Валерий Хазин - Прямой эфир
Что-то же – терзал себя Дан – что-то же подтолкнуло Иосифа к тому, чтобы перед праздником Камелий рассказать слушателям «Радио Монтенегро» именно эту историю, в которой не было ни праздника, ни камелий, и – главное – ни капли кофе?
Значит, он думал о ней, наверное, не один вечер, копался в книгах, блуждал по сети. Скорее всего, набросал два или три варианта, распечатывал, правил. Потом – неизбежно – набрал и снова распечатал окончательный текст, накануне отправил электронную версию обычным путем через внутренний шлюз на сайт, вышел по графику в прямой эфир и зачитал его. После чего вернулся домой в Пераст, через пару часов принял гудящую компанию сослуживцев в ночи, а еще через день заснул и не проснулся…
Где, недоумевал Дан, следы этой работы, и что же произошло после того ночного эфира?
Либо Иосиф почему-то предпочел готовить свое последнее эссе на личном ноутбуке, который Артичелла вернула девственно чистым, либо, если он все же трудился как обычно, кто-то старательно затер плоды этого труда не только на студийных серверах, но и на большом компьютере в его кабинете…
Но зачем? Кому и чем могла навредить эта маленькая притча, невинная сказка о страже западной заставы, и почему оставили нетронутым все остальное?
Или не оставили?
Или – хуже того – не разыгралось ли попросту воображение, сотканное из той же материи, что и наши сны, – и тут вообще не случилось ничего, кроме банальных технических сбоев, ошибок или вирусов?
И теперь – здесь и теперь – не все ли было, в сущности, равно?
Может быть, поэтому – подсказывают нам – и не стоит изумляться так, как изумился вскоре DJDJ за столиком в «Портобелло», когда Дан снова принялся расспрашивать его о последней вечеринке в доме Иосифа. Нельзя ли, – настаивал он, почему-то отодвигая виски, – нельзя ли припомнить точнее, что рассказывал Иосиф о башнях Котора или иных башнях – что именно, какими словами?
Но как ни стремились оба навстречу друг другу сквозь ломкое крошево языков, – ничего нового Дану услышать не удалось.
DJDJ добавил только, что Иосиф, каламбуривший на каждом шагу, рассуждал долго, а закончил (по-английски, кажется) чем-то вроде этого: башни Китая, рассмеялся он, эти одинокие великаны, не заселены привидениями, как в Европе, но сами могут обступить ваши сновидения наподобие призраков – not haunted but lonely haunting giants, dreamy high towers…
Вот почему некоторые говорят, что нам позволено только рассказывать, и по той же причине (согласимся, пожалуй), очень скоро все это само собой начало забываться или казалось забывающимся.
В самом деле, что особенного было в том, что Иосиф Кан увлекся даосами и ему не терпелось поделиться с кем-то некой мыслью, находкой, метафорой? И если в речах Артичеллы и DJDJ обстоятельства места и времени совпадали не всегда – что с того? Много ли толку было в том, чтобы разыгрывать Шерлока Холмса на пустом, то есть совершенно опустевшем месте, в этих давно прошедших временах?
Вот почему – само собой – все стало забываться довольно быстро.
Правда, иногда, надо признаться, когда случалось Дану, по привычке вернувшейся, нарезать круги возле стола в кабинете и на глаза ему попадалась коллекция башен-коробков на третьей полке – в памяти всплывало: lonely haunting giants, dreamy high towers…
И почти всякий раз (согласимся и тут) он спрашивал себя: если в странствующей душе Иосифа жил, судя по всему, поэт, почему он не оставил ни одной стихотворной строчки ни на каком языке?
Так было и в тот вечер, когда бокельский ветер набрал достаточно ноябрьской силы, чтобы продуть самые изогнутые улицы в городе Котор, и завывал за окном особенно заунывно. Накануне Дану пришлось просмотреть наспех тексты почти всех эссе Иосифа. Ему хотелось убедиться, что его не забросит на тропы проторенные. Он думал об истории кофейных табу – о приключениях кофе на границах языков и цивилизаций. Например, о том, что Православная церковь Эфиопии запрещала его прихожанам как напиток мусульман примерно в то же время, когда в Оттоманской империи кофе не был дозволен мусульманам, а в других землях Ислама его проклинали как зелье еретиков-суфиев…
Ветер выл.
Дан шагал из угла в угол. Остановился у стеллажа, долго глядел, как бы не видя, на собственное отражение в стеклянной дверце. Зачем-то открыл ее и начал машинально передвигать с места на место коробки-башни: Empire State Building, La Tour Eiffel, Torre di Pisa – и тут мизинец его ткнулся в блеклый коробок кирпичного цвета – нечто вроде китайской пагоды.
Ветер затих, «пагода» упала – и Дан с изумлением услышал не сухой спичечный шорох, а глухое погромыхивание внутри.
…dreamy high towers… – ухмыльнулся он, достав и покачав коробок над ухом: в нем что-то снова гулко перекатилось.
…high towers… high towers… – почему-то не переставал шептать Дан, выдавливая внутреннюю часть коробка: там, на шершавом донышке, покачивались два крохотных винтика с потайной головкой и крестообразным шлицем.
От ветра ли – от нового его уханья за окном – вздрогнул Дан или от собственной мысли – трудно сказать. Ясно только, что в следующее мгновение он сделал несколько странных вещей: зажал коробок в кулаке, закрыл дверцу стеллажа и снова посмотрелся в стекло, бросился к двери кабинета и запер ее. Опустился на колени перед столом.
Конечно, он никогда не видел этих винтиков раньше, но в ту секунду, стоя на коленях, покрываясь испариной, он, кажется, уже знал, откуда они – знал и боялся угадать. High towers, вспомнил он, встречались ему сотни раз в компьютерных инструкциях и технических паспортах: кроме известного шрифта, некоторые компании называли так большие вертикальные системные блоки.
Он положил коробок на пол, потянул на себя колесную платформу с блоком, повернул его, насколько возможно, по дуге и изогнулся от нетерпения: в угловых гнездах задней стенки, вверху и внизу – по диагонали, не хватало двух точно таких же винтов…
О том, чтобы бежать на второй этаж, в техническую службу, за отверткой не могло быть и речи.
Быстро, как только мог, он выдернул провода, выкатил компьютер, схватил со стола разрезной нож и кончиком его принялся выкручивать винты из корпуса. Руки его тряслись. Все это казалось безумием и безумно веселило: винтики в спичечном коробке, очевидно, не могли быть потеряны или забыты, но были оставлены намеренно, как указатели, и почти не оставалось сомнений – кем именно. «Другой вопрос, – шептал он, задыхаясь и чувствуя себя вором, – кому оставлены и зачем?»
Он отсоединил заднюю стенку, снял левую боковую, и сердце его заколотилось так, что он перестал слышать ветер: изнутри к стенке крепился скотчем большой матовый конверт без единой надписи.
«Казаки-разбойники, – хмыкнул Дан, распечатывая его, покусывая губы, – секреты в подворотнях…»
Сначала он достал из конверта два обычных листа: один, исписанный, с небольшими помарками, убористым почерком по-русски с обеих сторон; второй – отпечатанный список книг на разных языках, что-то вроде библиографии.
Затем с изумлением вытянул из большого конверта другой, размером поменьше, а в нем – еще три странички, сложенные вдвое, оранжевые, заполненные тем же почерком, но уже с множеством зачеркиваний.
Во втором конверте (и тут Дан пожалуй что улыбнулся) укрывался третий, стандартного европейского формата, и в нем – бежевый листок в клетку, вырванный из рабочего блокнота «Радио Монтенегро», – с тем же почерком, лишь чуть более торопливым…
Дан попытался осмотреть и прочитать все это прямо на полу, ползая кругами вокруг разноцветных листов. Потом, отдышавшись, перебрался за стол.
Вопрос, зачем Иосифу (а это мог быть только он) понадобилось устраивать средневековый бумажный тайник в корпусе компьютера, сразу показался ему бессмысленным и страшноватым.
А когда он прочитал все, страницу за страницей, включая «библиографию», – ему сделалось дурно.
Как будто захотелось выпить. Но он понял, что его мутит при одной мысли о глотке коньяка или виски.
«Неужели, – подумал он и только потом заметил, что шепчет это вслух, – неужели DJDJ в своих подозрениях не ошибался? Иосиф Кан, неподражаемый бариста русского «Радио Монтенегро», действительно сошел с ума или испугался чего-то?»
Или так испугался, что сошел с ума?
Квинтэссенция, или Код номер 53
Почему мы это рассказываем?
Или – спрашивается еще строже – зачем?
Ведь не все истории переносимы языком, и в этом они, пожалуй, подобны снам.
А сны, как известно, делятся на те, что невозможно пересказать, и те, что поддаются изложению. Последние, в свою очередь, тоже бывают двух видов: есть такие, которые передавать нежелательно, и такие, что рассказать нужно. А уж из них остаются сны рассказанные и те, о которых умолчали.
И вот хотя нам только и позволено что рассказывать, – некоторые до сих пор сомневаются, не просочилось ли все-таки в передаваемое нами нечто такое, о чем следовало бы умолчать?
Особенно теперь, когда нас опять обступают, наподобие облачных теснин, – обрывки речи любовников. Можно сказать, они клубятся прямо над постелью в кофейной дымке: где-нибудь в люксе отеля Galatea в Прчани, или посреди почти итальянской меблировки Villa Douomo в городе Котор.
