Элизабет Питерс - Тайна Нефертити

— Это был несчастный случай...

— Да, так говорилось в полицейском рапорте. Но мы-то с тобой знаем лучше, не правда ли?

Джон не ответил. Да и не было нужды в словах. Я прочла ответ на его лице, хранившем следы горьких раздумий долгими бессонными ночами.

Майк выбрался из кресла, подошел ко мне и, крепко схватив за плечи, стал энергично трясти.

— Мне следовало бы отшлепать тебя, — прошипел он с яростью. — И отшлепал бы, если бы тебе не было так худо. Прекрати заниматься самоистязанием, Томми. Джейк не убивал себя. Он никогда этого не сделал бы.

Я поразилась, впервые увидев в нем личность, а не безликую тень Джона. Взгляд его голубых глаз был твердым, уверенным, когда он произносил эти слова.

— Откуда ты знаешь? — промямлила я, запинаясь.

— В тот последний год я был любимым учеником Джейка, — начал Майк, присаживаясь на кровать рядом со мной. Ноги у него были достаточно длинными, чтобы проделать этот трюк, не взбираясь на стул. Он предложил мне сигарету и продолжал: — Джейк пользовался всеобщей любовью. Даже местные рабочие любили его, а ведь они не жалуют иностранцев. Людей прежде всего располагала к нему его жизнерадостность, которая вовсе не была позой. Он и в самом деле верил, что этот мир хорош и что он его непременно завоюет. Такие, как он, не пасуют перед ударами судьбы.

Я взяла предложенную им сигарету и даже позволила дать мне прикурить. Похоже, я пришла в норму и чувствовала бы себя совсем хорошо, если бы не Джон, напряженно молчавший в кресле напротив. Худшее было впереди, и, ожидая его, он словно изготовился встретить неминуемый удар.

— Раз уж мы заговорили о Джейке, — невозмутимо продолжал Майк, — давайте кое-что уточним. Конечно, мы все любили его, но то, что он сделал, достойно осуждения. Нет спору, многие занимаются подделкой старины. В Луксоре бедняги арабы производят подделки тысячами. Но какой спрос с голодающего крестьянина, ютящегося в глиняной лачуге, мимо которой праздно слоняются богатые туристы? В сравнении с этим крестьянином Джейк был богачом, к тому же он обладал репутацией серьезного ученого. Мы привыкли, да поможет нам Бог, уважать правду. То, что Джейк пытался мошенническим путем выудить деньги у какого-то невежественного простофили, противозаконно. Но то, что он поступился своей репутацией ученого, гораздо хуже. Это аморально.

— Весьма красноречивое утверждение, — откликнулась я. — Вот только неувязочка вышла. Джейк не подделывал эту проклятую статуэтку.

— А чьих же рук это дело? — И Майк стал терпеливо развивать свою мысль: — Джейк руководил лабораторией, занимаясь определением подлинности находок, обнаруженных при раскопках. Тот, кто умеет отличить подделку, сумеет и сотворить ее, да так, что никто не обнаружит обмана. Я не говорю о таком хламе, как скарабеи, которых продают разносчики. Тут и ребенок поймет, что это подделка. Но Джейк мог изготовить такую подделку, которая прошла бы самые жесткие тесты. И такое уже не раз случалось, черт побери! Во множестве наших музеев хранятся сомнительные экспонаты, так хорошо выполненные, что на их счет, бывало, обманывались даже эксперты. А ведь хорошая подделка стоит больших денег.

— Мне все это известно.

— Итак, что же ты пытаешься доказать?

— Мне и пытаться не нужно. Эта статуэтка не была подделкой. Она подлинная. — У сигареты был мерзкий вкус. Я затушила ее и повернулась к Джону. — Не так ли? — спросила я, глядя ему в глаза.

Тишина длилась долго — достаточно долго, чтобы удивление на лице Майка сменилось выражением ужаса, а тошнота, все еще не отпускавшая меня, подкатила к горлу.

— Разве не так? — настойчиво повторила я.

Сомкнутые руки Джона разжались. Согнутая в колене нога, лежавшая на другой, дрогнула и со стуком опустилась на пол.

— Да, она была подлинной.

Глава 3

Я сидела на скалистом уступе, собственными ягодицами ощущая, насколько тверда подо мной скала, и смотрела на верблюда. Верблюд в свою очередь смотрел на меня, нисколько не скрывая своего неодобрения. Верблюды зловредны по своей природе, и это написано на их мордах. Верблюды ненавидят людей — и не без основания: люди колотят их палками и нагружают всем, чем заблагорассудится. К примеру, на этого верблюда были навьючены связки сахарного тростника такой длины, что концы их торчали по бокам животного на три фута в каждую сторону и полностью загораживали узкую дорогу.

Дорога эта, пыльная, в колеях и рытвинах, но с оживленным движением, проходила мимо ворот Луксорского института и дальше тянулась вдоль западного берега Нила. Еще не было восьми часов, но сельские жители уже принялись за работу: женщины в черных одеждах и чадрах несли на головах глиняные кувшины; мужчины в полосатых балахонах и узорчатых скуфейках вели верблюдов, нагруженных сахарным тростником, и осликов, навьюченных вязанками дров.

Проходившие мимо скалы верблюды внимательно смотрели на меня, а вот люди — нет. Я знала, что это неспроста. Подобно жителям всех небольших городков в любой стране мира, обитатели поселения на западном берегу обычно с откровенным любопытством разглядывают незнакомцев и приветствуют улыбкой, кивком или тихо произносят: «Мир тебе». Поскольку ничего этого не происходило, по-видимому, до этих людей дошел слух, кто я такая. Возможно, они и не знают, зачем я приехала — да и немудрено, мне самой это толком неизвестно, — но они чуют, что мой приезд означает: быть беде.

Я сидела спиной к реке, глядя на расстилавшийся за институтскими стенами пейзаж, способный поразить самого равнодушного к красоте человека. Зеленые поля до самого горизонта, золотые в лучах солнца горы и розовато-желтые утесы — и над всем этим синий-синий купол небосвода. А вдалеке неясно виднеются изящные очертания миниатюрных колоннад в обрамлении зубчатых скал — колоннады моего любимого храма Деир эль-Бахри.

Однако мыслями я была далеко от всего, что представало моему взгляду. Я пыталась вспомнить, недоумевая, почему мне так не хочется вспоминать, невероятные события вчерашнего вечера.

Вне себя от злости я бросила вызов Джону, никак не ожидая, что он согласится с моими обвинениями. Его безоговорочная капитуляция обезоружила меня и лишила дара речи. Ему всегда удавалось повернуть дело так, что моя победа таяла в воздухе прежде, чем я успевала схватить ее рукой. Пока я сидела, онемев от неожиданности, он поднялся и вышел из комнаты, задержавшись в дверях, только чтобы бросить через плечо одну-единственную фразу:

— Завтра в восемь утра, Томми, у института.

Майк замешкался, охваченный смятением. Если бы в тот момент я была способна на что-то подобное состраданию, его растерянный взгляд, перебегавший с моего лица на спину решительно удалявшегося Джона, смог бы вызвать во мне чувство жалости. Не слишком-то приятно наблюдать, как твой кумир, точно глиняный идол, рассыпается у тебя на глазах. Мне следовало бы это учесть.

В конце концов победила преданность, а может быть, просто привычка. Майк расправил плечи, сжал губы и последовал за своим патроном. Дверь закрылась очень тихо, и я осталась сидеть в комнате одна, беспомощно свесив ноги с высокой кровати и пытаясь обдумать произошедшее.

Тем же самым я занималась и в данный момент, и по-прежнему без особых успехов. Мне пришлось прийти на это свидание, назначенное столь необычным способом. У меня не было другой возможности связаться с Ахмедом, а я так стремилась поговорить с ним. Мне хотелось поговорить и с Джоном — «хотелось», возможно, не самое удачное слово. Я не собиралась опять скрещивать с ним шпаги, он владел своей гораздо лучше меня. Но нельзя позволить ему выйти из игры без всяких объяснений. Он подтвердил мои слова, скрыв, однако, что таится за этим ошеломительным признанием. Оно ни в коей мере не проливает света на ту ужасную историю.

Статуэтка была подлинной. Я всегда знала это, и убедили меня не заключения экспертов. Майк прав, эксперты могут ошибаться и часто попадают впросак, когда дело касается такой деликатной проблемы, как определение подлинности антиквариата. Я была уверена, что Джейк не подделывал эту статуэтку, потому что хорошо знала Джейка. Он не терпел суррогатов. Подделки, фальшивки, копии вызывали у него насмешливое презрение. Много раз его пристрастие к подлинникам весьма ощутимо сказывалось на нашем семейном бюджете. Джейк конечно же не изображал из себя праведника. Даже когда мне было пятнадцать, я знала, что он не хотел, чтобы кое о каких событиях в его жизни стало известно в университете. Он был способен на то, что люди ограниченные могли счесть безнравственным или непростительным. Но именно того греха он не совершал.

Можно оспаривать утверждение, основанное на доказательствах и логике. Утверждение, основанное на вере, невозможно опровергнуть. Если бы Джон стал мне возражать, я бы не удивилась и не утратила веры в свою правоту. Но то, что он подтвердил факт, в котором я не сомневалась, сразило меня куда больше самых решительных отрицаний.