровательную уверенность, что мои книги гораздо интереснее его. Таким образом мы были квиты, и дальше все пошло превосходно.

Через какое-то время я обнаружил, что рассказываю ей о себе — то есть о Феликсе. О трудностях, которые испытывал на первых порах самостоятельной жизни, о своих путешествиях, о полученном наследстве и о солидной прибыли от своих книг (между прочим, очень важная часть моей легенды: не вижу вреда в том, что она узнает о сумме моего банковского счета; деньги помогут мне преуспеть там, где это не удалось моей бороде). Разумеется, я старался по возможности придерживаться событий своей собственной жизни: ибо что толку в неоправданно пышной фантазии. Я трещал без умолку — как отшельник, вдруг обретший собеседника, должен признаться, довольно приятное ощущение, — не испытывая настоятельной потребности форсировать свой план, как вдруг увидел предоставившуюся возможность и немедленно воспользовался ею. Она спросила, долго ли я живу в Лондоне. Я сказал:

— Да, но наездами. Мне здесь легче работается. А вообще, я предпочитаю жить в деревне, хотя… наверное, это потому, что, собственно, я ведь родился в Глостершире.

— В Глостершире? — чуть ли не шепотом переспросила она. — А, понятно.

Я наблюдал за ее руками: они говорят больше, чем лицо, особенно если оно принадлежит актрисе. Я увидел, как ноготки ее правой руки — они были покрыты красным лаком — впились в ладонь. Но это не все. Дело в том, что после этого она больше ничего не сказала. Не было сомнения, что именно ее видели неподалеку от нашей деревни вскоре после «несчастного случая», и можно было сказать почти наверняка, что «Джордж» живет в Глостершире. Вы понимаете, в чем здесь зацепка? Если бы ей нечего было скрывать, естественно, она должна была бы спросить: «А где именно в Глостершире? У меня есть друг, который там живет». Можно, конечно, предположить, что она желает скрыть свою интрижку с Джорджем, но я сомневаюсь: девушки вроде нее в наше время не смущаются по таким причинам. Что еще, кроме факта, что она находилась в той машине, когда был сбит Марти, могло вдруг сделать ее такой молчаливой после упоминания о Глостершире?

— Да, — продолжал я, — в маленькой деревушке вблизи Сиренчестера. Я все время подумываю о том, чтобы вернуться туда, но мне так и не удается.

Я не решился сообщить название своей деревни, чтобы окончательно ее не вспугнуть, а только, отметив про себя ее затрудненное дыхание и ускользающий напряженный взгляд, начал болтать о чем-то еще.

И она сразу защебетала еще оживленнее, чем прежде: облегчение развязывает человеку язык. Я испытывал к девушке нечто вроде благодарной признательности за тот момент ее саморазоблачения и из кожи лез, развлекая ее. Даже в самых смелых мечтах я не воображал себя хихикающим и обменивающимся застенчивыми взглядами с киноактрисой. Мы оба изрядно подвыпили. Вскоре она спросила, как мое имя.