Андрей Воронин - Бык в загоне
Но Ванду он почему-то любил больше других (если только такие люди были способны на столь высокое и светлое чувство, как любовь).
- Так что она? - этот вопрос Мирзоева отвлек Тахира от пикантных размышлений.
- Обижается, - телохранитель повел плечами. - Плакала в трубку.
Казалось, эта информация удивила Мирзоева.
- Ва - и на что?
- Говорит, что ты, патрон, в последний раз немного нескромно себя повел...
- Я? Подумаешь, ну напилась девка, нажралась до потери пульса, хотел ей еще налить, стакана не было, так я ей из горла - в рот...
- Она называла другое место, - Тахир скромно потупил взор.
- Какое?
- Говорила, что ты в дупло ей бутылочное горлышко засунул, - печально вздохнул Тахир - так печально, будто бы не Ванда, а он пострадал от зарвавшегося патрона.
Самид отпрянул.
- Что?
- Да, она хоть и шкура, но честная и порядочная, фуфла гнать не будет. Невыгодно, иначе прогонишь, - резюмировал телохранитель.
Мирзоев на секунду задумался, но только на секунду. Этот человек умел находить выход из любого положения, иногда - самого неприятного для себя.
Нашел он такой выход и теперь...
- Ва, знаешь, наверное, я тогда сам слишком сильно нажрался, - с беззаботной улыбкой оправдания произнес он. - Это же как надо было нажраться, чтобы рот с дуплом перепутать?
Машина неслась дальше, спустя несколько минут Фридрихштрассе с его исторической застройкой осталась позади. Слева медленно проплыл серый купол Рейхстага, вскоре показались Браденбургские ворота и остатки знаменитой Берлинской стены, по кусочкам разбираемой туристами.
- Приедем в офис - поговорим о более серьезных вещах, - нахмурился Самид Мирзоев, когда "линкольн" поворачивал на Курфюрстендамм.
- Об Украине?
- Вот-вот...
***
Фамилия "Мирзоев" вызывала если не отвращение, то, как минимум, стойкую неприязнь у любого, кто с ним сталкивался, - этот человек обладал редкостной способностью настраивать против себя любого более или менее порядочного человека.
Это началось еще давно - в шестидесятые годы отец Мирзоева, известный в Баку партийный функционер районного масштаба, отправил отпрыска в престижный "Артек", предел мечтаний многих сверстников Самида. Будучи прежде всего не столько партфункционером, сколько кавказским мужчиной, отец сунул своему отпрыску сумку с гостиницами - в основном с фруктами.
Разумеется, Самид ни словом не обмолвился об этом обстоятельстве своим новым приятелям и после отбоя, набив финиками, урюком и сушеной хурмой полные карманы, прокрался в туалет - пожирать гостинец. За этим занятием его и застукали пацаны...
Подростковый возраст, как известно, не знает пощады. И Самид, вместо того чтобы с речевками и пионерскими песнями маршировать к пляжу, был вынужден неделю ходить в рубахе с длинными рукавами: тело мальчика, покрытое ссадинами, обильно смазанными зеленкой, вызвало бы у тех, кто не был свидетелем туалетного пожирания плодов щедрой азербайджанской земли, нездоровое любопытство.
Самид, конечно, тут же настучал на обидчиков, и некоторым из них, несмотря на высокие ранги родителей, пришлось отправляться домой...
Эти два качества - мелочная жадность и трусость - были, наверное, определяющими в его натуре. Став небедным человеком Востока и Запада, крупным бизнесменом, Мирзоев по существу не изменился.
Свой капитал он добывал обманом и хитростью, вынуждая многих коммерсантов согласиться на убытки, лишь бы не контактировать больше с этим человеком, и не один из них затаил на него злобу, мечтая при случае отомстить проходимцу.
Наверно, именно по этой причине азербайджанец окружил себя телохранителями. И хотя его жизни пока не угрожала опасность, он ездил исключительно в сопровождении охраны, никогда не "светился" в многолюдных местах - особенно там, где мог встретиться со своими земляками. Даже приходя в ресторан, он приступал к еде только после того, как верный Тахир пробовал принесенное блюдо...
Мирзоев, в отличие от Сергея Никитина, никогда не задавался вопросами "а если бы..." Он просто брал от жизни все, что мог, и даже чуть-чуть больше.
А сейчас он думал только об одном - на сколько десятков марок увеличить плату за "абонемент" польской шкуре Ванде Сверубской...
***
Сергей, отправленный стараниями Лены на Пальма-де-Майорку, не имел желания напрягать извилины, в его расплавленной от южного солнца голове не оставалось места философским размышлениям над извечным вопросом "а если бы".
Описанный в рекламном проспекте испанский курорт превзошел все его ожидания. Наверное, таким, думал он, и был библейский райский сад, откуда Бог Саваоф изгнал Адама и Еву за то, что те по наущению Змия вкусили запретный плод. После дождя, слякоти и грязи серых московских улиц - яркая зелень, обилие настоящего тропического солнца, аккуратно подстриженные газоны, каскады светящейся рекламы в сочетании с блеском дорогих отелей могли и более искушенного человека, нежели он, свести на какой-то миг с ума.
Всему разнообразию всевозможных развлечений Сергей предпочитал дни напролет проводить в шезлонге у гостиничного бассейна. С невольной усмешкой наблюдая за фланировавшими примадоннами местного масштаба, он пытался определить их примерный возраст и национальность. Эта игра с самим собой от души забавляла Сергея, если с первым дело обстояло довольно просто, так как приблизительный возраст девушек колебался от восемнадцати до двадцати восьми, то со вторым было несколько сложнее.
Ровный, устойчивый загар праздно шатающихся дам, стройность ног и пышные формы делали их похожими друг на друга. Иногда ему казалось, что, проведи он ночь с одной из этих красоток, наутро мог бы не узнать, кто из них дарил ему свои ласки.
С наступлением вечера московский гость направлялся в близлежащие питейные заведения. Ему хотелось за эти подаренные провидением две недели обойти как можно больше баров, пивных, ресторанов и ночных клубов - будет что вспомнить, будет о чем рассказать: в один и тот же день Сергей мог составить персональную карту вин, начиная от дешевого "хереса" и кончая самымэд дорогими и изысканными испанскими винами.
В один из таких дней Сергей по обыкновению нежился под щедрыми лучами солнца, время от времени ныряя в бассейн с прозрачной морской водой, и внимательно рассматривал недавно появившуюся стройную брюнетку в белом манящем бикини.
От этого бесцельного занятия его оторвала услышанная русская речь. Он обернулся и увидел высокого, с намечающейся лысиной толстяка, грудь и плечи которого щедро покрывали замысловатые узоры татуировки.
- Писарь, не может быть! - толстяк, слегка запрокинув голову назад и театрально разведя руки в стороны, с громким возгласом направился к Сергею вот так встреча!
- Злодей! Здорово!
Приятели бросились друг другу в объятия.
Олег Викторович Злобин в прошлом был известным авторитетом по кличке Злодей. С ним Никитин столкнулся еще на зоне. Нельзя сказать, чтобы Злобин питал к Сергею такое же уважение, как Вася Доктор, но, во всяком случае, приязнь его к Никитину была искренней.
- А я еще вчера тебя приметил, - радостно вещал нежданно объявившийся приятель. - Гляжу, кто это почтил своим присутствием эту землю... Наколка она и в Африке наколка, и на Канарах...
- Ты-то здесь каким ветром, - перебил его Сергей, - один?
- Кабы один, ни в жизнь бы не выбрался, - ответил Злодей.
- Кто ж тебя сюда притащил?
- Жена, - сказал приятель.
- Давно женился?
- Через год, как откинулся. Видишь, раздобрел, залоснился, оброс комком нервов, - похлопав себя по животу, сказал Злодей.
Глядя на выпирающий живот приятеля, Никитин улыбнулся и спросил:
- А знаешь, когда кончается мужчина?
- Нет, - на лице Злобина застыл вопрос.
- Когда женщина ему говорит: втяни живот - а он это уже сделал.
Приятели дружно рассмеялись, причем Злодей долго не мог остановиться, утирая тыльной стороной ладони слезы. Затем, переведя дух, он, как бы оправдываясь, произнес:
- Быт - вещь въедливая: плюшки, пончики, - и, видимо, желая сменить столь щекотливую для собственного самолюбия тему, спросил:
- Ну а ты как, с кем, где, чем живешь-кормишься?
- Узы брака, как, в общем, и любые другие, меня пугают, - искренне признался Сергей, - а работы в наше время всем хватит. Ты по-прежнему фармазонишь или как?
- Я с этим завязал. Сейчас молодняк очень ушлый пошел, лохи через одного, или бригадные, или подрядные, или звеньевые, - с некоторой грустью произнес Злобин, - тут как-то раз решил баксы поменять около "Макдональдса", смотрю, у фраера зенки бегают, ладошки вспотели, я его решил предостеречь и говорю: ты, мол, кореш, или лавэ меняй, или по сторонам зюкай. Насунешь, так через лепень твоя мамаша на поминках гостям будет вермишель откидывать. Видел бы ты его хайло, - Злобин громко рассмеялся, - челюсть свело, набычился, как кот на собаку. Вернул мне капусту, а потом так робко спрашивает: дядь, мол, извини за нескромность, а что такое лепень?
